Воровка - Михаил Окунь

Михаил Окунь

Воровка

Если бы ты, Катька, не была такой дурой, всё сложилось бы совсем иначе. Совсем.

Я помню круглолицую голубоглазую школьницу лет семи-восьми, только переехавшую вместе с мамой в соседнюю с нами однокомнатную квартиру. Характерец твой был виден уже тогда. Помнишь, что ты ответила, когда я спросил, почему не здороваешься? – «Когда хочу, тогда и здороваюсь!» Ты, похоже, всегда делала только то, что хотела. Какие там сдерживающие центры, кому они нужны?! – ханжам да лицемерам.

Последующие двадцать лет твоей жизни протекли мимо меня, отделенные тонкой стенкой. Иногда тебя подолгу не было видно. Потом я узнал, что эти отлучки на пару лет были ни чем иным, как отсидками за кражи. Поглотившее тебя зло требовало немалых жертв, в том числе и материальных. Отсюда и твои постоянные просьбы дать в долг тридцатник. Именно столько в наших печальных кварталах стоил минимальный чек дури на один укол.

Ты сама призналась как-то раз, что начала колоться в тринадцать лет. На твоей левой ноге, почти у самого паха, был грубо вытатуирован отвратительный синий паук. В центре него, как черная дыра, зияла непроходящая гематома. В нее ты и втыкала иглу. По-умному: когда менты в очередной раз осматривали твои вены, на внутренних локтевых сгибах они не обнаруживали никаких следов «баяна».

Самое удивительное, что пятнадцатилетний наркостаж совсем не отразился на твоем облике. До смешного: иногда тебе даже отказывали в продаже пачки сигарет – мол, нет еще шестнадцати.

Я знал, что ты обворовываешь мужиков. Садишься в каком-нибудь дешевом кафе за пустой столик, утыкаешься взглядом в замызганную столешницу, принимаешь несчастный вид и ждешь. Не клюнуть на столь обиженного жизнью подростка женского пола просто не могли. А когда потом, завершив постельную сцену, твой новый знакомый отправлялся в душ, – ты тут же инспектировала наличность в его карманах. Впрочем, как я узнал позже, одна из твоих отсидок была и за троллейбусную кражу.

Типовым примером «разводимого» остался для меня тот крупный вальяжный дядька, ты должна его помнить. Он будто заранее знал, что его обязательно разведут. Но упрямо шел на это.

В нашей забегаловке на Тухачевского он метал бабки во всех желающих выпить-закусить. Ставил от сотки липкого портвейна до бутылки дорогой «Синопской». В сопровождении так называемого «жаркого по-домашнему», глиняного горшка. Напоил даже того странного персонажа без возраста и в неизменной бейсболке, с которым дружбу никто не водил, потому что он слова в простоте вымолвить не мог. Смотрит на дождь за стеклом, говорит: «Осадки». Ну, как с таким?.. И в тебя, Катька, наш ухарь-купец, разумеется, не мог не вцепиться.

Я встретил его через день. Ты обобрала его, пока он плескался в ванной – твоя обычная метода. О своих пропавших двух тысячах рэ он не сожалел. И даже хотел снова встретиться с тобой – но вовсе не для того, чтобы стрясти свои бабки, понимая, что дело это бесполезное. Нет, он запал на твое узкое плоскогрудое тельце с упругими мальчишечьими ягодицами. Когда я ответил ему: «Не стоит, ничем хорошим не кончится, она ведь наркоманка», он, уже поднабравшись, горячо затормошил меня: «Давай ее спасем, спасем!» Наивняк. Или дурил.

Я помню, Катька, цвет лица тех трех парней, которых ты в буквальном смысле посадила. Это заблуждение, что асфальт всегда однообразно серый. Часто он с изрядной добавкой желтизны. Именно такими и были их лица.

Жизнь их была спалена в одну ночь. Из преуспевающих служащих сбербанка они превратились в париев тюремной камеры, сидящих на корточках у параши. В самую злую минуту зашли они в кафе с белыми пластмассовыми столиками, чтобы отметить какое-то событие. В любое другое бы, в любое! Но не зря черт водит – там сидела ты со своим обычным потерянным видом.

Не думаю, что эти ребята сами попросили тебя добыть наркоту. Они, конечно, выполняли твою просьбу. И в той коммуналке, куда вы вперлись по твоей наводке, и произошел скандал с нанесением тяжких телесных. В пьяном виде сбербанковцы оказались чересчур горячими для бухгалтеров.

А ты не провела в ментовке и ночи – отмазал вызванный адвокат. Но о нем позже.

Матери тех парней несколько раз приходили и безуспешно звонили вам в дверь – хотели уговорить тебя явиться на суд. Но даже свидетелем ты не пожелала очутиться в этом казенном зале с его клеткой для людей.

Итак, Катька, ты была воровкой и наркоманкой. Но я никогда не мог подумать, что ты решишься обокрасть меня. Всё же, я плохо знаю этот предварительный круг ада. Сгущение черной грозовой тучи надвигающейся необходимой дозы страшнее всего на свете! А потому и сильнее.

С тобою, Катька, я прошел по лезвию. Свалился бы на твою сторону – глядишь, и сам бы уже держал ответ перед Господом.

Я сидел за белым пластмассовым столиком того самого злосчастного кафе и смотрел в окно. В голом ноябрьском парке механически двигались фигуры: женщины, мужчины, дети, собаки, гоблины…

«Взять еще или не брать?..» – глубоко, по-философски размышлял я, когда внезапно мне влепили влажный поцелуй в губы. Это ты, Катька, незаметно появившись в гадюшнике, подошла со спины. «Взять!» – тут же решил я, и это совпало с твоим желанием. Говорят, наркоманам выпивка – трын-трава. Но ты и ею не брезговала. Рая из-за стойки внимательно посмотрела мне в глаза и налила два по сто «Спецназа». Она всё понимала.

Потом прошлись по парку. С неделю назад мы сидели здесь в темноте на одной из лавок. Ты, уткнувшись мне в низ живота, отрабатывала очередной должок. Язык лодочкой. Вязаная шапочка сползла на землю. Ты забеспокоилась – где она? Было даже какое-то подобие нежности…

А сейчас мы вместе дошли до нашего подъезда. Ты опять попросила в долг тридцатник. Вероятно, время уже подходило. Я отказал. И, как потом понял, в голове у тебя моментально созрел план.

Ты заявила, что ключей от квартиры у тебя нет, мать на работе, и напросилась посидеть, подождать. Я с радостью согласился, потому что захотел тебя уже после того внезапного поцелуя…

Затем ты, давая мне последний шанс, вновь попросила эти несчастные три червонца, но я опять отказал, – из упрямства, которое иногда в меня вселяется. И ты, якобы надувшись, ушла на кухню и стала шелестеть старыми номерами «Вокруг света». А на мои понукания: «Звони, Катька, домой, или иди, проверь, не пришла ли мать», – ты смиренным голоском отвечала: «Сейчас, только журналы досмотрю». И время от времени украдкой заглядывала в комнату. И выжидала, выжидала. Наркомания стократно обостряет хитрость. Человеческий индивид становится изворотливее бездомного кота.

Я, сидя на диване перед телевизором, медленно засыпал. О! Пробуждение было ужасно!