За Черту - и Дальше - Люциус Шепард

Люциус Шепард

За Черту — и Дальше

Черный поезд уносил Пропащего Билли на восток прочь из Кламат-Фоллз. Прочь от самой жизни, могут сказать некоторые. И если бы вы слышали рассказы тех, кто смотрел, как он проходит мимо, у вас возникло бы доверие к такой возможности… хотя… было бы мудро не спешить со своим суждением, принимая во внимание характеры самих свидетелей. Три хобо, упившиеся крепленым вином, бешеные мужики с прогнившими печенками, ослабленными сердцами и дырявым воображением, живущих на диком краю пустыни и, наверное, наполовину ожидающие, когда придет их собственный черный поезд. На вагонах никаких надписей, сказали бы они. Ни названий компаний, никаких упоминаний о «Юнион Пасифик» или «Бэрлингтон Нортерн», ни даже рисунков баллончиками с краской. А локомотив, это не приземистая маленькая штучка, которую нынче цепляют к товарнякам спереди и сзади, это точное подобие старого локомотива «Стримлайнер», но мертвенно-черного, а не серебристого. Такой поезд, по слухам, проносится сквозь маленькие американские городишки во тьме четырех часов ночи с грузом мертвых пришельцев или частями потерпевшего крушение космического корабля, направляясь в Росвелл или к пунктам еще более сомнительных военных исследований. Но этот конкретный поезд увозил только Билли, да здоровенного мужика в широкополой шляпе, который украл его собаку, Глупыша.

Едва ли вообще можно было сказать, в какие моменты Билли Пропащий был сумасшедшим, ибо выглядел он сумасшедшим всегда. Если б вы мельком видели его той ночью, шагающего по шпалам, согнув плечи под рюкзаком, его дыхание, парящее на холоде, его глаза, горящие под космами путанных седеющих волос и бороды, настоящие шахтерские лампы в раме тяжелых надбровных дуг и таких острых скул, что казалось, они могут проткнуть кожу, то поклялись бы, что это Бедовая Задница — Король Хобо шествует, чтобы отплатить своим обидчикам. Но правда заключалась в том, что Билли редко бывал сумасшедшим. Вся свирепость его лица, все сверкание глаз, что люди принимали за гнев, были просто лихорадочным усилением слабости и страха. Он был испуганным маленьким человечком. Боящимся буквально всего. Например, добудет ли он монет, чтобы разжиться вином и привести свою голову в правильное состояние; или, не пойдет ли дождь; или, что это за шум в зарослях; или, расписание товарняков, что он заполучил у кондуктора в Дилворте, оно правильное?.. или проклятый кондуктор обманул его? Ночами, когда он впадал в разговорчивость под влиянием дешевого сального на вид и вкус ускорителя, состряпанного из тормозной жидкости и средства от ревматизма, он пытался объяснить, откуда берутся все эти страхи. Он рассказывал себе и любому, кто слушал, лживую историю о девушке, о поганой работе, о какой-то пропаже денег, в которой обвинили его. Лживую, говорю я. Ибо детали попросту не сходились, а все, что с ним произошло, просто была ошибка и вина кого-то другого. Но его друзья понимали, что ложь скрывает другую историю, глубоко запрятанную под выжженным, полупрогнившим месивом, что он сделал из своего мозга, что-то не столь драматичное, что-то, что он по всякому сдабривает, чтобы чувствовать себя лучше, что-то, что он никак не может в себе изжить, под сколькими литрами вина или чего похуже он не пробовал бы это погрести, и что это последнее скорее всего не ложь.

Ну, и уж лучше, конечно, ввязаться в распрю мужика с его женой, чем стянуть собаку бродяги. Ибо в эти отношения никогда не вторгаются мысли о разводе, это союз, скрепленный в самые трескучие ночные морозы, в одиноких ночевках в богом забытых местах. Украв собаку бродяги, вы крадете то самое, что заставляет его шагать и держаться над землей. Поэтому Билли, хотя и был безумцем в ту ночь, все-таки был сильно потрясен. Он не мог понять, почему, пока он ходил за вином в забегаловку, Глупыш — слюнявый, не слишком сообразительный черный полу-лабрадор, слабо терпеливый к чужакам, вдруг вскочил и зарысил прочь со своим похитителем, помахивая хвостом и ни разу не оглянувшись — вот как описывали случившееся три хобо, с которыми он кучковался. У него не было причин сомневаться в их пьяном рассказе. Он не сомневался даже в том, что, как они говорили, они попытались остановить мужика, но не совладали с ним из-за его габаритов. «Здоровенный, как черт», все время повторяли они Билли. Он отвязал топорище, что носил в рюкзаке, но не знал ясно, что собирается делать, если найдет того мужика.

Поезд встал на ветке возле депо Кламат-Фоллса, на полоске рельсов, протянувшихся строго прямо, как шоссе, между рядами высоких канадских сосен, и когда Билли пошел вдоль поезда, пристально вглядываясь в открытые товарные вагоны, он заметил множество странностей. Стены вагонов были холодны на ощупь, однако не так, как ждешь от холодной стали морозной ночью, и были неестественно гладкими. Ни заусенца, ни выбоины, ни вмятины. Единственное несовершенство, замеченное Билли, было длинной выпуклой царапиной поперек одной из дверей, что-то вроде старого шрама. Что до самих дверей, то замков на них не было, и, хотя устроенные как обычно, одни с легкостью сдвигались бесшумно и казались сделанными из металла значительно белее легкого и менее отражающего свет, чем сталь — нависшая луна в третьей четверти отбрасывала серебристое сияние на верхушки рельсов, однако поверхность вагонов едва мерцала. И еще, от чертовой штуки совсем не пахло поездом. Не воняло высохшим дизельным топливом, пролитыми грузами и пиленым деревом. Вместо этого слабо пахло мускусом, почти сладко, словно целый поезд опрыскали духами. В обычных условиях Били устрашился бы этими несоответствиями, но он так распсиховался о своем псе, что не обращал внимания на писк своего внутреннего сигнала тревоги и продолжал шагать по шпалам.

Тугой ветер взбрыкивался, извлекая из ветвей призрачные звуки, и верхушки канадских сосен мотались, а потом все разом склонились в одну сторону, словно громадные пьяные темно-зеленые солдаты в остроконечных касках, заставив Билли почувствовать свое одиночество среди могущественных. Он ощущал себя крошечной фигуркой, плетущейся у черта в заднице рядом с жуткой, в милю длинной гусеницей, напоминающей поезд, но, наверное бывшей совсем не поездом, далеко от хмельной радушности своего костерка и своих друзей, под пристальными взглядами луны, звезд и всех загадочных образов, стоявших за ними. Это напомнило ему иллюстрацию из детской книжки, которую он недавно видел — бледный мальчик с круглыми от страха глазами, заблудившийся в лесу, где тени такие злобные и зловеще разные по форме из составляющих их листьев и веток. Мысль об этой картинке успокоила Билли, картинка дала ему место для его страха, позволив прикинуться, что он боится, вместо того, чтобы бояться по-настоящему. Он тратил массу своего времени, вот так спрятавшись в третьем лице, объективизируя мгновения, пугавшие его, особенно когда он был расстроен и думал, что люди говорят что-то против него, нашептывая ложь, которую он не может вполне расслышать (вот почему я рассказываю эту историю от своего нынешнего я, а не от того, каким стану впоследствии, когда изложу до конца, какой она стала для меня после того, как все изменилось). Поэтому, когда он заметил Глупыша, высунувшего голову из двери следующего вагона, его сердце вдруг как-то несдержанно и по-детски обрадовалось, и он побежал вперед припадающим шагом, мотаясь под тяжестью своего рюкзака. К тому моменту, когда Билли достиг двери, Глупыш снова исчез в вагоне, а внутри он ничего не разглядел. Лезвие страха напрочь срезало хлипкий щит его воображения. Он выхватил свое топорище и со свистом разрезал им воздух.