Южно-Курильские острова - Анатолий Гладилин

Анатолий Гладилин

ЮЖНО-КУРИЛЬСКИЕ ОСТРОВА

рассказ

из цикла «ПОЕЗД УХОДИТ»

О мои недосмотренные сны! Мыслимое ли дело будить живого человека в четыре часа утра?

Десять пассажиров в каюте. Не считая детей. Вечером пришел матрос и закрыл окно иллюминатора. Дети сразу же сели на горшки. Пьяный, выспавшийся за день, веселый и довольный, начал играть на гармошке. Семейная ссора на верхних полках. Бабка уныло и нудно рассказывает, как на материке у нее украли чемодан. Учительница и бородатый геолог спорят о нравах молодого поколения. Осуждают. Парень, у которого я вечером выиграл в шахматы, подходит к моей койке и толкает меня. Я не сплю, но делаю вид, что сплю. Не помогает, и я открываю глаза.

— Чего тебе?

— Водки достал.

— Ну и что?

— Как что? — парень смотрит на меня как на нездорового. — Водки достал!

Еле отбрыкался. Верчусь на койке. Простыня жгутом. Замечаю, что регулярно, через каждые пять минут, снова оказываюсь на левом боку. Механизм.

Гармонист, исполнив на «бис» «Когда б имел златые горы», выходит наверх, на палубу. Пронесло. Бабка успокаивается. Дети покидают горшки, словно оставляют посты. Учительница и бородатый геолог, кажется, обо всем договорились.

В два часа ночи все спят. Каюта второго класса — люкс, Европа.

Приходит толстый мужик, мой сосед. Громко разговаривает сам с собой, еще громче охает, икает, зевает. Потом поворачивается — и храпит как ни в чем не бывало. Хорошо толстым. А представитель низшего слоя ИТР, человек, сменивший десятки профессий и вплотную столкнувшийся с географией, — некто Солдатов — еще не заснул и проклинает свою полуинтеллигентность, слабохарактерность и нежное воспитание в детстве. Супермена из меня никогда не выйдет. Рахметов спал на гвоздях. Кинг Лонг умудрялся засыпать в раздевалке перед решающими стартами на первенство мира. Я уж не говорю о буром медведе, который вообще спит всю зиму. А я не могу.

Никакая сила воли не помогала мне засыпать в сарае там, на целине, когда мимо деловито шмыгали крысы. Все ребята сопели на полную катушку, и крысы были мирные — оказавшись случайно на твоей груди, тут же спрыгивали. Но я не мог закрыть глаза. Проклятая мягкотелость.

В Благовещенске в общежитие я попал, наверно, на областное совещание клопов. В комнате, куда меня поселили, они проводили пленарные заседания. Так ребятишкам хоть бы что. Давили сны, пока я ночами занимал круговую оборону.

И вот сейчас. Нет чтобы, как полагается образцовому пассажиру, сопеть себе в тряпочку. Гармошка, видите ли, мне помешала. Свежего воздуха нет. Буржуй проклятый!

Правда, так я ничего. Днем я свой парень. Кореш. Но вот по ночам… Я очень люблю спать. Может, потому, что мне это редко удается. После работы разве это сон? Так, отдых организма. Не успеешь глаза закрыть — уже на смену. А вот в дороге я не могу. Ни в поезде, ни в самолете, ни в каюте парохода. Но зато когда засыпаю… Мои сны — это самое интересное, что я знаю. Мне безумно хочется их запомнить. Я еще не дошел до такой жизни, чтобы по утрам рассказывать их вслух. Но для себя.

Мне всегда снится то, что произошло накануне, но все события принимают несколько неожиданный оборот.

«Курильск» шел вдоль острова Итуруп. За кормой оставался один вулкан, похожий на исполинский террикон шахт Донбасса, а впереди возникала новая пирамида, темная и гордая своей неприступностью и отдаленностью от промышленных центров. Дельфины выпрыгивали почти до самой палубы, они взлетали совершенно вертикально, как собаки за куском сахара. И подошла девушка, та, что сказала мне: «Куда ни посмотришь — кругом любовь крутят, а тут хоть тресни». И мы с ней поговорили про погоду и про море, и когда я спросил, как ее зовут, она ответила: «Не намекайте намеками». Я сказал, что так положено — спрашивать имя девушки. «Тонкий намек на толстые обстоятельства», — ответила она. Тогда я разозлился и пошел на корму. Там на ящиках из-под консервов сидели Дин Раск, Макмиллан и де Голль. Они собирались играть в домино, а четвертый их партнер сбежал в столовую, так как подходила его очередь в кассу. «Играешь?» — спросил меня Дин Раск. «Балуюсь», — сказал я и сел рядом с де Голлем на край ящика. Де Голль пробурчал что-то вроде «шляются тут всякие». Гордый старик де Голль! А Макмиллан был в таком костюмчике и галстук такой респектабельный, что мне захотелось срочно что-нибудь отколоть согласно дипломатическому этикету. Но Дин Раск подмигнул мне и сказал: «Сейчас мы их сделаем». Первую партию мы продули, а во второй я не выдержал и заорал: «Дин, разве так можно, я выставляю тройки, а ты их забиваешь?!» А де Голль сказал, что ничего нам не обломится и вообще пора вставать, уже поздно. И тут я проснулся.

Тусклая лампочка, как бабочка, прилипла к потолку и изредка вздрагивала. На койках шевелились какие-то темные тела, похожие на моих соседей.

Мне показалось, что произошло что-то необычное, и я никак не мог выяснить, что именно, пока не сообразил: остановлены машины теплохода. И уж тогда я понял — точно, мы в Южно-Курильске, и стал быстро одеваться, как, бывало, в армии по боевой тревоге.

Я выбежал на палубу и подумал, что торопился зря. Кругом была ночь, вода и туман. И где-то на неопределенном расстоянии несколько огней.

— Подойдет катер, — сказал мне кто-то, — катер подошлют, понял?

Катер подошел через час. К этому времени на палубе собрались все пассажиры, сходящие в Южно-Курильске — пограничники, женщины с детьми, бабка, у которой на материке свистнули чемодан. Я стоял несколько в стороне и пытался представить — за каким лешим занесло этих людей на край света? Особенных загадок не было.

Туман чуть рассеивался, а на берегу прибавились новые огни. Вдруг я оглянулся. Что-то заставило меня оглянуться.

У выхода из твиндека стояла Оля. Она смотрела мимо меня, на огни города, но я-то знаю эти фокусы, хотя, может, она действительно смотрела на огни города.

Я подошел к ней.

— Добрый вечер, — сказал я, — чего вы так рано?

— Почему вечер? — сказала она.

— По-московски девять вечера, — сказал я.

— Не спится, — сказала она. — Внизу душно. И потом я люблю смотреть на незнакомые города.

— Отличная видимость, — сказал я. — Потрясающая панорама. Все как на ладони.

— Вы приехали? — сказала она.

— Да, — сказал я. Она знала, куда я еду. Нечего было спрашивать. Но это единственное, что она знала про меня. А я знал о ней многое. Вчера она успела мне рассказать о себе. В Охе она работала счетоводом в конторе. Завербовалась сезонницей на Шикотан. Бегство от самой себя. Охота к перемене мест. И еще кое-что она мне рассказала. А я только расспрашивал ее. А о себе ни слова. Это сейчас давало мне какое-то преимущество. Она это чувствовала и поэтому спросила:

— А кто вы?

— Тунеядец. Законченный тип. Сослан в места не столь отдаленные.

Она посмотрела на меня с сомнением.

— И что вы будете теперь делать?

— Пить. С утра и до вечера. И потом, говорят, здесь с бабами в порядке.

— У вас четкая программа, — сказала она.

— Не соскучусь, будьте уверены.

Пассажиры уже начали спускаться на катер.

— Счастливо доехать, — сказал я. — Только от себя не убежите. Проверено на опыте.

Она не ответила. Наверно, обиделась. Ведь вчера у нас был серьезный разговор про жизнь, а тут я таким ироническим тоном.

Я надел рюкзак и пошел к трапу.

На берегу, у кучи угля, под ярким фонарем, служащие проверили наши паспорта. Мои предположения подтвердились. Женщины были женами военных. Бабка ехала к сыну.

Я спросил, как пройти к гостинице, перебрался через грязную лужу и зашагал по «северному паркету» — дощатому тротуару Южно-Курильска, города, который обозначен на карте как районный центр.

— Один пират жмет к нам, — сказал старпом.

Холчевский посмотрел в сторону, куда указывал старпом. Так всегда. Зажжешь красный фонарь — все как грачи слетаются. Собственно, что произошло? Обыкновенная история. Дыши глубже, говорят, помогает. Любуйся иллюминацией.

Там, куда указывал старпом, длинной призрачной цепочкой повисли над морем синие и белые огни сейнеров. От них приближался четкий, разбивающийся о волны луч прожектора. «Пират» шел на аварийном.

Торопится. Жизнь такая. Все мы пашем море, пока не мелькнет серебристый рябой косяк. И дальше ты командуешь хорошо поставленным капитанским голосом: «Врубить первую люстру. Стоп машина!» И вода вскипает мечущейся, белой, как фольга, рыбой. Зажигается вторая и третья люстра. Первая гаснет. И рыба послушно идет за светом. Давай вспоминай технологию. Очень кстати. Зато отвлекает. Опускается с правого борта ловушка, и туда дается свет. Потом врубается красный прожектор. Начинается вакханалия. Рыба всплывает, как серебряный искрящийся слиток. И вот тогда поднимается ловушка. Полплана готово.