Работорговцы. Русь измочаленная - Юрий Гаврюченков

Юрий Гаврюченков

Работорговцы. Русь измочаленная

Давайте нам оружия побольше, да так кулаков трахнем, чтобы, как говорится, душа из них вон.

Глава первая, Сидящие у костра похватались за оружие, когда старый Щавель вскочил, целясь из лука в темноту

в которой появляется бард и развлекает путников за скудный ужин

– Не стреляйте! – голос с дороги был необычный, глубокий приятный баритон. – Я один.

– Подойди, – приказал Щавель. – Держи руки на виду.

Под ногами затрещали ветки. Идущий старался ступать шумно, чувствуя за собой «косяк». В отблеске пламени появился одутловатый мужчина, бородатый, рыхлый, с покатыми плечами, над которыми горбом высился необычного вида сидор.

– Ты очень тихо шёл по дороге, – проворчал Михан. – Винись, дурак. Другорядь поймаешь стрелу.

– У меня сапоги мягкие, – примирительным тоном оправдывался гость. – Мужики, я бард, иду в Новгород и могу развлечь вас балладой.

– Присаживайся, четвёртым будешь, – Щавель опустил лук, убрал стрелу в колчан, сел, скрестив ноги, положил колчан на траву подле налуча, а лук поверх и замер, бесстрастно уставившись на пришельца. – Раздели с нами ужин и покажи своё кунг-фу.

Жёлудь, его сын, на голову выше отца и шире в плечах, уложился не так споро. В сноровке молодца чувствовалась сила, но не было стремительности и ловкости, что прибывает с опытом и лишь к седым волосам.

– Седай, незваный, – Михан опустился на бревно, пристроив палицу под рукой. Щит и оба дротика подтянул поближе, чтобы пришелец не мог до них достать.

Бард распрягся. Длинный кожаный сидор хранил драгоценные гусли красивого янтарного дерева.

– Тебя звать как? – спросил Михан.

– Филипп, – Бард устроился между отцом и сыном, уложил гусли на колени.

– «Солнышко лесное» только не вздумай петь, – предупредил Жёлудь. – От его Михана сразу пучит, а потом он начинает мощно пердеть и бегает по лесу кругами, роняя добро.

– Не слушай его, он дурак, – возразил Михан.

– Развлеки нас балладою, – смиренно, словно всю жизнь лил воду в сухой песок, обронил Щавель. При том молодые враз осеклись.

Бард профессионально улыбнулся, тронул струны. Звук придал ему сил. Плечи распрямились, взгляд оторвался от котла, в котором булькало вечернее варево.

– Я расскажу вам историю, достойную храбрых мужей, имеющую в себе мораль, полезную и молодым, и мудрым.

– Про Конана? – спросил Жёлудь и замер с открытым ртом.

– Песнь из эпоса о Плешивом Драконе, повелителе пчёл и пчелиных жилищ, силу которому давала река с именем женщины. Это история отважной девы-воительницы Фанни Каплан, сразившей Плешивого Дракона. Она вступила с ним в бой принародно и нанесла несмертельную рану. Деву схватили подручные Дракона и казнили, а тело сожгли. Плешивый Дракон удалился залечивать раны в страну Маленьких Гор. Он утратил могущество и власть, силы оставили его. Через несколько лет он испустил дух, тоскливо воя. Вот о чём я поведать хочу, о отважные! О храбрости девы, коварно ударившей в спину, но зрением слабой.

– Валяй! – подзадорил Михан и запустил деревянную лжицу в котёл. Испробовал и кивнул спутникам. – Готово.

Под песнь неслабо похавали, глотая разварную солонину почти не жуя. Каждый откушал треть, а барду заслали вяленого карася и пару печёных картофелин, уцелевших с обеда.

Ночь Щавель провёл в дремоте вполглаза, обнимая ладонью костяную рукоятку ножа.

Поднялись чуть свет. Завтракать собирались в пути. Бард никуда не торопился и развёл костёр.

– Канайте с миром, – изысканно напутствовал деятель искусства. – Желаю счастливой дороги, воины. Хрен на вас и на ваши жилища!

– И ты отсоси не нагибаясь, – пожелал ему Щавель.

Глава вторая,

в которой к отряду присоединяется целитель, лечащий солью, а все воины получают по заслугам своим экспириенс

– Надо было отойти дальше от дороги, – сказал Жёлудь.

– Шарятся по ночам черти всякие, – буркнул Михан. – Да всё равно бы огонь увидел.

– Были бы разбойники, положили бы с трёх стрел. Мы у костра как на ладони, – разъяснил Щавель. – Они бы нас видели, а мы их нет.

– Но ты же его услышал, – сказал Михан. – Ты и разбойников услыхал бы.

– А если бы я спал?

Малый полез за словом в карман. Непыльная, некузявая дорога змеилась промеж деревьев, и шлось по ней ни шатко ни валко.

– Далеко до тракта? – шарил-шарил в кармане и наконец выудил он.

– После обеда выйдём, – сказал Щавель.

– А чего это бард ночью шёл, а, батя? – спросил Жёлудь.

– Смотри, дурак-дурак, а умный, – вставил Михан.

– А ты засранец.

– Со свадьбы мог уходить, – помолчав, отозвался Щавель. – Свадьбу когда играют, гости пьют, а бард поёт. Когда уже все под стол упадут, бард ещё на ногах. Всю ночь невесту драит как палубу, а перед рассветом ноги в руки и даёт газу.

– Догоняют?

– Куда…

– А на конях?

– Да не, все пьяные и не спохватятся, скорее всего. А он день идёт, ночь идёт, днюет в чаще и опять уносит ноги. Никогда, парни, бардам не подавайте и не ешьте из одного котла, скоты они все.

– Бать, а художники?

– Художники нормальные, только не от мира сего.

– А у нас были такие весёлые свадьбы? – поинтересовался Михан.

– Были, – сказал Щавель.

– У кого?

– Меньше знаешь, крепче спишь. Сомнениями не мучаешься.

– Съел, пердун? – не упустил случая Жёлудь.

– Молчи, дурак, – Михан извернулся юлой. – А у кого, дядь Щавель?

– Тебя ещё на свете не было… – Взгляд Щавеля враз сделался стылым, как ледяная вода, лучник уже к кому-то примеривался.

Зажатая лесом дорога завернула, впереди показалась спина, полускрытая большим заплечным мешком. Человек остановился, обернулся, явно поджидая попутчиков. Был он невысок, кругл телом и лицом, гладко выбрит и носил плоскую шапочку, отороченную куньим мехом.

– Желаю здравствовать, уважаемые, позвольте присоединиться к вам, – человек шагнул навстречу, подметая траву полами длинного дорожного плаща.

– С какой целью, уважаемый? – сдержанно поинтересовался Щавель.

– Вместе не страшно. У тракта грабят.

– Нас не боишься, значит?

– Лицо человеческое есть открытая книга.

– Ты «лепила»?

– Я исцеляю солями, – с достоинством ответил попутчик. – В мире науки меня знают как Альберта Калужского, который крепит жидкую воду медицинской теории в насыщенный раствор солью врачебной практики.

Воины, не сговариваясь, пропустили представление мимо ушей.

– Я Щавель, это Жёлудь, а вот этот молодец со щитом – Михан.

– О, лесной народ из Ингрии, разрази меня ангедония!

– Да, путь неблизкий, – согласился Михан.

– Как такой почтенный человек оказался вдали от дорог? – перебил Щавель.

– Я ходил в Старую Руссу за тремя солями, которые встречаются лишь в её минеральных источниках. Там попросили врачевать жену председателя в Подберезье, потом надо было лечить родовую горячку в Спасской Полисти, оттуда я ушёл бороться с засильем мракобесья в Селищи. Затем меня попросили вылечить зубы в Лесопосадке. Зубы я вылечил, но не только не заплатили, а до тракта не подбросили, порази их китайский анорак.

– Конченый народец живёт в Лесопосадке, – кивнул Щавель.

– Их даже разбойники не остановили, хотя я видел их как вас сейчас.

– Где ты их видел?

– За поворотом у съезда с тракта. Должно быть, стерегут тех, кто едет с ярмарки.

– Ты помнишь эту дорогу?

– Конечно, помню, – сказал Альберт. – Моя память крепче алмаза и рассчитана Создателем на вечность, не меньше.

По вершинам деревьев задул ветер. Лес зашумел, на голову путникам посыпалась колючая животворная педерсия.

– Думаю, нам стоит остановиться, – решил Щавель. – Поесть самим и покормить Хранителей.

Для завтрака выбрали прогалинку между сосен, захавали по паре вяленых карасей, уделили внимание доктору. Потом охотники разошлись и укрылись за деревьями. Каждый достал из сидора мешок, из мешка мешочек, из мешочка мешочечек, а из мешочечка свёрточек. В руках у Щавеля оказался резной идол, тёмно-коричневый от помазаний. Ручки Хранителя были намечены на теле резцом как прижатые к телу, в левой руке был лук, в правой – пук стрел, что означало скорострельность. Идол Жёлудя был светлее (ведь парень и жил меньше отца), а стрела была одна, но длинная, что символизировало дальность. Хранитель Михана представлял собой корень в виде осьминога, и смысл концепта был доступен только его владельцу. Воины достали из мешка обломок кости, раскололи обухом ножа, выгребли жирный мозг и помазали идолов, шепча обращения. Просили, в общем-то, одного – удачи.

Целитель терпеливо дожидался возле горки рыбьих голов и чешуи, снисходительно качая головой. Он не мог понять дикости лесных людей, отринувших несомненную силу Отца ради кратковременной поддержки ничтожных бесов, но был толерантен и сознавал целесообразность религиозной терпимости: ведь впереди ждали разбойники.