Слово - Дарья Валентиновна Князева

Дарья Князева

Слово

***

Опадает с непирамидальных июньский снег,

облака, уходя с маршрута, съезжают в клин.

С еле слышным треском с внутричерепных глубин

проецируется на изнанку прикрытых век

воспоминаний порванный диафильм,

подсвеченный голубым.

Первый обрывок: разломы бетонных швов

шахматно делят расхоженный тротуар,

хмуры громады пятиэтажных домов,

слева на кофте хитрый зелёный кот,

с толстым хвостом,

в полосочку, как батон,

щурится сыто.

Вдали розовеет шар,

тучки на юбке ему отвечают в тон…

…Много ступенек, долгие этажи…

жирная бабочка возле звонка кружит…

Это где-то в молочном, трогательном году,

до пришествия ножек Буша и ГКЧП,

я за руку с мамой впервые в гости иду

и голову запрокидываю на ходу,

чтобы лучше запомнить душистый липовый цвет

и закатный свет.

Дальше быстрее, сорвались кадры в галоп:

солнце, застрявшее в клумбе среди космей,

классики, велосипеды, конфет кулек,

рации из спичечных коробков…

волосы с каждым июнем темней, длинней…

Тянутся башни всеведущих тополей,

тени роняют кудрявые на асфальт,

учат, что прожитого не должно быть жаль.

Собирая на скотч разномастные склейки дней,

я миную былое послойно – к витку виток,

разгорается лампы проекторной уголек,

но в короткие сумерки многого не успеть…

По спине пробегает предательский холодок,

а в груди комок.

… Раннее утро, прохладное, тишь и блажь,

ходят соседи, родня и полно чужих…

зеркало в трауре, зеркало – проводник…

Белые пятна, обрыв, перекос, монтаж…

К влажной обивке дивана прильнув щекой,

байковый бабушкин вдвое свернув халат,

я засыпаю теперь неизменно так –

мир невозвратно холодный передо мной.

По небрежным кварталам оград позади аллей

подойду к могилке, протру деревянный крест.

Две гвоздики, песок, белый пух, ни души окрест.

Это завтра, а нынче немножечко пожалей…

пожалей беспокойную голову.

Гаснет синь,

и смежает измор воспаленные своды век.

Принимаю сценарий, роптать зарекусь.

Аминь.

Под участливым взглядом взлохмаченных тополей

мы идем из июня в июнь, собирая свет.

Из снега в снег.

Обнуляемся

Обнуляемся.

Серая морось пылит в окно.

Снега в этом году не допросишься у зимы.

Оттого на дворе небеленое полотно,

безузорные лужи глянцевы и темны…

но погодный режим не важен.

Обнуляемся.

Стрелка очертит финальный круг,

оглушают бокалы и очередь римских свеч.

Вдоль экранов остервенело поют и пьют –

пять минут –

замирая, врастают в чужую речь,

отливая чернильным блеском зрачковых скважин.

Обнуляемся

рокотно под неизменный «Бом-м-м-м»…

Ворожит огонь, пузырьки поднимают взвесь.

Принимая время авансовым платежом,

уповаем на то, что запас на кредиты есть.

На неделю переходим на черепаший.

Обнуляемся.

Диво – уже удлинился день –

оползает сумрак раньше на сто секунд.

Открывая глаза в новорожденном январе,

с замиранием кроткие тихого чуда ждут.

Затухают помалу гирлянды многоэтажек.

***

Вечер клубится в неоновой паутине,

струи симфоний вплетая в бульварный гул.

Скучная геометрия строгих линий,

тихая странность зловещих оконных дул…

Город, сигналящий, громкогудящий, здравствуй!

Свет, попадая на кожу, кипит шипя.

Я ощущаю тебя подреберной частью

и завещаю распутицу февраля

каждому, кто, выходя под густое небо,

голову запрокинув, врезался в мглу

и, отпружинив трогательно нелепо,

падал обратно.

Роздано по рублю,

и по серьгам сестрам – без суда и спроса

это наследство. Размазано по шоссе.

Фуры его в заповедную даль увозят,

в лоно проселков, где вечер исконно сер.

Мы же стоим посреди выхлопного чада,

люменами реклам опалив глаза,

нам ничего не надо,

только стоянье рядом

и смотровой площадки

взлетная полоса.

***

Все качается, знаешь, от знамени до креста.

Все кончается даже у тех, кто живет до ста.

От сухого куста не останется и листа…

Растекаются лица, расползается пустота

ядовитым газом.

Превращаются планы в тонкий свечной дымок.

Ни терпенья, ни мужества не заготовить впрок –

пусть в конечном итоге каждый не одинок

оказался бы по желанию, если б смог,

узелок развязан.

И последний развязан, и прежние все узлы.

Расставания преждевременные тяжелы.

Но по пеплу мостов разбросанные угли

указуют отчетливо сухо – не сберегли.

Да и поздно плакать.

Между тем по проталинам бесится детвора,

утомительно неиссякаема и пестра,

посылает безоговорочное «ура»

в сердцевину седого облачного нутра,

в кучевую мякоть.

Посмотри на этих зверенышей, посмотри!

Не сокрыто от них ни одной потайной двери,

их куда-то уносят июни и декабри,

чтоб в измотанных клонов по кальке перекроить

и огня не стало.

Где-то должен быть камень шлифованный, путевой,

у которого время натянуто тетивой,

чтоб в обратную сторону к станции нулевой,

заглушая считалкой густой энтропийный вой,

усвистать в начало.

***

Помоги мне, пожалуйста, быть,

помоги мне остаться телесной

в духоте тошнотворной и тесной

надоедливой струйкой воды,

разъедающей сломанный кран

истончившись не стать.

Дай мне воздуха преодолеть

непроглядную взвесь постоянства

безотчетной тревоги. Лекарство

продолжения в завтрашнем дне

капни в чай, чтобы стал хеппи-энд

вероятней на треть.

Научи говорить на твоем

языке недвусмысленно ясно,

чтобы первопричинная разность

не коробила жгучим клеймом,

трансформируя в яростный спор

каждый глупый вопрос.

Я слабею, а ты раздражен.

Я слабее, чем хочется верить.

Между нами дубовые двери,

запечатанные на засов.

И к земле прибивают долги –

обещаний слои.

Помоги мне, пожалуйста, быть…

Не цепляться за каждое слово.

Чтобы, ладен и отполирован,

устоялся наш крохотный мир,

на фундаменте общего «да».

Лишь бы не опоздать…

(Опубликовано в «Литературной газете», №18, 2021 год)

Звездолет

февраля назойливые мухи

мельтешат в окружье фонаря

коченеют руки тонут звуки

расплетая гомон по ролям

нехотя вращается Земля

кажется совсем заледенела

и замедлив новый оборот

равнодушно в космосе плывет

распыляя споры взвеси белой

безымянный сонный звездолет

///

вихри галактической поземки

Млечный путь растянут за рукав

пышный ворох невесомой крошки

вечность вырезает на трудах

и на смуглых слюдяных окошках

вьет миров спиральные узоры

///

незаметно катятся века

лед расколот прорубь глубока

в толще беспредельного пространства

если сквозь нее перенырнуть

отыскать другой Кисельный путь

с холодом возможно распрощаться

но ведет планету снежный дрейф

мы на ней посажены на клей

бегство непосильная затея

скроемся в квартирах щелкнем газ

перепало каждому из нас

жалкое наследство Прометея

а когда истает этот сон

мы опять окажемся вдвоем

и глаза отвыкшие от солнца

несинхронно станем протирать

и закрыв февральскую тетрадь

небо акварелью разойдется

***

томно траурно тревожно

наползает темнота

наступает теснота

не приложишь подорожник

чтоб аорта переста-

ла цвести волнистым зевом

из которого на пол

изливается глагол

солным взваром недозрелым

засыпаю к четырем

поднимаюсь за-тем-но

и не много и не мало

ровно норму дотерпеть

это крошечная смерть

на плече скулит устало

плачь родная причитай

тают сонные недели

мы с тобою одолели

больше четверти листа

отведенного для марта

в календарном псалтыре

дзынь намоленная влага

в пыль и брызги на стекле

глянь соломенное небо

через облачный провал

через узкую прореху

в лоб меня поцеловал

тонкий лучик и пропал

тошный вой затих к рассвету

где ты милая

ушла

***

От привокзальной и до обеда –

седьмой вагон.

Ты полон небом, как брюхо хлебом,

глумится сон –

клубит и манит туманом дальним.

Колесный пульс

гремит по венам, прядет пределы.

«Я не вернусь?»

А после душный прогоркло сальный

плацкартный транс

увяжет плотно

и тех, кто в профиль,

и кто анфас,

в тяжелый морок

поездной исповедальни.

Польются тайны конторских схваток,

боев в быту…

потом наедут на мирный атом

и отойдут…

про медицину, про гороскопы

и про властей…

А ты не лезешь, лежишь на полке

блюдешь дисплей –

он глухо черен, никаких вестей.

Наутро тошно, наутро зябко,

привстать, вздохнуть.

Вот с боковушки сошли две бабы.

Успеть к окну!

Завоевав бесхозный столик,

прикупишь чай.

Рассвет прохладен, ветрами болен.

Унылый час.

До горизонта в несвежих складках –

седая степь,

а горизонт дымит украдкой –

пустынно сер…

К стеклу прижмешься,

и посмотришь вверх –

ты станешь бледен, а, может, светел,

допьешь до дна.

Повдоль железки, в точь как по рельсам,

по проводам

стремглав несется не то карета,

не то «стрела»,

а в ней – весна.

***

Мартовский вечер – время вина и сказок,

Время давать взаймы и вести ликбез,

Время вербальных войн и несмертных казней,

Время холодных рифм и шипящих красок,

Прямо в ладони капающих с небес.

Из облаков по слогам прорастают башни,

стяги хлопчатые киноварь залила.

В лужу пикирует аэроплан бумажный,

шаркнув по уху задумчивую дворняжку,

чуточку одуревшую от тепла.

Прячется солнце, воздух звенит и стынет,

бабушки с лавок снимаются по одной.

С опережением плана соленым дымом

тянет из частного сектора. И чернила

медленно расплываются за окном.

(Опубликовано в «Литературной газете»,