Победитель - Татьяна Алферова

Алферова Татьяна

Победитель

Татьяна Алферова

Победитель

Виктор родился в сорок шестом году и ничего не помнил о Победе. Зато на всю жизнь запомнил, чем отличается габардин от бостона, а креп-жоржет от креп сатина. В доме витали названия тканей и сами ткани: легчайший шифон и наивный маркизет, топорная тафта и вычурный муар, честный твид и самовлюбленный панбархат, простенький мадаполам и нежная майя.

Мама Виктора шила. Она не сама выбирала клиентуру, времена стояли тяжелые, послевоенные, рад будешь любому заказчику, тем более в маленьком городке, но мама умела так поставить дело, что казалось, это заказчицы бегают за ней толпами и уговаривают, уговаривают. Иногда, если кончалась череда заносчивых жен офицеров и простоватых торговок, семья сидела без денег, но мама не опускалась до того, чтобы жить на продажу, как делали ее подруги, днями простаивавшие на рынке с наскоро сляпанными поплиновыми блузочками на толстых ватных подплечниках. Мама из всего извлекала пользу и легко утвердила свою репутацию лучшей портнихи города, не боящейся остаться без работы. И появлялась новая свежевылупившаяся офицерша, желавшая выглядеть лучше, чем все эти, ну, вы понимаете; или приходила прежняя, успевшая, видимо, за прошедшие три-четыре месяца сносить полдюжины платьев, сшитых мамой. Новенькие клиентки по неопытности еще пытались показать гонор, командовали и "тыкали", но больше, чем на полчаса их не хватало. И когда очередная модница, придя за бальным платьем обнаруживала сына портнихи в новой бархатной кофточке с пышным бантом, она не задавала неуместных вопросов, почему же на спине бархатного платья шов - неужели ткани не хватило, она протягивала конверт с деньгами (мама наотрез отказывалась брать деньги руками) и бурно благодарила любезную Анну Васильевну, на что мама отвечала вдвое старшей клиентке, снисходительно растягивая гласные: - Ну, Шурочка, как смогла, так и сшила. А все не хуже ваших трофейных тряпочек смотрится.

Судьба явно готовила маме жребий командовать взводом пожарников или дрессировать крупных хищников, но Анна Васильевна и здесь проявила своеволие: выбрала традиционное абсолютно мирное занятие. Невостребованный жребий показывал рожки, заставляя самых хулиганистых мальчишек на улице вытягиваться во фрунт когда мимо проходила мама и произносить непривычно-любезное: - Доброе утречко, Анна Васильевна! - вместо: - Здрасть, тетка Анна! - И никто никогда не спрашивал у Виктора, а где же его отец. А ведь этот вопрос у местных мальчишек занимал первое место в списке, хотя половина из них жили также с матерями, в лучшем случае имея в придачу бабушку. Но на всякий случай, Виктор предпочитал общество девочек. Лет до шести его самого часто принимали за девочку из-за длинных золотистых кудрей и вечно бархатных кофточек, выглядевших слегка неестественно на занесенных желтой пылью узких и неровных улочках города с вытоптанными до твердости камня палисадниками.

Город испытывал благоговейное тяготение к литературе, так, на две улицы Ломоносова и Гоголя приходилась одна Дзержинского; улицы Бородулина, Пушкина и Кольцова пересекали улицы Герцена и Радищева, и только потом Плеханова. Ритм два к одному, то есть два писателя на одного революционера, озвучивал весь город, и только центральная улица - Ленина, вытягивалась исключением, хотя почему? Литературные или нет, труды последнего предстояло Виктору читать и перечитывать на протяжении десяти лет гораздо чаще, чем всех остальных авторов вместе взятых: начиная с "Материализма и эмпирио-чего-то там" в 8 классе и заканчивая - а кто сейчас вспомнит, чем заканчивая на последнем курсе областного университета, на государственном экзамене по научному коммунизму. Эпитет предполагает уточнение, то есть должен существовать и ненаучный коммунизм и еще какие-нибудь разновидности, Виктор никогда не задумывался над тонкостями дефиниций, просто учил то, что требовалось по программе прилежно, с интересом, не выходящим за рамки.

Улицы в городе обрывались двориками с деревянными, крашенными зеленой краской заборами и непременной скамьей у ворот. Днем на скамейках сидели девочки, вечером их матери и бабушки, те и другие с пригоршнями черных блестящих семечек, чей соблазнительный запах вплетался в запахи пыли, конского навоза и запах реки, долетавший вглубь города, несмотря на неподвижный широкий зной от набережной - самой красивой, хоть и не центральной улицы. Два рынка, Сенной и Мытный, соперничали друг с другом по числу проданных кулечков жареных семечек, тараньки - вяленой рыбы, намытых солнцем огромных арбузов, сизой голубики - гонобобеля и по ловкости маленьких юрких карманных воришек, снующих по ленивой туше рынка, как слепни по разморенной от жары корове, обиженно мычащей и шлепающей хвостом - мимо, мимо - когда становится совсем невмоготу.

Девочки на скамейках брали Виктора в свои игры из вопросов-ответов: Анюта! - Я барыня тута! - Где была? - На рынке! - Что купила? - а их матери и бабушки бесцеремонно, пока не узнавали, чей это сын, спрашивали: - Бедный мальчик, а что же у тебя с ручкой?

Виктор покорно протягивал левую руку с недоразвитыми от рождения пальцами и ждал, пока женщины вволю наохаются над нечаянным развлечением, не внимая соболезнующим вопросам и равнодушно глядя на землю под их варикозными ногами в растоптанных сандалиях или парусиновых туфлях. Мама, пару раз застав подобную сцену по дороге домой, молча подходила, брала Виктора за другую здоровую руку и молча же удалялась с достоинством груженой баржи, как будто все увеличиваясь в размерах, по мере приближения к дому. Виктору ничего не говорила и не объясняла, но ждать в такой вечер от нее за ужином зеленого фруктового сахара не стоило. Зато, или увы - Виктор не помнил своих тогдашних переживаний по сему поводу - трехгодичному призыву в армию он не подлежал.

Школа ничем особенным не запомнилась. Если расписывать по временам года, то бесконечным летом предполагалось собирание гербария, купание в Волге; зимой, по маминому наущению, письма на радио Захару Загадкину с ответами на конкурс по географии и ботанике и даже, к собственному слабому удивлению, получение диплома от Захара. Мелкие радости, например, когда однажды нашел в лесу Петров крест, сумел, не повредив, аккуратно выкопать весь его хрупкий жирный и белый стебель и засушить в песке, жили недолго, сменяясь привычными нетрудными и скучноватыми занятиями в школе. Гораздо интереснее Виктору казались тайны превращения выкройки простого вшивного рукава в рукав реглан или "летучую мышь", но мама не одобряла такого интереса. Оставались детские передачи. В футбол с мальчишками Виктор не играл никогда, хотя рука не могла быть существенной помехой, но все шумные грубые игры, даже "казаки-разбойники" отвращали его, как непременный рыбий жир перед едой, из громадной алюминиевой ложки с погнутой ручкой.

Один раз произошло событие, классе в девятом. На Мытном рынке Виктор увидел, как мальчишка его возраста продавал громадного пса со свалявшейся бело-рыжей шерстью. Пес рванул к Виктору, разглядев что-то, незаметное другим, наглые и грустные глаза животного заставили Виктора забыть о возвращении домой, заставили потратить зажатые в кулаке деньги, выданные мамой на покупку килограмма требухи, отдать их ужасному мальчишке, поминутно сплевывавшему на убитую землю сквозь свежую дырку меж зубов, мальчишке с жадными здоровыми руками, с грязными, в заусеницах, длиннющими пальцами. Скандала дома не последовало, да Виктор и не боялся его после столь решительного шага. Но на следующий день мама слегла с аллергией, что не помешало ей, сидя в постели, прокладывать силки в очередном платье из шифона, который пришел на смену бархату. Пса пришлось отдать. Кому - Виктор не запомнил.

Школа закончилась незаметно, как рыбий жир, как судороги в ноге, когда после жары заходишь в не успевшую прогреться воду. Мама подарила классной руководительнице Виктора крепдешиновый шарфик, недрогнувшей рукой укоротив платье очередной заказчицы на сногсшибательную величину: - Марочка, грех скрывать такие ноги, опять же, вы знаете, как сейчас носят за границей? Мало ли, что вы хотели "миди", что вы в этом понимаете?

Впереди маячил университет - биология и география, в областном центре. В городе институтов не было, только техникум, один, причем, технический. Маме это не подходило.

Вместе с Виктором они приехали поступать, легко сдали экзамены, посмотрели списки будущих соучеников: девятнадцать девочек и три мальчика, взяли направление в общежитие. Там их встретила тучная вахтерша с грязным чайным стаканом и толпы хорошо развитых откормленных мух, изредка взлетавших от затравленных шагов будущих студентов, подобно Виктору, прибывших на место пятилетнего добровольного отбывания. Мама оценивающе посмотрела на прихотливый жирный пробор вахтерши, та неожиданно робким басом выдавила: Здравствуйте! - видно было, как ее удивил собственный голос; посмотрела на неметеную лестницу, на студентика с отвратительно позвякивающей авоськой, не к месту возникшему в дверном проеме рядом с ними и, не размениваясь на ненужные здесь слова, развернулась, точным попаданием зонтика освобождая проход от захлопнувшейся было створки в новую общественную жизнь.