Индивидуальная беседа - Юрий Тешкин

Юрий Тешкин

Индивидуальная беседа

Рассказ

Рисунки И. Мооса

— Усова ко мне, — крикнул воспитатель, выглянув в коридор.

Зашел подросток, остриженный наголо. Глядел в пол, руки сцепил за спиной. Брюки, ковбойка, тапочки — форма, которую носят в детприемнике. Все выцвело или застирано до неопределенного цвета. По календарному плану сегодня у воспитателя индивидуальная беседа с Усовым.

— Садись, — сказал воспитатель, продолжая листать дело. — Драка, привод в милицию, бросил школу… Четыре ухода из дома, кража…

Заявление матери, гражданки Усовой… Ну-с, — поднял глаза воспитатель. — Что скажешь, Коля

Усов?

Коля молчал.

— Как же мы дошли до жизни такой?

— Начнем тогда с самого начала. Так… Вот табель, четвертый класс. Ведь неплохо учился, а? По географии вообще одни пятерки. Любил, что ли, географию?.. Любил, наверное. Ну, пойдем дальше…

Колька Усов, хоть и неподходящая была минута, вспомнил учителя географии. Ему бы придумать, что отвечать, что обещать, чтобы выбраться поскорее отсюда, а он учителя географии вспомнил. Какое это было, оказывается, время хорошее для Кольки! Просто не верится ему сейчас — что все это было. Наверное, потому и стало оно так легко вспоминаться в этом здании со шведскими стенками вместо решеток на окнах, с бесцветными рыбными котлетами на завтрак. Разматывается, словно скатившийся с колен, клубок ниток…

— Спилим столб, — говорит он.

— Лучше раскачаем и вытащим, — отвечает его друг Олег. — Пусть в лодке лежит на носу, не помешает.

— А, может, лучше цепь — ножовкой? Так пираты делали.

— Пираты, пираты. Вон какая толстая, да и где но>ковку взять?

— Верно, — вздыхает Колька, — а все же лучше бы ножовкой.

Лодка была, разумеется, чужая, просто именно ее они выбрали. Во-первых, далеко от города, во-вторых, небольшая. Всего семь шагов в длину. Легко можно столкнуть в воду. Проверяя ее раз в неделю, обычно в субботу после уроков, они уже привычно называли ее — наша лодка.

Когда вычерпывали банкой воду, корма поднялась и стала покачиваться на волнах. День был серый, ноябрьский, даже пятна нефти на воде не казались, как обычно, яркими. Но ребятам хорошо было сидеть рядышком на сиденье, примериваться, как будут грести. Потом отмерили одну треть от носа лодки и определили место для мачты под парус. Чертеж у них был — из «Юного техника». И только когда совсем стемнело, отправились домой, обсуждая предстоящее путешествие.

Великая тайна делала их в классе замкнутыми и чуть снисходительными, хотя учились они средне. Кроме географии, конечно. На обложках книг и тетрадей неслись сквозь бурю и штормы фрегаты и бригантины, клипера и барки, яхты и вельботы, всплывали подводные «Наутилусы», сверкали во мраке ночи спасательные маяки и, раскинув крылья, летели по небу альбатросы.

По вечерам готовили уроки у Олега. История, русский язык, арифметика — все кое-как, лишь бы. Но когда добирались до географии, оживали скучные схемы путешествий Беринга, Седова, Литке, Амундсена… Сурово и таинственно звучали на картах названия: Маточкин Шар, Канин Нос, Галапагосские острова. Одно название что стоит — Га-ла-па-гос-ские! Не переставая дули над их головами прекрасные ветры — пассаты и муссоны, скрипела бизань-мачта, и на полубаке били склянки. И тогда, обнявшись и раскачиваясь, они напевали вполголоса:

По морям и океанам

Злая нас ведет судьба, ха-ха!

Аж мороз по коже от этой песни.

Морских книг было три. «Моби-Дик», «Шелехов на Кадьяке» и совсем древняя, с меловой ломающейся бумагой, с водяными знаками, купленная в складчину у букиниста, — «Цари морей». Из книг был составлен словарь морских терминов и выучен наизусть. Была придумана игра.

— Найди-ка мне, — говорил один другому, — Берег Принцессы Марты. — И друг целый день, все перемены и на уроках, положив географический атлас на колени, искал этот берег. Но уж когда находил, то в свою очередь загадывал какой-нибудь вулкан. С простеньким названьицем Саутерн-Туле.

…Щеголь-географ, старичок с аккуратной бородкой, всегда в начищенных до блеска ботинках детского размера, глядит в окно. Его излюбленная поза: тупой конец указки — в спину, острый — в стену. Он покачивается на пятках, сохраняя долго в такой позе равновесие. Шестой урок, за окном сумерки. В классе тишина. Уютно. Географ, продолжая глядеть в сумерки, говорит оскорбленно:

— Усов, покажи нам озеро Ньяса, а то Зуев его уже в Антарктиде ищет.

Он даже не смотрит, как Колька идет между партами, подметая пол широченными клешами, как берет указку у облегченно вздыхающего Зуева, как с ходу кидает ее, вроде шпаги в хорошо освоенной позиции, в юго-восточную Африку, в голубую завитушку — прямо в озеро Ньяса.

— Постой, — говорит географ, — подожди.

Колька ждет, ведь географ их обычно с Олегом не вызывает. Иногда только. Подсказать или поправить какого-нибудь Зуева. Но случаются вечера, когда сумерки затягиваются, когда учитель глядит оскорбленно в окно, когда не хочет он видеть Зуевых, не знающих даже, где находится озеро Ньяса. А, может, иногда ему бывало такими вечерами просто жаль самого себя — географа, который может любоваться всемирно известным озером Ньяса лишь на школьной карте. И, помолчав, он говорит, чтобы утешиться как-то:

— Расскажи-ка нам, Усов, о русских мореходах второй половины девятнадцатого века. Урок-то знаешь? — быстрый взгляд на Кольку через плечо: довольно расплывающаяся Колькина физиономия. — Ну-ну. Так, значит, о мореходах…

— Смотри-ка, — сказал воспитатель, — грамота за третье место в шлюпочных соревнованиях… Клуб юных моряков при Дворце пионеров.

А в одно прекрасное утро прибегает друг Олег и сообщает, что при Дворце пионеров открывается клуб юных моряков под названием не то «Полный вперед!», не то «Право руля!». А главное — записывают с двенадцати лет. И уже записался рыжий Прытков из пятого «Г», которому кораблики в луже еще пускать, который не знает семафора, и уж, конечно, не знает, что такое «идти в бейднвинд». Еле дождались пятницы.

Занятия по пятницам проводил настоящий моряк, отслуживший срочную службу, но еще не расставшийся ни с кителем, ни с тельняшкой, ни с усами. Алексей Иванович. Ходили через весь город, стали учиться без двоек. Надо. Алексей Иванович встречал, поглаживая усы, словами: «А ну, покажи дневник, братишка!» Теперь на уроках можно тихонько ручкой по парте: точка, тире, точка… А друг записывает, расшифровывает и, ни слова не говоря, подает тебе ластик! Правда, минут пять передаешь, да минут пять надо расшифровывать, но все равно — здорово! Ведь никто в классе так не может. О лодке, которую хотели украсть, не вспоминали. Зачем? Была теперь своя. И какая! Скребли без устали старую краску, шпаклевали, конопатили, смолили, красили снова. Два раза. Краска пахла карамелью. Зашивали тяжелую, твердую парусину. И день настал.

Было теплое весеннее утро. И хотя кое-где под высоким берегом еще лежал серый, ноздреватый, обсосанный, как леденец, снег, в весенних лужах уже плавали оранжевые апельсиновые корки и отражалось высокое небо, разрисованное самолетами…

«Мы же плывем!» — вдруг дошло до него

по-настоящему. Сначала даже испугало: как, действительно плывем?! Не во сне, как до сих пор, наяву. А потом.» Все в нем, в Кольке Усове, пело, ликовало, кричало: «Плывем, плывем! Как здорово!»

Вода совсем рядом, можно снять руку с теплого борта и потрогать ее. Вода совсем другая — не такая, как с берега. Глубокая, сильная. Прошлепал колесами старый пароход-тихоход «Бабушкин». На нем играла радиола, вешала на корме белье женщина. Под музыку шла к ним волна, чуть наискосок. Подняла нос шлюпки, прокатилась под днищем, подняла высоко корму с рулевым Усовым и ушла к берегу, прогнав с черной мазутной гальки мальчишек, которые молча завидовали им.

Колька стал считать. Так и есть! И это обрадовало его: девятый вал оказался самым высоким, поднял корму высоко-высоко, а потом пошли волны поменьше. Темно-серый парус с аккуратными заплатами поймал, наконец, ветер, упруго прогнулся, заскрипел мачтой и, завалив чуть набок, потянул шлюпку к острову. Зашуршало под днищем. Их обгоняли катера и легкие яхты. Но это ничего не значит. У них ведь настоящая морская шлюпка! Они готовы боготворить своего Алексея Ивановича, защищать его ото всех: от родителей, учителей, от девушек. Только бы приходил каждую пятницу (а он уже пропустил две подряд). И если б болел, как сам говорил, — а то ведь они его видели, когда возвращались после долгого ожидания перед замком на дверях, — ехал с какой-то толстухой на спортивном велосипеде.

— Фью-ю-ю! — присвистнул воспитатель. — В мореходку, значит, не прошел, — перевернул еще страницу. — Ну да, пониженное цветоощущение.