Выбор. - Роман Борисович Смеклоф

Смеклоф

Выбор

Фонарик едва разгонял плотный мрак, но мы всё-таки добрались до стены. Здесь стояли роботы. Неподвижные, бледные, в ржавой броне, как фигуры в старинных музеях. Настолько похожие на людей, что не отличишь. Только жог им не вредил. Одного крошечного фильтра хватало на многие годы, чтобы подавать по 0,003 миллиграмма кислорода на БПК20. Зачем машине биологическое потребление кислорода я так и не понял, хотя отец и объяснял. Их было жалко. Потому что они стояли у стены одни, в любой момент готовые очнуться и от этого ещё более брошенные и забытые.

Нас не любили пускать в храм. Смотрели искоса, когда отец скидывал рюкзак с патронташем и автоматом и оставлял у скамейки в закопчённом притворе. Маски никто не снимал. Респиратор очищал воздух от жога, а батарея в фильтре разделяла жизнь на отрезки по 48 часов. Пока он мигает — ты живёшь.

Староста чуть склонил подбородок с кислородной маской, поприветствовав отца. Меня, как всегда, даже не заметил. Остальные тоже надменно задрали респираторы к потолку. Даже попрошайки считали себя лучше нас. Верили, что мы продались и нам нет места в новом мире. Ведь они остаются чистенькими, пока мы убиваем.

Отец опустил глаза, снова всех прощая. Думаю, если они объединятся и нападут, он даже не достанет пистолет. Сейчас такими никто не пользуется. Из-за жога нельзя быть уверенным, что порох воспламенится. Современное оружие смертоноснее и страшнее, но он считал старое более честным.

— Три, пожалуйста, — глухо пророкотал его респиратор.

Старуха из церковной лавки подала самые кривые свечи. Обычно она давала ломаные, но сегодня таких не осталось. Наверное, всё израсходовали. А до пятничной кремации ещё далеко. Свечи делали из жира умерших. В новом мире не пропадало ничего. Всё нужно людям и угодно богу, если мир почти уничтожен.

— Благослови, всевышний, — мотнув подбородком, поблагодарил отец.

Мы свернули к канунному столу, и прихожане, завидев нас, разлетелись, как жирные хлопья гари из-под ног. Глядя на них, всё сильнее хотелось, чтобы упала лампада и всё тут выгорело дотла. Тогда наступит свобода. Не будет неприязненных взглядов и тихих проклятий. Ненависть рассеется и наступит настоящая благодать.

Отец отдал мне свои толстые очки в железной оправе и поставил первую свечу. Попросил упокоения всем, кого знал. А я стоял за его спиной, опустив глаза. Чего он добивается? Как понять? Это пугает и беспокоит. Он всегда говорит, что я должен сделать правильный выбор, если его не станет. Но смогу ли я без него жить? Не знаю… А уж каков должен быть этот выбор и подавно.

Он прошёл к следующему канону и, установив вторую свечу, помолился о здоровье живых. Каждый раз надеюсь, что хриплый голос назовёт моё имя тоже, но не дожидаюсь. Проверяет? Испытывает?

Мы прошли дальше, и он опустился на колени. Настало время третьей свечи. Именно она приводила нас в храм, ведь только создатель знал истину. Вспыхнул фитиль. Крошечный огонёк разгорелся, и я, как всегда, подумал, что будет, если он не потухнет? Отец говорит, что такое случалось, а я просто не помню. Но как такое забыть? Знаю, что не должен, но всё равно сомневаюсь в его словах.

Он протянул к алтарю прямоугольник фотографии и спросил:

— Можно покарать раба твоего?

Свет мигнул, и стало холоднее. За нашими спинами, наконец, перестали шептаться. Все ждали ответ бога. Хотя по их лицам и плавали мерзкие усмешки. Никогда не понимал, чему они радуются?

Я вертел в руках всевидящие оки. Его самая ценная вещь. Он с ними никогда не расставался, только в храме. Выменял у торговца на двадцать фильтров и говорил, что отдал бы и больше. Были ли бы они у него раньше, он бы успел по-настоящему попрощаться с женой. Увидеть, как её безгрешная душа лучезарным силуэтом поднимается в небеса. А так успел только беспомощно сглотнуть, прежде чем остановилось её сердце.

Всевидящие оки записывали видео со скоростью тысячу кадров в секунду. На них окружающий мир замирал и почти останавливался. Так говорил отец и никому не разрешал в них смотреть, даже мне. Так можно было заглянуть на ту сторону, а до этого надо дорасти. Как и до всего остального: до того, чтобы завести сына, и до того, чтобы перестать сражаться за государство. Правда, я слышал, как в правлении шептались, что государства распались ещё до того, как закончилась справедливая война. Почти всех бойцов уничтожили роботы. А когда они выполнили свою программу и отключились — землю окончательно покрыл жог, и всем стало не до войны. Выжившие сбились в стайки, организовали правления и установили жёсткие правила. Мы выслеживали тех, кто их нарушал и убивали. Оттаскивали тела в правление и получали фильтры. Благодаря нам на слабо загрязнённых территориях пока удавалось выжить. Спасала дисциплина и вера! Особенно вера. Отец каждый раз приходил в храм и спрашивал у бога разрешение убить его раба. Если свеча гасла, значит, всевышний задувал пламя жизни. Тогда в ход шли всевидящие оки и автомат. Я тщательно выверял траекторию с поправкой на ветер и парящий в воздухе жог. Он щёлкал кнопку на оправе толстых очков в железной оправе и нажимал на курок. А потом наблюдал, как летит пуля и втыкается в обречённого богом, как падает его тело и утягивает вместе с собой душу, которая вылетает из пяток и проваливается ещё ниже, в самый ад.

Я давно мечтал посмотреть справедливую кару, но видел только, как потрескивает пламя фитиля, расходятся блики от огня, бегут по стенам, темным ликам икон и растворяются во мраке заповедных ниш. Отец ничего не замечал. Стоял на коленях, гипнотизируя свечу. Поэтому я решился. Вдруг увижу длань божью, спускающуюся с небес, чтобы затушить пламя жизни. Я вжал кнопку на оправе, наставив окуляры на подсвечник. Свет перестал мигать. Стало теплее. Температура так быстро поднималась, что я затаил дыхание. Судьбоносный момент приближался. Его больше не могли испортить мерзкие ухмылки за спиной. Даже люди не способны сглазить чудо!

Хлопок огонька на фитиле заставил вздрогнуть. Мне даже показалось, что его почти беззвучный пшик прокатился гулким эхо по храму и, потрепав на прощание, погасил пламя. А я не мог оторваться от всевидящих ок. На вязкой записи, бегущей по поверхности линз, от свечи протянулся едва различимый луч. Я чуть не задрожал от благоговения. Просчитал траекторию и медленно повернулся. Ядовитые улыбки растворились в