Время украшать колодцы - Джон Браннер

Джон Браннер

Время украшать колодцы

Уши его оглохли от грохота артиллерийских снарядов, глаза слезились, горло саднило от ядовитого газа… Эрнест Пик с огромным трудом, ощупью добрался до шнурка, на котором висел прикроватный колокольчик, дернул за него и наконец очнулся от сна: кулаки сжаты, сердце бешено бьется и во всем теле такая усталость, словно он и не ложился спать.

«Может, лучше было бы действительно не ложиться», — подумал он.

Дверь приоткрылась. Вошел Тинклер, служивший у него ординарцем и во Франции, и во Фландрии. Он раздернул занавески, и в спальню хлынул дневной свет.

— Вы снова плохо спали, сэр? — осведомился Тинклер.

Это был даже и не вопрос. О дурно проведенной ночи красноречиво свидетельствовали смятые, скомканные простыни.

На столике у кровати среди коробочек с лекарствами стояли бутылка с настойкой валерианы, стакан и кувшин с водой. Тинклер тщательно накапал предписанное врачом количество лекарства в стакан, долил туда воды, размешал и подал хозяину. Эрнест, хотя и неохотно, лекарство проглотил: похоже, оно действительно помогало. Доктор Касл показывал ему статью, где описывалось успешное лечение валерианой и в иных случаях контузии.

«А ведь каждый из них по — своему любит меня — в душе, в темнице собственного черепа…» — думал Эрнест Пик.

— Не желаете ли чаю, сэр?

— Желаю, — кивнул Эрнест. — И еще приготовьте мне ванну, пожалуйста. А завтракать я буду здесь, наверху.

— Хорошо, сэр. Что вам приготовить из одежды?

С трудом встав с постели и про себя проклиная пробитую пулей коленную чашечку, из — за чего левая нога теперь практически не сгибалась, Эрнест посмотрел в окно, за которым сияло голубое небо, и пожал плечами:

— По — моему, как раз подходящий денек для легкой куртки и фланелевых брюк.

— Но, сэр!.. При всем моем уважении… Сегодня ведь воскресенье! Так что…

— Да какая к черту разница, что сегодня за день! — взревел Эрнест и сразу почувствовал себя виноватым. — Извините, Тинклер. Снова у меня нервы на пределе. Сны еще эти дурацкие… Вы, разумеется, можете пойти в церковь, если хотите.

— Да, сэр, — прошептал Тинклер. — Спасибо, сэр.

Ожидая, пока принесут чай, Эрнест мрачно смотрел в окно на залитый солнцем пейзаж. Фамильная усадьба Уэлсток — Холл была, как и многие другие, во время войны превращена в сплошные огороды; та же ее часть, которую патриотически настроенный сэр Родрик, дядя Эрнеста, не пожелал видеть распаханной и покрытой ирригационными канавами, досталась сорнякам. Однако повсюду уже виднелись следы возвращения к обычной мирной жизни. Разумеется, нужного количества работников было не найти, однако пожилой мужчина и двое пятнадцатилетних подростков старались вовсю. Теннисный корт пока, разумеется, восстановить не успели, но лужайка перед домом была аккуратно подстрижена и украшена клумбами, на которых цвели крокусы. Да и вокруг дома многие клумбы, уже приведенные в порядок, пестрели яркими цветами. Из окна спальни Эрнесту был виден шпиль собора, хотя само здание и все церковные постройки скрывала густая листва деревьев и кустарников; видел был лишь угол домика священника.

Когда — то пейзаж этот носил совершенно идиллический характер, и Эрнест частенько задавался вопросом: а что, если бы он провел свое детство здесь, а не в Индии, и учился бы в обычной школе, а не дома, у приходящих учителей? Дядя Родрик и тетя Аглая, своих детей не имевшие, неоднократно предлагали прислать племянника к ним, чтобы он «учился в нормальной школе», а каникулы проводил в Уэлстоке. Однако родители Эрнеста так и не согласились отослать его, и в глубине души он был им за это благодарен. Столь многое изменилось в Англии по сравнению с той далекой восточной и вряд ли подверженной сильным переменам страной, такой древней и медлительной, до которой, чтобы добраться, нужно было пересечь четверть земного шара! И теперь Эрнест гораздо больше жалел о том, что ему пришлось уехать из Индии.

Сегодня, впрочем, после пережитого ночью во сне ужаса и отчаяния даже вид столь любимого им купола мечети Кубла Хана вряд ли смог бы рассеять те мрачные тучи, что заволокли его душу, ибо душа его была столь же сильно искалечена войной, как и негнущаяся теперь нога.

Тинклер наконец принес чай. Поставив поднос на столик и намереваясь отправиться в ванную комнату, он спросил:

— У вас на сегодня уже есть какие — то планы, сэр?

Эрнест со вздохом отвернулся от окна. Взгляд его упал на складной мольберт, прислоненный к столу, пачку бумаги для рисования, коробку с акварельными красками и прочие атрибуты художника — любителя.

«Стану ли я когда — нибудь настоящим художником? — думал он. — Пусть хоть неважнецким? Говорят, кое — какие способности у меня есть… Но я, похоже, совершенно разучился видеть. Я вижу не тот мир, что находится передо мной, а то, что скрыто внутри него, за его пределами, его темную суть… Тайные ужасы…»

Помолчав, он сказал:

— Знаете, Тинклер, я, пожалуй, прогуляюсь и сделаю несколько набросков.

— Так может, мне попросить повара приготовить вам корзинку с ланчем?

— Да не знаю я! — Эрнест чуть не сорвался во второй раз и заставил себя сказать гораздо спокойнее: — Хорошо, я сперва позавтракаю, а потом решу и скажу вам.

— Вот и прекрасно, сэр, — спокойно откликнулся Тинклер.

Приняв ванну, побрившись и одевшись, Эрнест, впрочем, едва прикоснулся к завтраку и теперь медленно брел через вестибюль к той двери, что вела в сад. Каждое, даже самое незначительное усилие требовало от него прямо — таки невероятных душевных затрат, а уж что касается принятия важных решений… Мрачно размышляя о том, что ведет себя в высшей степени невоспитанно по отношению к верному Тинклеру, который стал для него тем, чем не смог бы, наверное, стать и самый лучший друг, Эрнест уже готов был открыть дверь на террасу, когда зычный голос тети Аглаи остановил его, пожелав доброго утра.

Резко обернувшись и поскользнувшись на паркетном полу, он лицом к лицу столкнулся с теткой, с ног до головы одетой в черное: траур она носила со дня смерти мужа, сраженного инфлуэнцей[1] три года назад. В принципе, отведенный для обязательного ношения траура срок давно истек, но тетя Аглая явно решила уподобиться королеве Виктории, до смерти носившей траур по своему Альберту. В остальных аспектах, правда, ни малейшего сходства с королевой у нее не наблюдалось, да и принц Альберт, бывший, как известно, небольшого роста, вряд ли соблазнился бы