Лина - Настя Дробышева

Настя Дробышева

Лина

Что с тобой, милая? Колючий взгляд, сеточка морщин, опавшие щёчки, нервическое подёргивание в длинных пальцах. И коляска со свёртком, куда ты снисходительно поглядываешь и тут же с кривой усмешкой возвращаешься в смартфон. Какая ты худенькая, но всё такая же гибкая, чертовка. Декольте с уставшей грудью, тонкие щиколотки с жёлтыми синяками. Прожигаем друг друга глазами, говорю дежурные глупости и пару комплиментов, кивок на коляску – «твоё?» – «моё!» – гордый взмах головы, закусила губу.

И вот я уже бреду на зелёный по полосатому асфальту, поднимаю пыль и распугиваю голубей. А ты стоишь где-то позади, хмуришься, водишь пальцем по разбитому экрану и лениво тащишь коляску к киоску с мороженым.

Что я знаю о тебе? В мыслях стрекотня наших бабушек: два (или три?) мужа, роды, домашнее насилие, ещё роды… Мне было неинтересно, и всё это пролетело мимо.

Я всегда вижу в твоих глазах больше, чем в них есть. Томление, страсть, любопытство. Ты кокетка, лолита, пантера. Так всегда было.

Помнишь контору (забытое слово!), всю пропахшую пылью и побелкой? Нам по шесть-семь лет, твоя бабушка – боевая Фрекен Бок, с плотно сжатыми губами и лакированной сумкой, путаные коридоры, кабинет, забитый старыми газетами. Как мы сглатывали слюну, рассматривая цветные развороты «Спид-инфо», и одежда вдруг становилась невыносимо щекотной. В твоих зрачках прыгали чертенята, мы валялись на полу, на разбросанных листах, измазав локти в типографской краске.

В окно бьёт ленивое июньское солнце, от тебя пахнет клубничной жвачкой, какая-то дикая, приятная сила раздирает меня изнутри. Хватаю тебя       за талию, резко прижимаю к полу и неумело впиваюсь в тонкий рот. Холодные лопатки на моих ладонях, растрёпанная чёлка, смятая юбка. Ты извиваешься, как ящерка, и выскальзываешь из рук. Таращишь глаза, хохочешь, отряхиваешься. Я снова сгребаю тебя в охапку, ты отбиваешься, царапаешься. Кусаешь меня за запястье и вырываешься. Мы несёмся по коридору, сердце скачет, кожа горит, я – зверь, мне нужно загнать свою жертву. Кажется, вот-вот я схвачу тебя, стисну твои потные ладошки и придавлю всем телом к стене. Но ты всегда уворачиваешься. Снова тот же пыльный кабинет, бежать некуда, я замираю, ты тяжело дышишь и злобно глядишь исподлобья. Вдруг нагло вскидываешь голову, щуришься, как Джина в «Санта-Барбаре», и со словами: «Хочешь целоваться?! Давай целоваться!» – атакуешь мой рот. По-детски неловко и по-киношному пошло. Как будто мне в рот заполз слизень. Я задыхаюсь, захлёбываюсь твоей слюной, меня тошнит. Толкаю тебя и, почти плача, отплёвываюсь. А ты победно улыбаешься и поправляешь сбившиеся гольфы.

Меня всё в тебе завораживало и раздражало. Как ты красила губы остатками маминой помады – ужасного, бордового цвета, – выковыривая пальцем её из флакончика; а потом рисовала ею на зеркале врата для Пиковой дамы. Как ты сворачивала язык трубочкой и пускала пузыри из слюней. Как неистово расчёсывала комариные укусы, и твои худенькие ножки от этого вечно были в кровоподтёках. Как отрывала засохшие корочки с болячек и слизывала солёную сукровицу. За железной кроватью с пуховой периной было наше логово, на старом советском кресле жили твои куклы Синди, у одной постоянно отлетала голова, зато у второй сгибались ноги в коленях; убаюкивающим шёпотом ты показывала мне пьесы на двоих, Синди со сломанной головой играла мальчика, а гибкая красотка была Джиной, Розой или Просто Марией. Сцены из сериалов, позы из «Спид-инфо». Моноспектакли для монозрителя. В голове сладко покалывало, по рукам бегали мурашки, внизу живота блаженно тянуло. Ты гипнотизировала меня и сама впадала в транс. А потом мы узнали, что если поднести руку к переносице, не касаясь, то можно ощутить шестое (или седьмое? восьмое?) чувство. Дальше была игра «дощекочи до локтевого сгиба», мы валялись перед телевизором в горячем полусне и часами водили пальцами по коже предплечья – друг другу по очереди и сами себе.

Как ты вдохновенно врала! Всё тем же нежным полушёпотом, теребя воротничок, слюнявя волосы и наматывая их на ладонь. Про таинственного родственника-богатея, про трагическую смерть своей матушки (которая спустя час звала тебя с балкона обедать), про групповое изнасилование старшей подружки. Все городские легенды побывали у тебя дома: Пиковая дама, Чёрный король, Чёртик, Гномик… Гномик? Мне кажется, такой легенды даже не было. Гномика придумала ты, наделив его неприлично яркой внешностью и совсем не страшными свойствами: Гном открывал портал в потолке и осыпал подарками. Уже в детстве ясно было, что этот причудливый образ плохо увязывается с фольклорной традицией, но куда уж там! Ты в красках описала, как в вашей тихой хрущёвке вдруг пролился дождь из жевательной резинки, и моё слабое сердце затопила зависть. Кто-то мечтал о собаке, а я – о Гномике.

Жвачка была нашей страстью, нашей тайной. Перед тем как вскрыть драгоценный кубик, мы держали его на ладошке, нюхали, гладили, считали Е на этикетке. Один «ловис» жевали неделю, прилепляя его на ночь на подоконник, а с утра посыпая сахаром. Хотелось больше, чаще. Тогда мы стали подбирать изжёванные жвачки на улице: сначала свежие, влажные, сочных, необычных цветов – затем все подряд. Мы рыскали по песочницам, прочёсывали окрестности. Ты поднимала розовую запылившуюся «гусеничку», старательно обрывала с неё грязь и песок и клала в рот. Жевала, перекатывая резинку из щеки в щеку, сплёвывая песчинки и горечь. Потом ты надувала пузырь, лопала его, размазывала пальцами по лицу, сдирала с кожи липкую плёнку, сминала в шарик, снова жевала, опять надувала пузырь… Затем была моя очередь. Иногда мы собирали огромный шар из жвачки, засовывали в рот и давились счастьем…

В двенадцать ты начала жутко переживать, что у тебя не растёт грудь. Ты всегда была такой балеринкой, что пышные телеса тебе просто не шли. Но ты, бедняжка, этого не понимала, раздобыла где-то кружевной лифчик, набила его каким-то тряпьём и гордо носила эту бутафорию под прозрачной блузочкой – чтобы все видели, что девочка созрела. А когда у тебя пришли первые месячные, об этом знал весь двор. Ты бродила вокруг дома с загадочной улыбкой, на турнике не висела, по шинам не прыгала; гордо выпятив губки, уселась на край песочницы – нога на ногу, нос по ветру – и общалась с нами вздохами и полунамёками.

Потом был шальной пубертат. Плиссированные юбочки, колготки в сетку, пальто нараспашку. Ты уже не только вдохновенно врала, но и упоительно материлась. Изо рта тонко тянуло лайтовой сигареткой и мятным «Диролом». На переменах тебя окружали туповатые нарциссы в кожанках с цепями и твоя подружка-шестёрка. Иногда вы проходили мимо, оставляя за собой шлейф бездумного смеха и животной праздности. Учиться стало некогда, твоя красотка-мама нашла нового