Первый марсианин - Эдмунд Купер

Эдмунд Купер

Первый марсианин

Нью-Йорк разорвался вокруг него, словно бомба. Он оглушил его уши, обжег его глаза, посеял панику в его мозгу. Он посмотрел вверх, и небоскребы, наклонившись, поглотили его. Он посмотрел на миллионы горящих окон и оказался в ослепительном хороводе. Он медленно плыл по улицам, словно всеми позабытый призрак.

А мимо него бесконечным потоком текли нью-йоркцы. Ничего не видя, ни о чем не заботясь. Он удивлялся, что они не смотрят на него, что в их глазах он не видит обвинения себе.

Он, инопланетянин, наблюдал за этими странными обитателями Земли и никак не мог понять, слепые они или нет. Но нет, они все-таки были не слепыми. Они были пьяные, счастливые, печальные, трезвые, голодные и влюбленные. Они были влюблены в случай, и в память, и во время. В приближающейся, незабываемой полуночи, когда год 1999 от рождества Христова умрет, превратившись в год 2000, они праздновали одновременно и прошлое и будущее.

Он плыл по течению в потоке торопящихся по делам людей, и чувствовал себя совершенно одиноким. Его звали Давид Вульф, уроженец Марса и, по земному летоисчислению, девятнадцати лет от роду. Он был первым настоящим инопланетянином.

Двадцать часов тому назад космический корабль «Марсианская Заря» мягко приземлился в пятой чаше космодрома Линкольна. Смолкли двигатели, наступила тишина. И Давид понял, что прибыл к великим зеленым полям Земли – планеты чудес, где текли реки, где бурлили океаны, и облака драгоценного водяного пара висели в небе, словно острова.

За миг до того, как он шагнул в корабельный шлюз, Давид почувствовал жгучую ностальгию по Марсу. Перед его взором поплыли сухие марсианские пустыни, усеянные голубыми кактусами. Пустыни, простирающиеся за каналами, словно беззвучное, мертвое море. И внезапно ему стало страшно.

Дома ему рассказывали о Земле, предупреждали, чего нужно ждать. Он заранее знал, что она будет полна странных звуков – шума ветра и дождя, и гула больших городов. Он заранее знал, что его ждут странные зрелища и столько людей, что ими можно населить всю галактику.

Две тысячи колонистов Марса помнили Землю. Когда-то они там жили. До 1970-го года они называли себя русскими, англичанами, американцами, немцами, французами или итальянцами. А потом прозвучал зов космоса, и они оставили все – дом, удобства и родных – ради неведомого дома и непредсказуемой родни. Они пришли с ферм и из лабораторий, из городов и из прерий. Они собрались в Нью-Мехико и в космопорте Белые Пески. Затаив дыхание, слушали они рев ракет, готовые отдать все до последнего ради полета на Марс.

Первые мужчины, как изумленные дети, вывалились из кораблей, приземлившихся среди бескрайней кактусовой пустыни. Они упали на колени, задыхаясь в разреженном марсианском воздухе. Затем они огляделись и увидели, что Марс – это спящий гигант с лицом тишины. И они решили, что Марс будет жить.

Они знали, это будет трудно. И сражались до конца. Они сражались с кактусами и плесенью, с канальной лихорадкой и с марсианским безумием, с тоской по родному дому. Пять лет они боролись с отчаянием.

Но на шестой год они поняли, что победили. Марс ожил. На его поверхности появился город, бурно растущий город из пятидесяти металлических хижин и сотни маленьких каменных домиков. За мужчинами появились женщины, принеся с собой нечто, делавшее победу окончательной и невообразимо сладостной, принеся с собой новую надежду, новую энергию и обещание детей…

На десятый год родился первый марсианин, а за ним еще и еще… Давид рос. Он был первым марсианином. Он был самым молодым мужчиной и самым старшим ребен­ком. Три роли у одного человека.

В пятидесяти миллионах миль от Марса, на Земле, люди понемногу начали понимать, что в некотором странном смысле Марс уже перерос Землю. Уже не далекий форпост и не сообщество добровольных изгнан­ников. Первые колонисты учились быть марсианами, а их дети это уже умели.

Но Земля была еще не готова поверить в марсиан, как не был готов и первый марсианин поверить в Землю.

Это не Давид Вульф решил отправиться в путешествие. Его избрали. Он стал символом.

Президент Англо-Американского содружества очень верил в символы. Заглядывая в будущее, он видел не набор населенных планет, спорящих и с подозрением относящихся друг к другу. Он видел великую Солнечную Империю. Фантастическая картина, которой он вовсе не спешил поделиться со своими советниками.

По его личному приглашению первый марсианин прибыл на Землю. Неформальный визит, самый первый шаг. Но президент знал, что история очень часто делается именно первым шагом.

Космический корабль «Марсианская Заря» пронес Давида сквозь три месяца проколотой звездами тьмы к космопорту Линкольна в Америке, планета Земля. Удивительные имена и не совсем бессмысленные. Но проходя через корабельный шлюз, Давид мог думать только о марсианских равнинах, скрытых от его взора пятьюдесятью миллионами миль пустоты.

Ожидавшая его на Земле встреча была для него совершенно непостижима. Встретить его пришло больше людей, чем все население Марса. Государственные чиновники, журналисты, телевизионщики и ревущие толпы зевак, с трудом сдерживаемые одетыми в форму полицейскими. Качались транспаранты, бились на ветру воздушные шарики, и почти заглушаемый толпой, героически гремел духовой оркестр, игравший «Песню Марса».

За первую минуту дюжина людей успела пожать Давиду руку. Перед ним маячили лица, открытые рты, доносились слова, словно небывалые металлические цветы, тянулись к нему микрофоны, бесстрастно взирали на него стеклянные глаза сотен теле– и кинокамер, фотоаппа­ратов.

Он прилетел на Землю в канун Нового Года. Повсюду царило праздничное настроение. И космопорт Линкольна не стал исключением. Собравшиеся были готовы праздновать все, что угодно, в том числе и прилет первого марсианина.

В конце концов вокруг Давида сомкнулись голубые мундиры. Прокладывая путь через веселящиеся толпы, они отвели его к геликару. Еще минута, и Давид уже парил на высоте трехсот футов над Нью-Йорком. Они мчались куда-то на скорости пятьсот миль в час, и помощник президента что-то твердил о каком-то графике визита.

Давид даже и не пытался понять, о чем тот говорит. Он был слишком занят разглядыванием уходящего за горизонт леса небоскребов, рек, петляющих на пути к фантастическому океану, узких полосок автострад, протянувшихся от одного конца мира до другого.

Он глядел на электростанции, мосты, монорельсовые дороги, поля, города и пригороды. Его раздавил бесконечный узор цивилизации. Его ужасала такая неимоверная концентрация энергии, такое страшное кипение жизни.