Янтарное ожерелье - Леонид Земляков

Л. Земляков

Янтарное ожерелье

1

— Сэр! Разрешите сойти на берег?

Паркинс повернулся в кресле и посмотрел на стоявшего в дверях каюты матроса.

Самоуверенный тон, каким была выражена просьба, не понравился старшему офицеру. И вообще, этот человек производил на него неприятное впечатление.

Свенсон явился на «Манитобу» в Нью-Йорке, за час до отхода. Когда старший офицер заявил, что экипаж укомплектован и вакантных мест нет, посетитель настоял, чтобы о нем доложили капитану.

И тот, к немалому удивлению Паркинса, приказал:

— Принять!

Весь рейс от Нью-Йорка до Сингапура, куда «Манитоба» зашла для бункеровки, новый матрос держался особняком. На палубе он работал не хуже других, отлично стоял за рулем, точно выполнял приказания.

Но его поведение казалось натянутым, искусственным. В коротких односложных фразах, которыми Свенсон обменивался по долгу службы с командой и офицерами корабля, порой звучали высокомерные нотки. Паркинс не мог не видеть, что капитан «Манитобы» Ричард Холл относится к Свенсону иначе, чем к другим членам экипажа. За все время плавания он ни разу не позволил себе повысить голос на нового матроса.

Устремив пристальный взгляд серых глаз на Паркинса, Свенсон ждал ответа.

Старший офицер нервным движением зажег сигарету и, стараясь быть спокойным, спросил:

— Разве вам не известно, Свенсон, что в полночь мы снимаемся с якоря?

— Известно, сэр.

— Может быть, вы не знаете, что команде сегодня запрещено сходить на берег?

— Знаю, сэр.

— И тем не менее обращаетесь ко мне с подобной просьбой?

— Да, сэр, — произнес Свенсон резко.

Старший офицер вскипел. Еще мгновение, и он выставил бы матроса за дверь.

Но тот, будто ничего не замечая, добавил:

— Я имею разрешение капитана, сэр!

Паркинс не выдержал:

— Тогда какого черта вы обращаетесь ко мне?

— Для порядка, сэр, — последовал невозмутимый ответ.

— Можете проваливать! — резко произнес Паркинс. — Но помните: если опоздаете к отходу, — пеняйте на себя.

— Есть, сэр! — приложив руку к козырьку фуражки, матрос круто повернулся и вышел.

В небе зажглись первые звезды, когда Свенсон по узкому качающемуся трапу спустился на набережную.

Порт жил обычной шумной жизнью.

Разгружаясь, стояли у причалов океанские корабли. Отовсюду доносились гортанные возгласы грузчиков. Гремели лебедки, мягко жужжали портальные краны. По черно-масленой воде бухты скользили цветные огоньки судов.

Едкий запах гниющих водорослей и смолы стоял в воздухе.

Вдоль линии причалов протянулся ряд винных лавок и кабаков, где в пьяном угаре веселились свободные от вахт матросы и кочегары. Здесь они отводили душу после тяжелых рейсов, расплачиваясь за бурные ночи жалованием.

Держась в тени, Свенсон шел, засунув руки в карманы короткой куртки.

Ему хотелось побыть одному, чтобы хоть на время отдохнуть. Так надоела роль, которую он вынужден играть на борту «Манитобы».

Ради этого, собственно говоря, он так настойчиво и добивался разрешения сойти на берег.

В его распоряжении было несколько часов. А затем снова в рейс, и снова он перестанет быть самим собой.

Конечно, Свенсон не отказался бы побыть в компании тех. кто сейчас лихо отплясывает джигу.

Но приказ капитана Фостера — закон. И он, Свенсон, обречен на одиночество до прибытия «Манитобы» в советский порт.

«Что если воспользоваться передышкой и слегка развлечься...» — подумал Свенсон.

Но ему это категорически запрещено. А впрочем, кто узнает, что делает он здесь, ночью, среди множества глухих переулков?

Конечно, ему не следует показываться в людных местах. Но если свернуть в сторону, то, пожалуй, можно разыскать укромное местечко...

Свенсон дошел до перекрестка и углубился в узкую, образованную двумя рядами покосившихся домов улицу.

Здесь царил мрак. Время от времени попадались наглухо закрытые двери. На промасленных стенках фонарей четко выделялись цветные изображения драконов.

Свенсон знал, что это — опиумокурильни, которыми изобиловал портовый район Сингапура.

Все глуше и глуше становился шум, доносившийся из порта. Теперь шаги Свенсона четко звучали в тишине.

Наконец он поравнялся с застекленной до половины дверью.

Бар «Три креста» — прочел Свенсон надпись на английском языке.

Он толкнул дверь и оказался в небольшой, с низким потолком комнате. Вдоль стены протянулась длинная стойка. За ней, опустив голову на руки, дремал бармен. Его лысая голова блестела, освещенная висячей керосиновой лампой.

В углу, у деревянного стола, сидели за бутылкой двое. Один из них, в темно-синем берете и свитере, походил на матроса торгового корабля. Правый глаз другого был закрыт черной повязкой.

Когда вошел Свенсон, собутыльники проводили его взглядами.

Свенсон приблизился к стойке.

— Виски! — громко потребовал он.

Бармен медленно поднял голову, потянулся и поставил перед посетителем бутылку.

Свенсон наполнил стакан и залпом осушил его.

Некоторое время он стоял, разглядывая закопченные гравюры на стенах. Тут были и портреты английских королей, и изображения летящих по волнам парусников, и эпизоды Трафальгарской битвы.

Бармен зевнул и, прикрывая рот тыльной стороной ладони, лениво поинтересовался:

— Иностранец?

— Да, — последовал короткий ответ.

— Откуда прибыли?

— Из Штатов, — сухо отозвался Свенсон.

— А... — протянул бармен.

Свенсон налил еще, выпил и спросил:

— Сколько?

— Два доллара, мистер.

Свенсон извлек из кармана зеленую бумажку.

— О! — удивился бармен. — Пятьсот долларов! Навряд ли я смогу разменять...

Он порылся в кассе и отрицательно покачал головой.

Тогда Свенсон бросил на стойку серебряную монету.

— Сдачи не надо.

На одутловатой физиономии бармена появилась подобострастная улыбка:

— Благодарю, сэр, благодарю...

Не прощаясь, Свенсон направился к выходу.

Когда за ним захлопнулась дверь, бармен заметил, подмигивая:

— Парень с деньгами, видно, а?

— Надо полагать, — согласился одноглазый и, обращаясь к товарищу, позвал: — Пошли, Чарли...

Они расплатились за выпитое и вышли на улицу.

Вдалеке у фонаря маячила высокая фигура. Свенсон брел, слегка покачиваясь.

— Быстрее, Чарли, — шепнул одноглазый.

Вскоре они настигли Свенсона. И прежде, чем тот успел обернуться, одноглазый ударил его ножом в спину.

Американец беззвучно опустился на тротуар.

— Готов, — вырвалось у Чарли.

— Тише, ты, — шепнул одноглазый.

Он стал на колени и начал шарить по карманам убитого.

Чарли ждал, тревожно озираясь по сторонам.

— Что за дьявол, — поднимаясь, пробормотал одноглазый. — Смотри: кроме этого — ничего нет...

На ладони его лежали серебряные часы, бумажная ассигнация и янтарное ожерелье.

— Стоило из-за этого пачкаться, — с досадой произнес Чарли.

— Кто же знал... — пожал плечами одноглазый. — И в нашем деле бывают промахи.

2

В ту ночь Ли Чан спал плохо. Беспокойно ворочаясь на лежанке, он думал о письме, полученном из Пекина.

Там, на родине, люди стали свободными. Теперь Китай — великая и независимая держава. Там нет больше иностранных колонизаторов, нет помещиков и богатеев.

И каждый может строить жизнь по своему желанию.

Об этом писал Ли Чану его дядя Ван Си.

Раньше Ван Си был кули в Шанхайском порту. А теперь он — передовик труда и пользуется заслуженным почетом. Семья его живет в достатке. Все кланяются Ли Чану и зовут домой. Пусть не сомневается: и для него здесь найдется достаточно рису.

Сон бежит от Ли Чана. Он тяжело вздыхает, садится на лежанку.

Конечно, неплохо бы вернуться в Китай. Там можно стать настоящим человеком.

Ну, кто такой он сейчас, здесь, в Сингапуре? Полунищий торговец — не больше. Доход, который приносит ему жалкая лавчонка, мал, очень мал. Его едва хватает на то, чтобы не умереть с голоду. Да и какой доход может принести торговля морскими раковинами и сувенирами для иностранцев?

И все же трудно расставаться с насиженным местом, ох, как трудно.

Сейчас Ли Чану сорок лет. Он вспоминает, как десять лет назад, опасаясь наказания за участие в забастовке, он бежал из гоминдановского Китая, спрятавшись в трюме английского корабля.

Очутившись в Сингапуре, он работал на фабрике, был уличным торговцем, разносчиком газет.

Отказывая себе в самом необходимом, живя впроголодь, он собрал небольшую сумму и купил эту маленькую лавочку, рассчитывая дожить остаток своих дней без нужды.