Диво дивное (Чортова корчма) - Вячеслав Шишков

Шишков Вячеслав

Диво дивное (Чортова корчма)

Вяч. Шишков

ДИВО ДИВНОЕ

Чортова корчма

Касьян стриг овечьими - в полтора аршина - ножницами когти на ногах, хрипел Акулине: - Вот что, баба, лизаться мне с тобой, как с рыбиной, некогда. Пойду я, баба, в контрабанду. В Москве я был на выставке, а в контрабанде не был. Другие по святым местам шляются, мне это ни к чему, себе убыток, а патишествовать я страсть люблю. Сбирай меня. Захлюпала, засморкалась баба, руки затряслись. - Не хнычь, что ты! Из Москвы я ехал, в вагоне с человеком настоящим встретился. Туда, в Польшу, лен идет, а оттуда, через границу, резиновые титьки волокут; знаешь, ребят в городах выкармливать. Обогатит тебя, - говорит. Забрал Касьян льну самолучшего, поехал зайцем к Польше. Ехать неудобно: и под лавкой лежал, - какой-то обормот в нос каблуком заехал, - и на крыше, и на подножке перегона три висел, едва под колесья не попал, и был факт - по скуле кулаком наотмашь, больше часу челюсть сшевеленная была. Однако, на пятый день прибыл Касьян в самый аккурат, и главная суть - без копеечки, дарма, потому такция на железной дороге... благодарю покорно. Приехал - целые сутки возле корчмы на сеновале дрых: отлежался, пощупал скулу, пощупал переносицу - ничего, в плепорцию - и пошел в корчму чаи гонять. Корчма низенькая, вся прокисшая, как простокваша, под потолком лампочка чадит. Ах, хорошо, чудесно, народу - страсть: все паны да евреи, есть и русские, но не такие, как Касьян... Ку-уда! Так, одно званье, что Рассея. Даже драки нет. Одно слово, ерунда. Эх, разве дернуть и Касьяну самогонки. А что такое? Касьян свое вернет. - Слушай, как тебя! Дамочка приятная, - поманил он жирную черноокую хозяйку. - А дай ты мне на размер души в крепкую плепорцию. Денег у меня нет, подарю я тебе експорт называется. На! Взяла хозяйка пучечек льна чудесного, заколыхалась естеством, пошла, и - секунд в секунд: - Кушайте, пан, на здоровье! Угощайтесь. Хлобыстнул Касьян стакашек, и другой, и третий. Вдруг с души очень потянуло, и стало голову, как у барана, обносить. Что же это, а? Подошел к нему человечишко, кобелек не кобелек - лисица. - Тут, - говорит, - примесь, папаша, наворочена: для пущей крепости на табаке варят. - Я понимаю, - сказал Касьян. - Я сто разов здесь бывывал, всех жуликов в личность знаю. Проходи, кормилец, - и со стула пересел для верности на изрядный тючок собственного льна. А человечишко тоже возле Касьяна на корточки, и морда у него лисья, острая, нюхтит: так бы и долбанул ему в очки. - Вы, папаша, гусь? - спросил лисенок. - Сам ты гусь лапчатый. Я - Касьян, хрестьянин. За границу патишествую по своим делам. - Хи-хи-хи... Я про то и говорю: за границу полетишь? - Пошто лететь. Иропланщик, что-ли, я? Я завсегда через канаву чохом действую. Прыг - и за границей... А в голове у Касьяна гулы идут, а гвалт в корчме все веселей, все толще. Эх, вскочить, да сорвать с хозяйки красненькое платьишко, уж очень, понимаешь, телеса сдобны, физкультура называется. - Врешь! Не смущай, лисья твоя морда. У меня своя баба есть, женский пол... Молчи! - Что ты, папаша, я молчу, я не говорю... Это ты сам кричишь, - схихикал лисенок и очками поблестел. Глядит Касьян - над очками рожки лезут. "Чорт с ним, наплевать", - подумал Касьян: - "в случае неприятности - крестом окщусь." А тот окаянный ближе, ближе, того гляди, прыгнет в самый рот. Рыгнул Касьян, стиснул крепко зубы. - Там речка, - дышит очкастый Касьяну в лоб. - Речку переплывешь, тут тебе и Польша. - Не учи, - чрез зажатый рот прогнусил мужик, а сам вцепился горстями в лен, сидит, как гвоздь в стене. - А через канавку, папаша, не советую, - мяукает лисенок и рогом норовит боднуть Касьяна в бороду. - Один самоход из Польши шел с товаром, перекрестился, да через канаву прыг. А насупротив него солдат оказался со штыком. Закричал солдат: "Врешь, погоди молиться-то!". Сгребли, потащили мужика. Открыл глаза Касьян - нет лисенка. А только хозяйкин сладкий голос: - Врешь! Погоди молиться-то! Распрекрасная хозяйка на столе танцует, каблучками бьет, ведьмячьи глаза пламем полыхают. И все, сколько было в корчме гуляк, все в один голос на Касьяна: - Врешь, погоди молиться-то! Так и так украдем твой лен. Испугался Касьян, осенил себя святым крестом, дрожит: "Ах, какая проклятая контрабанда эта!", - подумал он. - "Действительно, упрут, дьяволы, мой лен: даже совсем без титек вернешься к бабе". Стали все в ладоши бить, подгавкивать, и черный кот взад-вперед ходит, хвостом крутит, а сам глаз зеленых с Касьяна не спускает. И вся корчма зазеленела. "Знаем, какие это коты", - подумал Касьян. И громко: - Я, православные, на улку, отдышаться. Сейчас вернусь. - А сам по-застенке, боком - фють! - на свежий воздух. То-ли сел, то-ли лег, ничего не понимает. Сердце стукочет, башка вокруг тулова колесом идет, два петуха дерутся, кто-то красный проскакал, и в роде как Польша напирает: прет, прет, прет, этакая бабища грудастая. - Куды на Рассею прешь? Ослепла! - закричал Касьян, а сам облапил ее, да в губки чмок. - Ах, пан мужичок! Ах, какой хороший лен. - Ты, дамочка, мой лен оставь, раз при тебе резиновых титек нет. Я знаю, зачем приехал. Я здесь двести разов бывывал. - А сам вторично в губки чмок. Глядь: евоная баба это, Акулина. Сплюнул Касьян сердито: - Что ты, стерьво косое, в сурьез подвертываешься! - да ей в ухо хлоп и... проснулся. Встряхнул головой, вскочил: туман, утро, огород не огород, сарайчики стоят. - Лен!! - заорал Касьян. - Где лен? Угоднички святые... Караул! - да бегом в корчму. - Вот что, хозяйка, у меня лен пропал. Я спецыяльно в контрабанду прибыл, а лен украденный. Подай лен! Хозяйка женской грудью ребенка кормит, самовар на столе кипит: - Ах, пан! Что-ж вы, пан, так неосторожно говорите: контрабанда... ая-яй! Вы у нас, пан, даже не гуляли. - Врешь, - прохрипел Касьян. - В твоей поганой корчме всякая чертовщина пущена антирелигиозная: петухи какие-то, коты с хвостом. Да ты и сама ведьма. Я этого не уважаю. Я в Москву отпишу. Меня на выставке чествовали. Мне все правители знакомые. Подай мой лен! А нет - всю тебя на куски ножом исполосую, не посмотрю, что красивше тебя на свете нет... Вот те Христос, не вру, - жарко, с присвистом задышал Касьян. А хозяйка улыбнулась: - На-те, пан мужик, опохмелитесь. Перекрестился Касьян, выпил, щелкнул себя в лоб: - Стой, приятельница! Дело вот в чем. Извиняюсь, вспомнил, - и что есть духу побежал на сеновал - ковырь, ковырь: ага, здесь, вот он ленок-кормилец: подальше схоронишь, поближе найдешь. Сел Касьян на тюк льна, радостно заплакал: - Угоднички святые!.. Ах, до чего приятно мне. Бог даст, контрабанду кончу с прибылью, всем вам по свечечке... Сидит, сморкается, ничего понять не может: был в корчме, не был, пил зелье, не пил, пил, нет... тьфу! Бубнит: - Скажи на милость, какое у границы колдовство... Есть чего будет на деревне рассказать... Ну, ленок-батюшка, вот ночка потемнее упадет, я тебя, сударик, в Польшу. Контрабанда. "Ну, - думает Касьян, - надо и за границу чохом действовать". И чуть солнца луч пошел на речку обмыться - в роде как после вчерашней чертовщины в иордани побывать. Пофыркал, понырял, и только за портки - глядь солдат к нему: - Убирайся прочь, пока штыком брюхо не проткнул! Нешто не видишь - граница это... - Как - граница, где? - задрожал Касьян, задом наперед штаны надел. - Хы, где? - сказал солдат сердито. - Нешто не знаешь, что за рекой Польша? Не здешний, что-ли? - Пошто не здешний? Самый здешний. Искони на этих местах живем. Солдат сморкнулся и ушел. Касьян посвистал тихонько и подумал: "Эге-ге... Да я эту самую речку вполне переплыть могу. Скажи на милость, какая граница: из воды. А мы век во тьме живем и не хрена не знаем. Вот и деревенька на пригорке - Польша". Заприметил Касьян березу, где купался и, благословясь, к корчме. С полверсты, не больше, и корчма торчит. Купил десяток яиц, сел в кусточках, костерок развел. Печет яйца, в вольных мыслях душу отводит: "Ну, и шинкарочка приличная, стрель ей в пятку... Вот бы... Эх, ясен колпак! Ежели с контрабандой дело обойдется, с бабой своей развод, другую заведу, поядреней". Мечтал, мечтал Касьян, наелся и уснул. Сон видел неприятный: будто тяжелющие бочки с сельдями пускали на него с горы. Вот одна бочка прокатилась с головы до ног, вот другая, третья: Касьян сделался тонкий, как овсяный блин, стал усердную молитву творить, а из бочки по ведьмячьи: "Врешь, погоди молиться-то!". Касьян завыл тоненько и проснулся. Ни сельдей ни бочки, ночь, и выл совсем не он, а черненькая, неизвестной породы, собачонка. Лежит Касьян, в звезды смотрит, ничего сообразить не может. А собачонка лизнула его в самый рот, да: гав-гав-уууууу... Сплюнул Касьян, отшвырнул собачку. "Это опять та дьяволица припустила ко мне оборотня... Нечисть какая, а..." Выкопал из сена лен и, кряхтя под тяжелой ношей, пошагал к реке. А собачка следом. Остановился Касьян, остановилась и собачка. "А, может, настоящая", - подумал он. - "С собачкой-бы сподручней". - Песик, песик, на! И только песик подошел, окстил его Касьян трижды и в самую собачью морду: - Аминь, рассыпься!.. Но песик вовсе даже не рассыпался, а поднял заднюю лапу на касьянов лен и... и закрутил хвостом. - Настоящий, - весело сказал Касьян. - Ну, в таком разе пойдем в контрабанду, в Польшу. Песик умильно взлаял, побежал-побежал и в аккурат к самой той березе. Огладил Касьян собачку: - Ну, и молодца! - связал небольшой плотик из жердей, сложил на плот лен, на лен одежду, а сам - хлоп - в воду нагишом и по саженкам. Вода теплая, ночь черная, а быстерь - прямо с огня рвет. Плот на веревке за Касьяном, как баржа за пароходом, Касьян фырчит, пыхтит, а плот подается туго. И собачонка рядком плывет, тявкает, пузыри пускает. Касьян и на спину, и на бок, и по-бабьи - совсем закружился мужик. Но, вот, подхватило быстерью и понесло... Хы! Польша, берег! Касьян аж загоготал от удовольствия, выволок лен, опустился на колени, ну кресты класть, ну сладкогласно выводить: "Мо-ря чер-мну-ю ну-чин-нуууу..." Он поет, а песик подвывает. - Песик, песик, на! - огладил его, а он сухохонек, как печка, будто и в воде сроду не бывал. - Ах, анафема, - сквозь зубы пробурчал Касьян, ужал его меж коленок и трижды "да воскреснет бог" прочел. А песик ничего, кряхтит. Осмотрел собачью башку - и даже намека нет, чтоб рога торчали, осмотрел природу - кобелек. - Нет, настоящий, дьявол, - разочарованно сказал Касьян. - А то я-б те вспарил. В Ерусалим-бы мог слетать по обещанью... Глядит Касьян - огонек мигнул. Ба! Деревня, Польша! И прямо на огни. А над леском луна обозначалась, где-то баран блеял, кусточки, травка. - Все, как и у нас, - пробубнил Касьян. - Вот она, Польша-то какая обнакновенная. А ну-ка, нет-ли баньки где? Ввалился Касьян в пустую баню, что под черемухой духмяной, пожевал в сухомятку хлеба, песику корку дал и покарабкался на полок спать: лен в головы. - С благополучным прибытием вас в Польшу, Касьян Иваныч. - сам себя поздравил он, улыбнулся, зажмурился и захрапел. Видел Касьян во сне двадцать пять миллионов титек. Долго-ли, коротко-ли проспал, только слышит: кто-то твердой поступью идет. И песик взлаял. "Не иначе, как польской фабрикант резиновый". И кто-то за скобку, дверь скрип-скрип: - Эй! Кто тут есть живой? - Мы, - поспешно, с готовностью ответил из темной темени Касьян. - Сколько вас? - Нас-то? Один я. Больше никого не предвидится. Касьян, хрестьянин. Из Рассеи в вашу Польшу прибыл по случаю контрабанды. Резиновый титек нам желательно малых ребят выкармливать, которые младенцы. А у нас в обмен заграничный русский лен. Документы верные, в порядке. - Как ты, паршивый дурак, попал сюда? - Это в Польшу-то? А я поперек границы переплыл, господин пан, через речку. А нет-ли у вас спичечек? Темно. Мы к ликтричеству привышные... - Вот я те, жулик, дам леща! Ах ты, анафема! Ах ты, дьявол кожаный!.. Касьян вытаращил глаза, свесил во тьму ноги, руки и все, что полагается. - Да ты, хлоп твою в лоб, не больно-то ругайся! - закричал он. - У нас, хлоп твою в лоб, в Ересеесе, в Рассеи, хлоп твою в лоб, и то не разрешают ругать. Мы к этому не привышны. А то я, хлоп твою в лоб, и сам умею ругаться-то, польская твоя морда, хлоп твою в лоб. Извиняюсь... Карра-у-ул!! И Касьян кувырнулся вниз головой на пол: кто-то ловко приурезал его по шее. "Експорт..." - вспомнилось Касьяну слово. И как блеснул фонарь - Касьян сразу догадался: чортов песик сгинул и замест песика не фабрикант, а заграничный польский солдат. И пистолет торчит. - Эй, Ванька! - крикнул солдат. - Свети сюда. Мне надо рожу его заприметить. Так ты контрабандист? - Так точно, из контрабандистов мы... Вольная профессия... - поднялся Касьян и вторично слетел от хлесткого удара в бок. Касьяна повели. Ванька передом с фонариком, Касьян с солдатом сзади. И пустился Касьян на хитрость: - Меня в Москве все начальство знает. Я на выставку патишествовал. У меня в избе сам Троцкий три ночи ночевал. Очень примечательная у нас армия красная. Пушки страсть, ядра - с избу! Царь-колокол имеется. Вот также в третьем годе пообидели в вашей Польше нашего хрестьянина - Ленин вступился, войной пошел, семь польских деревень спалил за мужика. - Иди, иди! Я те спалю. Сгинешь в тюрьме, - тоже и солдат постращал Касьяна. Глядь - корчма, та самая, и огонек блестит. Что за навождение - корчма! Глядь песик возле ног Касьяна вьется. Касьян как в землю врос и тюк льна с загорбка на землю съехал. - А позвольте вас спросить, - весь дрожа и заикаясь, проговорил Касьян. Позвольте вашу милость удостоверить: теперича здесь Польша или Ересеесе, Рассея?