Вести о гр. Л. Н. Толстом - Николай Успенский

Николай Васильевич Успенский

Вести о гр. Л. Н. Толстом

– Милый сынок! – говорила мне мать. – Отдай одну графскую лошадку Ванюшке, а то у него только парочка, и он на ней не доедет до Кавказа; тарантас тяжелый, детей куча.

– Что ж, пускай Ваня возьмет Сумасшедшего, которого я заработал пером…

– Да Сумасшедший не годится для такой дальней дороги… на первой же версте он всех растреплет либо завезет куда-нибудь в канаву.

– Нет! – возразил мой отец. – Сумасшедший просто жидок… на нем только ездить верхом…

– Как верховая лошадь она никуда не годится, – заметил я, – отъедет версты две – и сейчас на дыбы, а если затянешь поводья – опрокинется на спину и седока придавит… словом, вам угодно Чалого? Но ведь он не мой… графский…

– Ты его после тож как-нибудь заработаешь пером, для тебя это ничего не стоит, – зажужжали все мои родные…

– Ну, хорошо, хорошо! – воскликнул я. – Позвольте мне несколько подумать…

– Думай, сколько хочешь… потому до отъезда осталось еще целых две недели…

Пока я обдумывал, каким бы манером «поддеть на перо», как выразился отец, другую лошадь Льва Николаевича, судьба готовилась нанести моим родным тяжкий удар… Чалый, как будто с горя, что ему предстоит далекий путь, начал хиреть, перестал есть корм и, повесив голову, в глубокой задумчивости стоял перед яслями… В одно прекрасное утро он заснул мертвым сном…

Сумасшедший, благодаря своей взбалмошности, так-таки и отделался от своей обязанности тащить обремененный многочисленным семейством тарантас за тысячу с лишком верст…

В конце мая я возвратился в Ясную Поляну.

– Лев Николаевич дома? – спросил я кучера.

– Никак нет… Они в Самарской губернии кумыс пьют… Пироговские приезжали, сказывали, что граф купил там вот какую область земли – и не выговоришь: больше десяти тысяч десятин… А что же это вы приехали на одной лошади?

– Да Чалый-то издох…

– Тэ-эк-с… Значит, приказал долго жить. Уж я в те поры, как вы поехали отсюда, подумал: беспременно что-нибудь случится с вами: либо где-нибудь в зажоре искупаетесь, либо лошадей отобьют… Ну, слава Богу, хоть сами-то вживе остались…

– Ты, Алексей, вот что сделай: взамен Чалого поставь в конюшню Сумасшедшего и скажи графу, что я от него отказываюсь…

– Напрасно вы эти слова говорите, Николай Васильевич; первое дело, вы ни в чем не причинны, что у вас пала лошадь… сами знаете: в животе и смерти Бог волен… второе дело, Лев Николаевич терпеть не может Сумасшедшего… за его ухватку… Наконец, того, я должен этому идолу отпускать сено и овес, а без графского разрешения я не могу этого сделать. Сами посудите… А вот лучше всего: не угодно ли вам с дорожки чайку попить со мною да водочкой заняться… Пожалуйте в анжерею… Я теперь наибольшую часть там живу, потому садовник Михей с кругу спился и получил расчет…

Я не отказался от гостеприимного предложения кучера и отправился в знакомую оранжерею, где мы не раз подолгу беседовали со Львом Николаевичем о литературе, о городах как рассадниках разврата, о «Происхождении видов», о любви, а больше всего о кратчайших путях, ведущих человечество к счастью…

– Не правда ли, хорошо здесь? – внося в оранжерею самовар, с веселой усмешкой спросил меня кучер. – Главная причина – здесь много кисловроту…

– Откуда ты взял это мудреное слово?

– А как же! Разве вы не помните: жил у нас химик швейцар… Это я от него занялся… Ну, да и то сказать: пользительная эта наука – химия… дай Бог помереть!.. Прежде, бывало, чистишь, чистишь конюшню-то с утра до вечера и сам не знаешь, какое теперь действие отражает на человека этот самый конюшенный запах?.. А в настоящий, к примеру, момент я и близко-то подойти боюсь к навозной куче… Сейчас зажимаю нос, чтобы, значит, яд не пропитался в дыхательное легкое… Оченно просто: может случиться кровяное зарождение… Ну, и человек, стало быть, погиб… Я уж за себя мужиков заставляю чистить конюшню…

– Прекрасно! Где ж теперь этот химик? Здесь или куда уехал?

– Давно укатил за границу… Да ведь послушайте, Николай Васильевич, разве возможно человеку, будем говорить, полированному и который в своем виде как следствует настоящий учитель, обтесывать, производить в порядок мужицких ребят? Ведь с ними с ума сойдешь: ты ему говоришь «алтерия», а он кричит «бугалтерия», учитель толкует ему, что такое «кисловрот», а он долдонит «букиврот»… Да с этим народом, я вам скажу, и святой-то согрешит… Вот от этого от самого швейцар-то и сбежал… Да и все учителя разбежались… потому граф объявил им, что яснополянские школы закрываются навсегда… аминь!..

Прошло около двадцати семи лет со дня моего отъезда на родину из Ясной Поляны. В этот долгий промежуток времени Лев Николаевич успел обзавестись семейством, а свою литературную деятельность ознаменовать двумя капитальными произведениями под названиями «Война и мир» и «Анна Каренина».

Какими-то судьбами мне пришлось проезжать через город Крапивну, где я узнал, что брат гр. Толстого – Сергей Николаевич, с которым мы некогда находились в самых дружественных отношениях, состоит в должности крапивенского предводителя дворянства. Я на время отложил свое путешествие, решившись во что бы то ни стало повидаться с ним, тем более что его приезда в Крапивну ожидали со дня на день. Получив известие, что Сергей Николаевич вместе с Бибиковым (председателем земской управы), ближайшим соседом Льва Николаевича, прибыл в город, я немедленно отправился в квартиру, которую они занимали… Дело было вечером.

– Что вам угодно? – вежливо и с неподдельным участием спросил меня граф.

– Сергей Николаевич, вы не узнаете меня… Помните вы Николая Васильевича Успенского?..

– Боже мой! – отступая назад, с распростертыми руками воскликнул граф. – Да неужели это вы, Николай Васильевич… что же это такое? Как мы с вами изменились… Ай, ай, ай!.. Впрочем и немудрено: целая четверть века пронеслась с тех пор, как вы жили в Ясной Поляне и гостили иногда в моем Пирогове… Садитесь, пожалуйста, давайте с нами обедать… Позвольте вас познакомить: Бибиков, Успенский.

– Да мы давно знакомы с Николаем Васильевичем, – заметил Бибиков, – помните, вы однажды весной приезжали ко мне со Львом Николаевичем…

– Очень хорошо помню, – сказал я, – не забыл даже, как вы со Львом Николаевичем играли в бильярд…

– А вы слышали, брат Лев-то? – с тревожным видом обратился ко мне Сергей Николаевич.

– Что такое?

– Исповедует вегетаризм, пишет для народа книжки, ходит по святым местам в лаптях… Сам себе готовит пищу, ездит по воду с бочкой, а раз одной яснополянской вдове-крестьянке вспахал целый осьминник земли… Да вы, Успенский, хорошо знакомы с тенденциями, которые он проводит в своих книжках?

– Еще бы! Недавно я был сельским учителем, и мне нарочно присылали из училищного совета целые вороха позднейших произведений Льва Николаевича, в которых он проповедует, что богатство – зло, деньги – пагуба, что мужику нужен не надел, который бы обеспечивал его существование, а всего только три аршина земли, что не следует сопротивляться злу и «аще хощеши совершен быти, раздай свое имение нищим»…

– Ну да! Что вы на это скажете?

– Мне кажется, что Лев Николаевич должен был бы своим примером санкционировать те принципы, которые он проводит в своих книжках. Отчего бы, например, ему не подарить нищим свою Ясную Поляну?

– Он говорит, что она ему не принадлежит и что он сам живет в ней в качестве нищего, «из милости»…

– Ну, вот самарскую землю роздал бы бедным крестьянам…

– «Эта земля тоже, – говорит, – не моя… кроме лаптей на ногах, у меня ничего нет… Когда мне нужно идти в баню, я и то обращаюсь с просьбой к своим дать мне пятачок»…

При последней фразе мы разразились дружным веселым смехом.

– Дивны дела Твои, Господи! – скрестив руки, с усмешкой проговорил Сергей Николаевич. – Вы теперь, Успенский, куда же направляете свой путь?

– В Питер, если Бог донесет…

– К брату заедете? Он теперь живет в Москве в Хамовниках… я дам вам адрес…

– А не сердится на меня Лев Николаевич?

– За что же? Бог с вами!..

– Помните, я по вашему настоянию сообщил в семействе Ауэрбах о неласковом обращении вашего брата с одним из его учеников…

– Эх, батенька! Да он забыл об этом и думать. «В детском возрасте, – говорит, – я не такие дела разделывал»… Пустяки! Непременно заезжайте…

На другой день я отправился в Москву, заручившись подробным адресом Льва Николаевича.

Около десяти часов вечера я сел в вагон третьего класса, и лишь только поезд тронулся от станции Ясенки, как один из пассажиров, протирая занесенное снегом стекло, воскликнул:

– А вот сейчас будет и Ясная Поляна, где живет наш знаменитый беллетрист и философ Лев Николаевич Толстой…

– Как жаль, что ничего не видать! – заметил другой пассажир, стараясь рассмотреть историческую достопримечательность.