Бог, мы тебя не звали - Владимир Фильчаков

Фильчаков Владимир

Бог, мы тебя не звали

Мне повезло - я первый заметил эту компанию и пристроился караулить по соседству. Мой злейший друг Бенджамин - конкурент! - только злобно глянул в мою сторону и ушел - закон есть закон. Компания была большая и веселая, парни, девушки, молодые, цветущие, они расположились на двух скамьях в небольшом скверике возле кинотеатра, пили пиво в больших количествах и я уже мысленно подсчитывал барыши от продажи пустых бутылок, которые после них останутся. Выходило очень неплохо. Причем мне не пришлось даже ждать, когда они разойдутся, один из парней заметил меня за кустами, все понял, и, как только у них освобождалась очередная бутылка, он кивал мне, я скромно подходил со своим мешком и прибирал бутылку. Ребята называли меня отцом и относились ко мне очень тепло. Нет, зря Бенджамин злобствует на современную молодежь, зря. Очень приличные ребята, они даже не матерились при девушках, а это многого стоит. Если б было можно, я бы всюду ходил за этой компанией по пятам. Но... все на свете имеет конец. Закончилась и пивная вечеринка в скверике у кинотеатра, молодые люди разошлись, я подобрал последние бутылки и поволок мешок на рынок по соседству, где эти самые бутылки принимают. Здесь стояли цветные пластиковые ящики и царствовала Михея - толстая румяная баба, невероятно голосистая и проворная, несмотря на комплекцию. Михея принимает у нас бутылки на десять копеек дешевле - ей же нужно получить свой навар, зря, что ли она стоит тут с утра до вечера - и то при условии, что этикетки с бутылок соскоблены. Если же ты сдаешь бутылки с этикетками, будь добр заплатить Михее полтинник с каждой бутылки. Поэтому я пристраиваюсь невдалеке, под чахлым деревцем, достаю из кармана осколок бутылочного стекла и принимаюсь тщательно скоблить этикетки, сокрушаясь о старых временах, когда на пивных бутылках были только маленькие ярлычки под самым горлышком и скоблить нужно было намного меньше. Впрочем, в те времена мне не приходилось зарабатывать сдачей бутылок, да никого тогда и не заставляли соскабливать этикетки.

Наконец, очистив все бутылки, я подхожу к Михее, пряча глаза. Я избегаю смотреть ей в глаза. Мне стыдно. Дело в том, что полгода назад, глубокой осенью, у нас произошла небольшая, но неприятная история. Михея, женщина несчастная и одинокая, имела на меня виды. Она не влюбилась в меня, Боже упаси, но, заметив тихого и скромного БОМЖа, которого все считали интеллигентом, решила про себя: а почему бы не сделать из этого БОМЖа человека? Она привела меня к себе, в избушку в старом городе, отмыла в бане, отпарила, отстирала, и положила с собой в постель. Тогда я увидел себя в зеркале и не узнал. Три года с лишним я не смотрел на себя в зеркало. Отражения в магазинных витринах и в случайных стеклах не в счет - там всегда играют блики, да и отражаешься ты как призрак - полупрозрачный и ненастоящий. Худое, даже изможденное, черное лицо. Неровно постриженная неопрятная борода с проседью - бороду мне постригает Ванька по прозвищу Хватай, подстригает тупыми ножницами и при слабом свете свечей и фонарика. Глаза, глубоко запавшие в глазницах, смотрящие испуганно, даже затравленно. Вот таким я увидел себя в зеркале. Я не ужаснулся, не содрогнулся, честно говоря, я ожидал худшего. Мой вид меня даже приятно удивил. А что со мной стало после бани да после бритвы бывшего мужа Михеи! Красавец, да и только! Михея посмотрела на меня одобрительно и... уложила с собой в постель. Вот тут-то я и потерпел полное фиаско. Михея не в моем вкусе. Что только она ни делала, как ни старалась - я не мог побороть своего отвращения при виде ее жирного тела. Она сильно гневалась, кричала, разбила несколько тарелок со стола, за которым кормила меня обедом, плакала, обзывала импотентом, козлом и другими бранными словами, приводить которые здесь я не стану. Коротко говоря, не вышел у нас роман. Не получился. Теперь Михея при моем появлении смолкает, презрительно поджимает губы и отворачивается. У нее хватило ума не растрезвонить мое фиаско на весь свет, поэтому едва ли кто догадывается о наших отношениях. И никто больше не называл меня импотентом, потому как с другими женщинами у меня вполне получалось. Но это так, к слову.

Сдав бутылки и получив причитающиеся мне деньги, я с облегчением покидаю владения Михеи. Мой путь лежит в забегаловку под названием "У Чипа". Что за Чип, кто он такой, никто, пожалуй, не знает, да это и не важно. Важно то, что там, с черного хода, торгуют так называемой "катанкой" - водкой сомнительного происхождения, со вкусом ацетона и неповторимым запахом, от которого, если нет к нему привычки, может и стошнить. Нет, даже не это важно. Такой водкой торгуют повсюду, но не повсюду вам нальют пятьдесят граммов в пластиковый стаканчик. И стоит это совсем недорого.

Я выпиваю свою порцию, пристраиваюсь на солнышке у крыльца черного хода, достаю из кармана свое сокровище - окурок "Примы" почти в полсигареты, закуриваю, щурясь и вытирая рукавом слезы, выступившие при принятии "катанки". Хорошо. Даже, я бы сказал - очень хорошо. В такие минуты понимаешь, что жизнь прекрасна, и что человеку, в сущности, не так уж много от нее, жизни, нужно. Светит солнышко, уже совсем тепло, скоро проклюнутся первые листочки на деревьях и можно будет снять надоевшее за зиму, пропахшее подвалом пальто с изорвавшейся подкладкой... На меня наваливается дрема и я встряхиваю головой, аккуратно гашу сигарету, прячу остаток в карман и встаю. Спать нельзя. Люди не любят спящих БОМЖей. Они терпят нас, никого не трогающих, подчищающих улицы от пустых бутылок, незаметных и не требующих к себе внимания, но вот спящих на виду - ненавидят. Спать нельзя. Я бреду дворами к своему дому. Если уж спать, то дома. Дом у меня из красного кирпича, пятиэтажный, старый, из тех, что называют "хрущобами", построенный в начале шестидесятых. В доме два подвала - один большой, в три подъезда длиной, а другой маленький, под четвертым подъездом. Вход закрыт тяжелой дверью, обитой ржавым железом, дверь заперта на врезной замок. Но у меня, как и у каждого обитателя подвала, есть свой ключ. Я отпираю дверь, протискиваюсь в узкую щель - дверь не открывается на полную ширину из-за кучи мусора, - и прохожу в душную темень. Вообще-то, это против наших правил - появляться в подвале днем. Мы стараемся не мозолить глаза жителям и приходим только ночевать, но я не могу удержаться - мне хочется вздремнуть.

Подвал - это почти дворец. Здесь тепло зимой и прохладно летом. Сейчас, весной, здесь слишком жарко - через весь подвал проходит большая труба, снабжающая радиаторы отопления квартир, и от этой трубы идет жар, потому что отопление пока еще не отключили. Вот-вот отключат, и тогда в подвале сделается холодно. Здесь даже есть электричество, но мы его не включаем, потому что нет лампочек, а тратить деньги на лампочки никому из нас не приходит в голову. Помимо меня здесь живет много народу: тут и мальчишки десяти-двенадцати лет в количестве пяти человек, две девчонки такого же возраста, еще пара мужчин (кроме меня) и две женщины. Все взрослые неопределенного возраста, трудно разглядеть года на давно не мытом, а если это мужчина, то и небритом лице - иногда можно посчитать стариком совсем молодого человека, особенно если он, как я, например, не прочь пропустить пару-другую стаканчиков горькой в день. Вот возьмите сегодняшнюю компанию, которая называла меня отцом - не гожусь я в отцы восемнадцатилетним, если мне недавно стукнуло только тридцать.