Операция Ноев ковчег - Александр Трапезников

Трапезников Александр

Операция 'Ноев ковчег'

Александр Трапезников

Операция "Ноев ковчег"

/художественно-публицистический роман/

"Святые отцы говорят, что когда дело

касается защиты Веры и Правды, тогда

смирение не допускается.

Тогда необходимы мужество и стойкость".

Владыка Иоанн (Снычев)

Эта книга является заключительной частью трилогии о "Русском Ордене", о тех усилиях, которые прилагают патриотические организации в противостоянии с внешними и внутренними врагами России, рядящимися в различные одежды. Здесь действуют те же герои, что и в двух предыдущих книгах - Сергей Днищев, Анатолий Киреевский, Алексей Кротов. В романе использованы многие документы как публиковавшиеся в прессе, так и закрытого содержания, вскрыты тайные пружины, двигающие теми или иными политическими силами. Разоблачены ложные концепции, идеологии которых намеренно уводят русский народ с пути Истины. Но автор и помогавшие ему в работе аналитики оставляют за собой право на свой взгляд на развитие событий осени 1999 года. Близость к действительности максимально сохранена.

Цель выпуска данного издания, которое вскоре выйдет в печатном виде некоммерческая, посему авторы не возражают о его публикации до выхода в

свет в электронных и печатных СМИ. (Сост.)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая 2

Глава вторая 8

Глава третья 14

Глава четвертая 22

Глава пятая 28

Глава шестая 34

Глава седьмая 39

Глава восьмая 45

Глава первая

1

Этот митинг нисколько не походил на те, предыдущие, случавшиеся в конце восьмидесятых - начале девяностых годов, возникавшие зачастую стихийно и собиравшие по сто-двести тысяч человек, а то и до полумиллиона. Тогда толпы людей наэлектризованные какой-либо идеей, порою абсолютно глупой или ложной, напоминали взбаламученное хитрыми бесами море, грозящее вырваться из своих берегов, смести все со своего пути - и хорошее, и плохое. Народ безумствовал, но не безмолвствовал. Было позволено кричать, орать, скандировать, а в некоторых провинциях России - и убивать. Не в Москве, здесь отечественными, а в большей степени западными кукловодами все держалось под контролем. Большая кровь в столице была еще не нужна (исключение составил лишь октябрь 1993 года), она могла привести к хаосу и всеобщей мясорубке. И не получилось бы столь тщательно продуманной операции по историческому повороту курса, по уничтожению Советского Союза и всех его институтов власти, по ликвидации и полной дискредитации на много десятков лет ведущей партии. Тогда подменялись понятия, разворачивались, как танковые орудия, традиционные векторы, издевательски осмеивались авторитеты, втаптывались в грязь культурные ценности. Слово "патриотизм" становилось наиболее ругательным. Ярлык красно-коричневый клеился направо и налево. А сами понятия "лево" и "право" искусно менялись местами. Подобное торжество "демократии" не снилось и американскому сенатору Маккарти, в период его охоты "на ведьм". Российские политики угодливо повторяли американский путь развития и мало кто из них, охваченных эйфорией вседозволенности, напоминающие проказливых детей в опустевшем доме, отдавал себе отчет в том, что любое деяние не остается в тайне, оно просвечивается Историей, более того, его рано или поздно судят не только люди - потомки, но Тот, кому дано право вершить самый последний Суд.

Все это прошло, подернулось ряской времени, почти кануло в Лету. Кто-то вспоминал то время со стыдом, прятал глаза при воспоминаниях, или лгал, изворачивался; кто-то продолжал находится в ослеплении, будто вновь расставлял на доске шахматные фигуры и убеждая себя, что все могло повернуться иначе: если бы так ... или вот этак ... Но История не знает сослагательного наклонения. Что было - прошло. Не мог выжить коммунистический строй, не могла не праздновать победу лже-демократия западного образца с ее агентами влияния и кадровыми разведчиками. Но обязательно должно было прийти и время осмысления, отрезвления. Не было национальной идеи, но ее и не могло быть. Лидеры и вожди партий, большие и мелкие политики, - все они были озабочены не возрождением России (хотя каждый на словах говорил только об этом), а своей собственной судьбой, властью, влиянием. Но народ устал ждать, надеяться. Три четверти его были озабочены лишь выживаемостью. Это походило на безмолвие раненого животного, спрятавшегося в своей берлоге и зализывающего раны. Теплились очаги вялого сопротивления, переругивались в газетах, ссорились между собой олигархи, выхватывая последние куски из большого пирога под названием "Россия". Теперь на дворе стояло иное время. Июль, 1999-го ...

А митинг проходил на Пушкинской площади, возле памятника великому поэту, но присутствовало на нем от силы три десятка человек. И среди них были два друга, два старых соратника по "Русскому ордену" - Сергей Днищев и Анатолий Киреевский, первый из которых носил прозвище "Витязь", а второй "Монах". Этот как бы и соответствовало их служебным обязанностям. Один из них занимался практической деятельностью, другой - аналитической работой. Днищев выполнял особые, деликатные поручения руководства "Русского Ордена", а его друг систематизировал поступающую информацию, готовил футурологические прогнозы на развитие тех или иных событий. Были у них и другие обязанности. Киреевский являлся помощником одного из депутатов Госдумы, убежденного государственника и патриота, а также читал лекции в Российской общественной духовной академии. Днищев был руководителем службы безопасности в одном из отделений Московской телефонной сети, а параллельно возглавлял спортивный комплекс в Измайловском парке. Характеры обоих друзей были совершенно разные. Поэт, возле памятника которому они стояли, уже определил их расхождение емкой фразой: "лед и пламень". Но общие мысли и цели объединяли давно, пожалуй, сильнее братской привязанности. Главным же была любовь к России.

Они прошли на этот митинг, конечно же, вовсе не из-за особого поклонения перед "Господином Ду", как иронично называли между собой выступавшего оратора. Хотя большинство здесь были его фанатичными защитниками. Просто тут была назначена встреча с еще одним человеком координатором "Русского Ордена", Алексеем Алексеевичем Кротовым.

2

Кабардино-Балкария, окрестности Нальчика

Мансур Латыпов числился во всероссийском розыске, но преспокойно жил в своем доме вот уже вторую неделю. Об этом знали соседи, знали местные милиционеры, некоторые из них заходили к нему поиграть в нарды и испить холодного домашнего винца, знали в отделении ФСБ и даже все собаки, пробегавшие по кривой улочке по своим собачьим делам. Наверное, многие из них знали и о том (по крайней мере догадывались), что вернулся он из Дагестана, где вместе с Шамилем Басаевым, в отряде бородатых ваххабитов, сопротивлялся федеральным войскам, устраивал на них засады "в зеленке" и устанавливал фугасы. Это тоже не было большой тайной, вернее, являлось секретом Полишинеля. Латыпов пользовался уважением среди земляков, потому что умел жить. И жить на широкую ногу. Хотя денег периодически не хватало. Но он имел крепкий, каменный двухэтажный дом, поле в несколько гектаров, скотину, тройку рабов, двух жен. Еще одна жена у него осталась в Чечне, а другая - в Дагестане. Там тоже были дома. И за всем этим приходилось следить, контролировать, чтобы не растащили соплеменники или федералы. Но он умел находить общий язык со всеми. Кроме того, в свое время он успел закончить Московский политехнических институт, вступить в КПСС, поработать на КГБ, купить орден "Дружбы народов" и обзавестись несколькими паспортами. Сейчас он получил у Шамиля бессрочный отпуск для выполнения более важного задания. Шамиля он уважал, слушался. Хотя охотно делился своими сведениями и с федералами, точнее, с верхушкой местного Управления ФСБ.

Мансур Латыпов был очень своеобразной личностью, далеко неглупый, по своему романтической, обожающей риск и тонкую невидимую игру. Недаром одним из его кумиров был Рихард Зорге, а портрет знаменитого доктора, двойного агента, висел у него в спальне. О своем кумире он мог рассказывать часами, поскольку знал его биографию досконально. Он мог, например, поведать о том, что Рихард Зорге служил Германии не менее истово, чем Советскому Союзу, а может быть более преданно. Вернее, для него не существовало таких понятий, как Германия или СССР. Он служил не государствам, а Идее, а истинным вдохновителем его мыслей был Карл Хаусхофер, генерал, прославившийся еще в Первую Мировую войну, предсказавший исход многих военных сражений, философ, мистик, духовный учитель Адольфа Гитлера. Именно Хаусхофера называли "магом", а Гитлера - его "медиумом", они творили оккультную историю Третьего Рейха. Он инспирировал многие идеи и действия фюрера, которые мог публично высказывать или осуществлять только последний. Не только на них, на многих из верхушки рейха. На того же Рудольфа Гесса, его аспиранта и ученика по Мюнхенскому университету, "номера 2" в нацистской партии. Он же стоял и за таинственной миссией Гесса в туманную Англию в мае 1941 года. И он же оказывал все возможное, что чтобы Рихард Зорге поскорее закончил свою не менее таинственную рукопись, исчезнувшую после его ареста японской контрразведкой. Латыпов мог свободно беседовать на эту тему часами, но с кем? Не с тупоголовым же Шамилем, который в сущности был обречен на уничтожение и который был озабочен лишь своим счетом в зарубежном банке да выполнением приказов своих ваххабитских хозяев? Не с Хоттабом и не со многими из кабардинских земляков. Он бы охотно поговорил о Зорге и Хаусхофере с одним знакомым генералом из ФСБ, но тот был далеко. А его посланец, которого только что провел в комнату дальний родственник Латыпова, выполнявший заодно функции слуги и телохранителя, Мансура интересовал мало. Хотя он вежливо предложил ему удобное место, вино, фрукты и восточные сладости.