Нахаловка - Вампилов

lanpirot

Нахаловка

Глава 1

Для создания необходимого настроения поем нижеприведенную песенку под эту незатейливую мелодию: https://www.youtube.com/watch?v=Eb0PW0DgDgk

Что ж ты, фраер, сдал назад?

Не по масти я тебе? [1]

Ты маляву [2] зацени

О моей блатной судьбе.

Всю я жизнь проворовал,

Ни кола, и ни двора,

А родной мой дом — тюрьма:

Воры, урки, мусора.

По понятиям я жил:

Зона, воровство, кабак.

И за этот романтизьм [3]

Сходка вверила общак.

Из-за этого бабла

Влез в деревянный макинтош [4] .

Амба [5]! Ша [6]! Тушите свет!

Но всё только началось…

СССР. 1988 г.

Я сидел, пуская горький табачный дым в потолок, и размышлял о суровых и подчас несправедливых превратностях лиходейки-судьбы. Мой рассеянный взгляд бесцельно скользил по неровным бетонным стенам типовой однокомнатной «хрущевки», что были неряшливо оклеены пожелтевшими от никотина газетами. Курил я в последнее время, как умалишенный — прикуривая едва ли не одну папиросу от другой, так что прогорклый табачный кумар из маленькой комнатушки практически никогда не выветривался, а так и висел постоянным густым туманом под потолком, оседая на нем и стенах желтым «жирным» налетом. Знакомый лепила[7] из местной районной больнички, подвизавшийся за неслабый лавандос[8] следить за моим здоровьем, основательно подорванным на многочисленных зонах, кичах и лагерях, постоянно бухтел, что если я буду столько курить, то такими темпами сыграю в ящик в самое ближайшее время. И то, только в том случае, если моя запущенная чахотка раньше не уложит под дерновое одеяльце.

Взгляд на мгновение задержался на единственной тусклой лампочке под самодельным бумажным «абажуром», обосранным вездесущими мухами, затем переполз на облезшую и покрытую рыжиками коррозии металлическую кровать с брошенным поверх растянутой панцирной сетки ватным полосатым матрасом. Стена над кроватью могла похвастать лишь стареньким выстиранным и «слегка» протершимся до дыр плюшевым покрывалом «с оленями», которое досталось мне по наследству от бывшего хозяина этой убогой норы. Стол с потрескавшимся лаковым покрытием, три табуретки с облупившейся краской. В углу возле окна — маленький черно-белый телевизор на рассохшейся от времени полированной деревянной тумбочке, транслирующий очередное выступление Мишки Меченого[9] — самая дорогая вещь в моей берлоге!

Вот и весь нехитрый скарб, что имеет за душой, разменяв восьмой десяток, казначей и хранитель союзного общака Семен Метла. Я усмехнулся, привычно подумав о себе в третьем лице. Обстановка — аскетичнее некуда, как и положено жить по понятиям настоящему вору-законнику[10], а не купаться в лавэ и достатке, как самозваному апельсину-лаврушнику[11]! На столе — переполненная пепельница из консервной банки, распечатанная пачка «Беломора» и спички, початая бутылка водки, три граненых стакана и тарелочка с подсохшими и свернувшимися кусочками сыра и докторской колбасы. Никакой тебе икры, крабов и заграничных деликатесов, несмотря на хранящиеся во всесоюзном общаке миллионы в рублях, валюте, золоте и брильянтах. Я по жизни чтил воровской кодекс, и реально считал, что вор, как и предписывал «закон», в первую очередь должен быть настоящим аскетом в быту, не окружать себя роскошью и вообще не иметь никакой собственности. Вор должен воровать! Причем сам и регулярно! Это — главное правило вора!

А второе правило, как бы это не показалось смешным, озвучил Володя Высоцкий (с которым я, в свое время, был знаком лично и которого безмерно уважал) в своей киноипостаси матерого опера Жеглова: «вор должен сидеть в тюрьме!» Должен — не часто, но регулярно. А как еще прикажете управлять огромной массой зэков, и эффективно контролировать все те процессы и брожения «умов», находящихся за решеткой? Только изнутри! И я старался следовать этому принципу в течении всей своей жизни, время от времени попадаясь на незначительных преступлениях, хотя вполне мог легко этого избегать. Благо, во все времена прикормленных прокурорских и судей хватало с избытком.

Наконец, мой взгляд остановился на старом мутном зеркале с облезшей и потрескавшейся местами амальгамой. Зеркальная поверхность беспристрастно отразила сидевшего на одной из табуреток потрепанного жизнью костлявого деда с глубоко запавшим глазами и ввалившимися щеками. Старик, тяжело навалившись на стол локтями, нервно пожевывал кривыми редкими и желтыми зубами бумажный папиросный мундштук очередной еще не раскуренной папиросы. Сквозь распахнутый ворот мятой рубахи, открывающей впалую грудь, были видны многочисленные тюремные татуировки и подключичные звезды[12] коронованного воровского авторитета. Я криво улыбнулся своему отражению, и краше которого в гроб кладут, и потер рукой, сплошь покрытой «синей вязью» портаков ноющую грудь. Что-то сердечко сегодня не по-детски «расшалилось»…

За столом напротив меня пристроился на табуретке Колька Лепеха — сорокалетний авторитетный рецидивист, воровайка-домушник, недавно освободившийся из мест заключения. Лепеха щелчком выбил папироску из пачки «Беломора», лежащей на столе, ловко промял мундштук и крепко закусил его зубами. Подцепив со стола спичечный коробок, Колька встряхнул его возле уха, проверяя — не пуст ли? Чиркнув спичкой по терке коробка, он прикурил папиросу от вспыхнувшей фосфорной головки.

— Не выливай… — сипло попросил я.

Лепеха послушно поднёс подрагивающий огонек к кончику моей папиросы. Я несколько раз «пыхнул», раскуривая влажноватый табак, а затем выпустил сизый клуб дыма из ноздрей. Лепеха тоже, не стесняясь, задымил как паровоз. Вскоре небольшая комнатка окуталась плотными клубами дыма

— Как, базаришь, Лепеха, — просипел я, массируя рукой барахлящий «моторчик», — приняли тебя на сходке?

— Так сами и подтянули, — сплюнув в жестяную банку из-под тушенки, заменяющую мне пепельницу, ответил домушник. — Ты же в курсе, Метла, я ить токо-токо от хозяина[13], честный вор. В авторитете[14], хоть и не коронован…

— А то я не знаю, Коля? — Я взмахнул рукой, прерывая Лепеху на полуслове. — Ведь не одно ведро чифиря вместе в Соликамске выдули! Правда, давно это было… — Я хлопнул ладонью Лепеху по плечу и хрипло рассмеялся «свистящим» смехом, перешедшим в затяжной кашель. Вытерев губы платком, я заметил на светлой ткани кровавые разводы — туберкулез, похоже, стремительно прогрессирует, как и предупреждал гребаный лепила.

— Это просто подфартило, что давно! — произнес Лепеха, когда мой кашель ослаб. — И никто из этих сопливых беспредельщиков не знает, что мы с тобой на Соликамской киче корешились. Иначе бы со мной по-другому базарили.

— Фраера апельсиновые! Лавра позорная! — Я скорчил брезгливую физиономию и скрипнул от злости зубами, мохратя бумажный мундштук папиросы. — Куда катится воровской мир, Коля? — Я подхватил со стола бутылку водки и разлил остатки в граненые стаканы, после чего затушил прогоревший окурок в банке. — Серый! — крикнул я, но не громко, чтобы не напрягать слабые