Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия - Александр Образцов

Александр Образцов

Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия

От автора. Новая конфигурация литературы

Стихи – форма Хаоса.

Да, хаос бесформен. Здесь якобы нет систем. Кто, куда и зачем никого не должно интересовать.

Более того, нет понятий кто, куда и зачем и чей-то интерес.

Однако хаос спокойно и чинно ожидает оформления в нужное качество.

И всегда это происходит. Это волнует, как сегодняшний привет от мамы, умершей полвека назад.

Старое отмирает роскошно. Напоследок оно радует нас вычурными и бессмысленными излишествами, в глубине которых опилки и скрипучие пружины прежних мышц. Вслед за Фолкнером пришел Генри Миллер. Вслед за Платоновым – Сорокин. Все правильно – могильщик должен похоронить эпоху и застрелиться.

Нас волнует один вопрос: будет ли и на этот раз новое? Потому что конец света – любимая игрушка псевдолюдей. Они-то знают свои начала мусорного бака.

Новое давно рвет асфальт, настилаемый псевдолюдьми теперь уже в Интернете по всей площади континентов. Асфальт герметизма, самодостаточности собственного пупа и ниже.

Мучительно скучно читать художественную литературу. И не только современную. Все литературные жанры вдруг облетели как деревья в ноябре. Разве только в клиповом сознании дело? И в нем, и в нем. Но основная причина гибели вчерашней моды в другом. Слушайте.

Мое общение с Министерством культуры РСФСР в Китай-городе происходило в двух плоскостях: или меня приглашали на драматургические семинары во всевозможные курортные места – от Пицунды до Дуболтов, или покупали пьесы. Приятно вспомнить. Вот только каждый раз я не укладывался в норму. Нормой были 61 страница машинописного текста через два интервала и обязательные два акта. Все старались соответствовать – пьеса стоила 2200 рублей, что в пересчете на нынешние – половина квартиры.

Теперь, когда цены упали в двести раз (четырежды вынужден был продать пьесы за 300 долларов в ведущие театры страны), можно и нужно говорить о причинах такого свинства. Оказалось, что падение и гибель старой литературы не случайны. Читатель стал не то чтобы умнее и разборчивей, а – себя стал уважать. Это раньше литжурнал давал отмашку и легионы интеллигентов бросались наперегонки читать свеженькое. Свеженькое могло быть хорошо забытым стареньким. Неважно. Важно, что оно было облечено в стальную форму романа, повести, рассказа, пьесы, сонета, поэмы. Вот там, внутри этого судка автор мог кипеть, брызгаться, даже блевать. И желательно издохнуть намного раньше срока. И уж затем начинались приторные вечера в Политехническом, причитания о Васильевском острове и заработки на Черной речке и Дантесе.

То есть, если считать художественное произведение живым и цельным существом (а иначе увлекаться литературой можно лишь на уровне крестиков-ноликов), то каждое такое произведение должно иметь свой размер и собственную жизнь. Оно ни в коем случае не вмещается ни в какие рамки, установленные Министерством ли, Президентом или Папой Римским.

Современный читатель сегодня сам может написать любой роман или повесть и опубликоваться в интернете. Поэтому он смотрит на то, что ему предъявляют, очень критически. В этом нет ничего сверхъестественного. Весь фокус манипулирования общественным сознанием состоит в стадном чувстве. Можно под это чувство провернуть любую мерзость: заставить любить, например, голубых. Я наблюдал в Нью-Йорке всеобщий восторг сотен тысяч горожан, когда перед ними два часа шли затянутые в кожу батальоны геев, громя при этом главный католический храм.

Чувство стадности позволяет в революционном порыве рвать и резать всех несимпатичных. Оно же в телепередаче Комеди-клаб порождает угрюмый хохот золотой молодежи, которую надувают рыночные шарлатаны.

Так вот: новая конфигурация литературы неизбежна в связи с небывалым развитием коммуникаций. Интернет, мобильная связь порождает не только безымянное хамство участников общения, но и одинокий трезвый анализ представляемых текстов и видео. Отбросим тут же американскую полиэтиленовую дешевку для дошкольников – и мы получим упоительные горизонты массовых творений безбрежного творчества. Иди в любую сторону – нигде нет надзирателей и оценщиков. И лишь выдающиеся тексты, ничем не напоминающие друг друга кроме общего чувства меры.

Александр Образцов

200. Девять лет

Георгины почернели и ботва повяла.В бочке хрупким ярусом виснет лед.Мягкой солью инея, будто одеялом,Облепило мокрые грядки и заплот.

На груди, под мышками теплые остаткиДетской, тихой томности – томности белья.Ночью кто-то ласковый, играя в прятки,Все кружил, шушукался, снился и увял.

Ранец и пенальчик. Новые ботинки.Пятерка по диктанту. Нарушений – нет.С днем рожденья, мальчик! Сопки, школа, мама.И всего-то навсего – девять лет.

Только стой, не думая, на крыльце, над двориком,Над поселком, площадью, солнцем, сентябрем!Знай себе помахивай золотым топорикомПервых, пряных, ласковых влюбленностей и дрем.

201.

Поздней осени наименования –Отрешенность и очарование.

Чуткость пауз, как чуткость кроны,Ветра, тропок, прудов и склонов.

И упавшие навзничь здания,И придуманное «до свидания».

Ах, придуманное «до свидания»,Растворенное в мироздании!

Восхитительное бесчувствие,От которого шаг до грусти,

Шаг до радости, воскресения,До бессонницы, отупения,

Шаг до святости, до бесчестия,До любого души предместия.

203. Песенка

А-ах! Душа растянулась гармоникой…Вразнобой, вразнобой – голоса! Голоса-а…По ладам, по басам! По баса-ам…А-ах!

Тихонько на крыльцоПод вечер.Горящее лицоИ речи.Ах!

То часики стучат,Не сердце.Березыньки скрипят,Не дверца…

Ах…

По ладам, по басам, по ладам…

204. Бабушка

Над иконкою бумажные цветы,А лампадки уж в помине нет.Рядом ходики качают с высотыМедный счет лет, зим, лет…

Время ткет и не торопится давно.Ни морщинки не прибавить, не отнять.Только вот середь привычных сновВдруг приснится убиенный зять.

Только вот приедет в гости внук,Громким смехом тени содрогнет.Молоточком в сенцах – тюк, тюк, тюк –Подобьет рассохшийся комод.

Залатает крышу у трубы.Сухостой порубит на дрова.Обрисует в шутку ход борьбыНа чемпионате, в классе «А».

Будет мыться, фыркать и стонатьУ кадушки с дождевой водой.Будет так светло напоминатьГод, бог память, девятьсот шестой!..

И, отведав водочки и щей,Захмелеет, заплетет глаза…Ох, какое множество вещейМожно и проплакать и сказать!

И сквозь дымку заблестевших глазКомната повыше и людней,Будто бы и впрямь в урочный часПрошлое вдруг поселится в ней.

Внук уедет и опять без суетыНа ущербе крошечный просвет…Тихо ходики качают с высотыМедный счет лет, зим, лет…

205.

Клеймит, клеймит заборыСкучающий октябрь.И норовит за ворот,За пазуху, к локтям!

Запястья и лодыжкиВ браслетах октября.Румяных щек ледышкиНе пропадают зря.

Весь город в поцелуяхИ пламени листов.Ладонями протру яПерила всех мостов!

206.

Память, как старая нянька,Все подает нараспев:Злобу – не меньше, чем гнев.Горечь – не больше, чем вспышку.Вовремя снимет крышку,Старая, старая нянька.

207. Строевой смотр

Генералу «ура!» прокричали.Враз пропели в снегу каблуки.Не от радости, не от печали –Покраснели глаза от пурги.

Алость губ в сизой меди проснулась.Что-то мерно твердил барабан.Бодрость марша ушла и вернуласьСквозь сплошной снеговой туман.

И печатая шаг. Печатая.На минуту сомкнув сердца,Шла четвертая рота. Пятая.Огранив силуэт лица.

И мерещится в снежном варевеНезнакомая та игра:Уходящего боя зарево,Бередящее кровь «ура».

212. Сугроб

Су – это пение вьюги,Пьяных и злых затей.Гроб – на веселом досугеМастер ночных фонарей.

Гребень повит первобытностью,Вьется поземкою в ночь.ЭЛЬ по шампанскому слитно с Ю –Тройки хмельная дочь.

Лю, лю, лю – по-гусарски, по-саночьи.Эй – заклинанья короче.Зимней, зеленой, русалочьей,Лунно-собольей ночью!

Надо ли, надо ли, надо ли?Мах коренной под звоны.Рада ли, рада ли, рада ли?Жаркой, безвольной, сонной…

Сон серебра пустынного.Явь голубеющей стужи.Очи, как бред, былинные,Ближе, ближе… уже…

215. Апрель