Воины клевера - Максим Волосатый

Максим Волосатый

ВОИНЫ КЛЕВЕРА

Пролог первый

Кто сказал, что беду рисуют темным?

Небо полыхало непередаваемо прекрасным изумрудным светом. Уходящая за горизонт равнина мягко мерцала всеми оттенками бирюзы. Даже сильный и ровный ветер, обычный для Хатала, казалось, состоит из одного лишь света. Чистого, переливающегося всеми оттенками белого света.

Таит подставил этому свету грудь, попробовал на вкус тревожный, чуть горьковатый ветер и грустно улыбнулся. Небо должно быть желтым, равнина — зеленой, а ветер вообще должен дуть в другую сторону, неся влагу и отдохновение, а не смерть и небытие, скрытые в прекрасном свете.

Но и так красиво, очень красиво. И всю эту красоту сделал он. Один. Для себя и остальных. В час своего горя и своей беды.

— Величие Сущего, ничтожный слуга просит разрешения доложить, — краем глаза Таит отметил преклонившую колено фигуру. Ну вот и кончилась красота. Осталась смерть. И немного жизни. Для тех, кто сумеет уйти, и тех, кому он, Таит, сумеет ее подарить. Пора. Таит повернулся к коленопреклоненному воину:

— Встань, Силаин зол-италь Исииль. Встань и говори.

Воин поднялся, посмотрев в глаза Таиту. «Силаин зол-италь Исииль». Никакой он не Силаин — Лан, просто Лан, старый друг, друг детства, юности, да и всей остальной жизни тоже. Зеленоватые волосы выбиваются из-под боевого шлема. По две серьги в каждом ухе — на-халь, первый ряд халиона. Амулеты сплошным нагрудником спускаются с шеи. Каждый — произведение искусства. Халь, каких сейчас остались единицы. В том, что они дошли досюда, в Хатал, и его личная заслуга тоже. И без него Таит никогда не зажег бы ни небо, ни ветер. Старый верный друг.

Как жаль, что теперь уже ненадолго. Теперь все ненадолго. И потому «зол-италь Исииль». Потому что в спину им смотрят все, кто остался в живых. Все, кто выжил в исходе расы аталь. Все, кто прошел насквозь свою империю, повелевавшую многими мирами, в надежде спастись. Их было много. Если бы Таит поднял взгляд, он бы не смог увидеть края безбрежного живого моря, заполнившего некогда окраинный и тихий мир Хатал. И все же это до боли мало. Ататоны, империи расы аталь, больше не существовало. И здесь, под полыхающим небом, собралась лишь жалкая часть расы, некогда одним своим именем наводившей ужас на любое мыслящее существо. Самые сильные — они смогли дойти. Самые умелые — они смогли защититься. Самые умные — они смогли заранее все понять и подготовиться. Самые достойные — их защищали до последнего. Все они теперь молча стояли и ждали, пока лучшие из лучших халь откроют последний проход, уводящий обреченную расу из привычных обитаемых миров в жуткую неизвестность, где им придется начинать все заново.

А чтобы бурая мгла, накрывшая Ататону, не смогла добраться до них в этой неизвестности, Дверь, которую они откроют, потом запечатают. Всеми умениями, которые накопили аталь за бесчисленные века. А замком на этой Двери станет то, что долгое-долгое время, уходящее в немыслимые дали, оставалось под запретом. Кровь. Кровь халь. Кровь на-халь. Первого из на-халь. Их король не оставит свою империю. Бурая мгла может убить его, но не победить. И через узор, скрепленный кровью последнего из Ататидов, не сможет пройти никто.

Так сказал он сам. Их король. Итаиталь зол Ататид Насини Ататона.

Последний король империи аталь повернулся к своему другу:

— Встань, Силаин зол-италь Исииль. Встань и говори.

— Мой король, — Лан поднялся. Он был чуть выше Таита, но казалось, все равно смотрит снизу вверх.

Нет, не так. Это Таит сейчас смотрит сверху вниз. На все и на всех. На Лана, на этот мир, на оставшихся в живых подданных, на тугой узел линий хальер, закрутившийся над обреченным миром. Обреченным, потому что после их ухода на месте Хатала останется только черная дыра в мироздании. На темную полосу на горизонте, которую все еще сдерживают его узоры, заставляющие по капле иссыхать обреченный мир. Она скоро придет. Прорвет их защиту и придет. Но ему не страшно. Он встретит ее. Один. Не боясь никого и ничего, потому что тогда ему впервые в жизни не надо будет думать ни о чем, кроме боя. Он станет яростью. Чистой яростью и болью погибшей империи, вобравшей в себя все, что некогда было расой аталь. Он уже почти умер, ему не страшно. И это «почти» сейчас исчезнет. Лану осталось только доложить. Говори, мой друг…

— Мой король, проход открыт. Глеммы прошли первыми. Два хорда ушли, один вернулся. Там есть жизнь. Там есть лес…

Голос Лана сорвался. Не от страха — от радости. Аталь будут жить, они смогут уйти. А Лану все равно. Он остается со своим королем.

Хрустальный невидимый полог с тихим звоном сомкнулся над головой Таита. Все! Он сделал. Он не смог победить своих врагов (видят Несуществующие: кто бы смог?), но он спас свою расу. Аталь будут жить. Все, кто верил ему и шел за ним, будут жить.

А он продержится. Теперь это легко. Теперь ему не надо оставаться в живых. Да он и не живой. Вся его кровь по капле осталась там, в бесчисленных мирах империи, которые они оставляли один за другим. Неведомый враг, так до сих пор и непознанные «Они», ненадолго останавливались только тогда, когда защищать очередной обреченный мир оставался кто-то из Ататидов. Сколько жизней спасли эти передышки, сказать не мог никто, но с каждой жертвой аталь все с большим обожанием смотрели на своих вождей.

Ататиды правили расой аталь давно. Так давно, что никто уже не помнил, был ли у аталь хоть когда-нибудь правитель, не носящий приставку «зол Ататид». И вот теперь их нет. Никого. Все они остались со своей империей.

Кому мог рассказать Итаиталь зол Ататид, как больно отправлять на смерть своих братьев, сестер? Никому. Он только крепче сжимал зубы, и каменело на лице извечное презрение аталь к своим врагам. Он думал, что это было больно — смотреть, как один за одним уходили Ататиды. Как пусто становилось за семейным столом. Как тяжело было терпеть сочувствие оставшихся. Он ошибался. Что такое боль, он узнал только тогда, когда два мира… Две жизни… Две вселенной назад ушла Лавана. Его Лавана. Так и не успевшая подарить ему наследника. Она просто посмотрела в его глаза, легко коснулась губ своими губами. Улыбнулась. И ушла. Защищать мир, который закрывал последний путь отхода. И «Они» стянулись туда все. Все. Оставив почти закрытый проход свободным. Почуяв кровь Ататидов. Оставив последнего из них выть в душе от безумной боли, которая и стала жизнью на все оставшееся время.

И вот теперь все кончилось. Нет больше изматывающего бега. Некуда торопиться. Он продержится, это видно уже сейчас. Осталась только малая малость.