Вол и осел при яслях - Жюль Сюпервьель

Жюль Сюпервьель

Вол и осел при яслях

© Editions Gallimard, Paris, 1930

© Издательство «Никея», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

По дороге в Вифлеем Иосиф вёл осла, на котором сидела Дева: она весила очень мало, и ничто не занимало её мысли, кроме будущего, таившегося в ней. Следом, сам по себе, плёлся вол. Придя в город, путники заняли заброшенный хлев, и Иосиф сразу же принялся за работу.

«Удивительный народ, эти люди, – думалось волу. – Смотрите-ка, что они выделывают своими руками и пальцами. Почище, чем мы лапами и копытами. Нашему хозяину просто нет равных, когда он берётся за работу и начинает мастерить – выпрямляет кривое, искривляет прямое, – и делает всё без жалоб и причитаний».

Иосиф вышел из дому и вскоре вернулся с вязанкой соломы на спине. Но что это была за солома! Такая жаркая с виду, такого солнечного цвета – только и жди какого-нибудь чуда.

«Что тут затевается? – спросил себя осёл. – Я слышал, они делают колыбель для ребёнка».

– Может быть, вы понадобитесь этой ночью, – сказала Дева волу и ослу.

Животные долго глядели друг на друга, пытаясь понять, в чем тут дело, затем ушли спать.

Однако вскоре их пробудил чей-то голос – мягкий, тихий и в то же время такой, что разносился, казалось, по всему небу.

Поднявшись на ноги, вол обнаружил, что в яслях спит голенький ребёночек, и стал обогревать его своим дыханием, стараясь ничего не забыть из увиденного.

Улыбаясь, Дева поблагодарила его взглядом.

Влетали и вылетали крылатые существа, притворяясь, что не замечают стен, сквозь которые они проникали с такой легкостью.

Вернулся Иосиф с пелёнками, одолженными соседкой. – Потрясающе! – сказал он своим плотницким голосом, чуть громче, чем следовало в таких обстоятельствах. – Сейчас полночь и в то же время день. И три солнца вместо одного. Но они пытаются слиться воедино.

На заре вол поднялся, стараясь осторожно переступать копытами, чтобы не разбудить ребёнка, не раздавить какой-нибудь небесный цветок, не причинить боли какому-нибудь ангелу. Всё стало на диво непростым!

Пришли соседи повидать Иисуса и Деву. Это были бедные люди, и они не могли предложить ничего, кроме радостных улыбок. Затем появились другие соседи, принесли орехи и маленькую флейту.

Вол и осёл немного отодвинулись, чтобы дать им пройти, и всё спрашивали себя, какое впечатление они сами произведут на ребёнка, который их ещё не видел. Дитя только что проснулось.

– Мы всё-таки не чудовища, – сказал осёл.

– Ну, видишь ли, – возразил вол, – наш облик не похож ни на его собственный, ни на облик его родителей, мы можем страшно напугать ребёнка.

– Ясли, хлев, крыша и стропила тоже не похожи на человеческое обличье, однако малыш ничуть не испуган.

Впрочем, вола это не убедило. Пережёвывая жвачку, он стал думать о своих рогах.

«В самом деле, как ужасно, что ты не можешь приблизиться к тем, кого любишь больше всего на свете, без опасения причинить боль. Мне всегда нужно быть очень осторожным, чтобы не поранить ближнего. Ведь это вовсе не в моей натуре – ополчаться на каких-нибудь людей или какие-нибудь предметы, без серьёзных, разумеется, причин. Я не зловреден и не мстителен. Но стоит мне куда-нибудь пойти – пожалуйста: впереди шествуют рога. Я просыпаюсь с мыслью о них, и даже когда я сплю глубоким сном или когда брожу в тумане, я ни на секунду не забываю об этих остриях, об этих пиках на моей голове. В самых сладких снах посреди глубокой ночи я постоянно чувствую их».

Вола охватил жуткий страх при мысли, что он слишком близко подошёл к ребёнку, когда согревал его дыханием. А если бы он нечаянно задел его рогом?

– Ты не должен приближаться к малышу, – сказал осёл, который угадал мысли своего товарища. – И не мечтай об этом, ты его поранишь. И потом, ты мог бы уронить капельку слюны на ребёнка, удержаться ведь ты не можешь, а это совсем не годится. Кстати, почему ты пускаешь слюни, когда радуешься? Держи их при себе. Негоже являть слюни всему миру.

Вол молчит.

– Что до меня, то я хочу предложить малышу свои уши. Ты же знаешь, они шевелятся, они имеют отношение ко всем пяти чувствам, они без костей, мягкие, их приятно трогать. Большие уши внушают страх и в то же время успокаивают. Это то, что нужно для детской забавы, но важно и другое: уши – вещь поучительная.

– Да понимаю я всё, понимаю, – пробурчал вол. – И ничего не имею против. Я не настолько глуп. – Но поскольку у осла был слишком уж торжествующий вид, вол добавил: – Только не вздумай реветь ему прямо в лицо. Убьёшь малыша.

– Деревенщина! – отозвался осёл.

Осёл стоял слева от яслей, вол – справа, так повелось с самого Рождения, и волу, большому ценителю протокола, это особенно нравилось. Недвижные, почтительные, они стояли так часами, словно позируя невидимому художнику.

Младенец смеживает веки. Он спешит заснуть. В глубинах сна его поджидает исполненный света ангел, чтобы научить чему-то или, может быть, о чём-либо спросить.

Ангел быстро покидает сон Иисуса и появляется в хлеву. Преклонившись перед тем, кто только что появился на свет, он рисует чистейший нимб вокруг его головы. Второй предназначен Деве, третий – Иосифу. Потом ангел удаляется, взмахивая ослепительными крылами, – их белизна всегда неизменна, а шелест напоминает шум морского прибоя.

– Нам нимбов не досталось, – замечает вол. – Наверняка у ангела есть какие-то причины для этого. Мы слишком мелкие сошки – осёл да я. И потом, что мы сделали, чтобы заслужить такой ореол?

– Что касается тебя, ты, конечно, ничего не сделал, но я, не забывай, привёз на себе Деву.

Вол размышляет про себя:

«Как же так получилось, что Дева, столь красивая и хрупкая, оказывается, носила в себе этого чудесного ребёночка?»

Возможно, он размышлял не совсем про себя, потому что осёл изрек:

– Есть вещи, которые тебе не понять.

– Почему ты всё время твердишь, что я чего-то не понимаю? Я прожил больше твоего. Я трудился в горах, в долинах, на берегу моря.

– Не в этом суть, – заметил осёл. И добавил: – Смотри, у ребёнка не только нимб. Ручаюсь, вол, ты и не заметил, что младенец будто купается в какой-то волшебной пыльце. Впрочем, скорее это нечто большее, чем пыльца.

– Более тонкое и нежное, чем пыльца, – ответствовал вол. – Это словно бы свет, золотистые испарения, которые выделяет маленькое тело.

– Именно так, но ты сказал это, чтобы убедить меня, будто видел свечение и раньше.

– А разве я не видел?

Вол увлёк осла в угол хлева, где принялся в своё удовольствие – и с величайшим благоговением – пережёвывать тонкую веточку, коей раньше была перевязана охапка соломы – той самой соломы, что вполне могла служить образом лучей, исходящих из Божественного тельца. «У нас здесь самая первая часовня», – размышлял вол. Вот, например, солома – вол помогал втаскивать сюда вязанки. Нечего и думать, чтобы тронуть хотя бы одну соломинку из яслей, – при мысли, что солома может стать просто кормом, вол испытывал суеверный ужас.

До наступления ночи вол и осёл решили пощипать травки. Хотя камням обычно требуется много времени, чтобы понять что-либо, в полях было уже немало камней, которые всё знали. Животные встретили даже один камешек, который лёгким изменением цвета и формы показал им, что он тоже знает.

Иные полевые цветы тоже знали новость, и их следовало пощадить. Очень трудное дело – пастись на природе и не совершить святотатства. Есть – и не совершить святотатства. А волу всё больше и больше казалось, что есть – занятие бессмысленное. Его насыщало счастье.

Прежде чем напиться, он спросил себя: «А эта вода тоже знает?»

Мучимый сомнением, вол предпочёл не пить здесь вовсе и отправился дальше – туда, где грязная, тинистая вода всем своим видом показывала, что была ещё в полном неведении.

А порой ничто не указывало на осведомлённость воды, пока, делая глоток, вол не ощущал какую-то особенную мягкость в горле.

«Слишком поздно, – спохватывался тогда вол. – Мне не следовало пить эту воду».

Он едва осмеливался дышать – сам воздух казался ему исполненным святости и прекрасно знающим обо всём.

Вол боялся вдохнуть ангела.

Волу стало стыдно, что он не всегда вёл себя так, как следовало бы.

«Ну конечно, надо стать лучше, чем раньше, вот и всё. Просто больше уделять внимания всему. Например, смотреть, куда ставишь копыта».