Дневник приемной матери - Майя Ракита

Так проходила неделя за неделей. Вот моей дочке уже 3 годика. А вот она выросла и ей уже 5 лет. Я показывала своей дочке мои детские фотографии, где мне было 5 лет, чтобы она хотя бы понимала наглядно, о каком возрасте идет речь и что может в таком возрасте ребенок, а чего еще не может. А песня о гибели матери дельфиненка все пелась и пелась.

На седьмом году жизни (мы с дочерью договорились, что теперь будем за неделю преодолевать по два года жизни) я взбунтовалась и предложила своей «первокласснице» на выбор: либо поставить песню под запрет, либо переписать ее слова и пусть мама найдется. Дочь сказала, что перепишет слова. И как-то раз она пропела мне на этот же жуткий мотивчик песню про дельфиненка, у которого мама нашлась! Это было самое великое достижение за первые полгода нашей общей жизни. Больше моя дочь не пыталась петь эту песню дома. Но на летних каникулах в туристическом лагере она «порадовала» у костра всех детишек и взрослых своей песенкой. Об этом событии мне рассказала руководитель лагеря. Видимо, в незнакомой обстановке моя дочь не могла себе отказать в удовольствии смутить всех нормальных детей и взрослых этой шокирующей подробностями слезоточивой песней.

Как только нам исполнилось «семь лет», я взялась за прохождение школьной программы. Мы все начинали с первого класса и параллельно со школьной программой четвертого класса проходили дома программу первого, а потом второго и третьего классов по русскому языку. С математикой дело обстояло не так плохо, и я сконцентрировалась на грамотном письме и чтении. Как я уже отмечала, школьные навыки сформированы не были. Моя дочь писала левой рукой. Почерк был невыносимо коряв. При подобном нарушении эмоционально-волевой сферы какой еще может быть почерк?!

Однако, сложности были не только в том, что моя дочь писала буквы некрасиво. Одна из важных проблем была связана с отсутствием внутреннего контроля в принципе: как визуального, так аудиального и кинестетического. Если моей дочери нужно было написать слово из трех букв, то она могла его написать некрасиво, но было понятно, что это за слово. Если в слове было больше трех букв, то слова не было вообще. Был набор непонятных букв. Таким образом, я понимала, что, во-первых, речевое отставание в развитие основано на отсутствии внутренней речи, с помощью которой ребенок не только сам себе диктует слово по буквам или по слогам, контролируя свое письмо, но и в принципе осуществляет самоконтроль и самоподдержку.

Во-вторых, связь между визуальной, аудиальной и кинестетической системами восприятия не была сформирована, т. е. руки писали сами по себе, глаза во время письма непонятно чем занимались и на что смотрели, а ее уши и рот тоже не помогали рукам писать.

В-третьих, проблема усугублялась сильнейшим зажимом в области горла, из-за чего затруднялось и формирование навыков чтения, и сама речь. Например, у моей дочери была очень хорошая аудиальная память. Но даже выучив наизусть стих, она не могла его рассказать на положительную оценку, так как она постоянно запиналась, сглатывала и поэтому делала огромные паузы, которые не позволяли ее стиху звучать как именно стиху: никакой поэзии в таком говорении не было.

С сюсюканием и коверканием слов мы едва справились. Но на возрасте первоклассницы мы и остановились. Влипли мы крепко. И я поняла, что начинать надо вообще с азов — с дыхания: пока мы не уберем ком обиды в горле, моя дочь не сможет нормально говорить и читать. А пока она не может говорить без сбоев, она не сможет писать грамотно. Поэтому школьные трудности я также разделила на части и каждую часть обеспечила своими правилами жизни.

Этапы преодоления речевого регресса: дыхание

Итак, мы стали заниматься дыхательными практиками. В принципе, многие даже взрослые люди дышат таким образом, что при вдохе живот втягивается, а при выдохе наполняется. Конечно, правильное дыхание предполагает все с точностью до наоборот: при вдохе живот расширяется и наполняется воздухом, а при выдохе он втягивается. У моей дочери вдох был коротким, плечи поднимались и зажимали горло. Воздух застревал на уровне горла и до живота вообще не доходил. Следовательно, живот в дыхании не участвовал. При таком коротком вдохе в принципе говорить длинно и гладко невозможно. Поэтому речь ее была прерывиста, звуки не дотягивались, равно как и не договаривались и даже не допевались. Усиленный нажим на первые слоги и проглоченные последние слоги (окончания слов) — данная техника речи, чтения, пения кочевала от слова к слову. Естественно, такая внешняя речь не могла сформировать ни работу над каждым словом при письме, ни нормальное согласование падежей, окончаний и т. п.

После первых же занятий, я поняла, что занятия дыхательными практиками зависли в воздухе. Моя дочь первый вдох делала правильно, но уже на втором вдохе плечи опять поднимались и дыхание глубже не проходило, а живот, как полагается при вдохе, не наполнялся воздухом. Дело в том, что ребенку трудно действовать только из одного абстрактного понимания, что дышать надо правильно. Нужно было найти поверх «надо» интересный смысл правильного действия.

«Ах, флейта, флейта — продолженье горла» (Геннадий Жуков)

Проще говоря, ребенок будет упорно заниматься дыханием для чего-то, скажем, для того, чтобы играть на флейте. И мы стали заниматься дыханием для того, чтобы вытягивать нотки на флейте. Все сразу сдвинулось с плече-горловой стадии дыхания. Наша учительница — молодая девушка — объяснила и показала, как нужно дышать, чтобы флейта звучала и звучала красиво и сильно. Сначала моя доченька тянула нотку на флейте на два счета. Это очень мало. Но мы занимались. Через несколько недель моя дочь вытянула нотку на три счета. При этом я тянула ноту на 12–13 счетов. Мой пример вдохновлял дочь. А то, что мы вдвоем учили нотки и расположение пальчиков на клапанах флейты, вдвоем учились дышать, все это нас радовало и окрыляло. Сама флейта была окутана волшебством. А мы, играющие (это пока громко сказано, просто извлекающие из нее звуки) смотрели друг на друга сияющими глазами, особенно когда звуки получались чистыми в соответствие с октавами.

Этапы преодоления речевого регресса: обида

Параллельно с игрой на флейте мы прорабатывали обидные события из прошлой жизни моей дочери, до которых мы раньше и дотронуться не могли! Чем глубже дышала моя дочь, тем больше «открывалось» горло моей дочери. Чем больше счетов она держала нотку, тем больше удовольствия мы получали от игры на флейте, и тем ранимее и чувствительнее становилось воспоминание ее прошлой жизни. Несмотря на то, что моя любимая «железная агрессорша» стала более ранима, именно в такие минуты моя дочь могла хоть что-то рассказывать о том, что с ней происходило там, в далеком темном прошлом. И если раньше она просто давилась слезами, мычала и гыгыкала, то теперь слезы могли градом катиться по щекам и литься свободно. В такие моменты мы сразу вспоминали о правильном дыхании и смогли научиться сочетать глубокие вдохи и выдохи с градом слез.

Постепенно зажим в области горла уже не так сильно давил на мою дочь и речь, хоть и жутко сбивчивая (окончания по-прежнему глотались, а то и прихватывали всю вторую половину слова), стала возможна!

Доченька к флейтеГубами приникла.Сосулька упала.На ладошке растаяла.Полным вдохом живи.

Проблески правды на пути прощения

Появились первые проблески правды. Если раньше моя дочь ловко придумывала себе прошлое и частенько фантазировала на эту тему, то теперь чаша весов стала колебаться в сторону ее истинных переживаний. Возможно, реально события происходили совсем не так, как рассказывала о них моя дочь. Я это учитывала, но для меня было важнее всего само чувство, само эмоциональное состояние дочки в настоящем времени. Мне было не так важно, хотели люди из прошлого обидеть этого ребенка осознанно или этот ребенок сам обиделся. Важна была только ее реальная обида. И самым главным был путь прощения. Я просила свою дочь простить всех людей, которые ее когда-то обижали. Мы не искали виноватых. Я пресекала любую версию того, что моя дочь была незаслуженно обижена и что все вокруг только и делали, что ей вредили. Я также пресекала разговоры другого плана, из которого мог быть сделан вывод, что моя дочь вела себя плохо и заслужила плохое обращение с ней и что люди правильно делали, что ее били и оставляли одну.

Я изначально не становилась ни на какую сторону этих «обидчивых» баррикад, потому что у меня была своя сторона — это наша настоящая жизнь с дочерью. Я осознанно не впадала в состояние справедливого гнева «как они могли!», хотя удержаться от этого было не просто. Конечно, получаемая информация меня и шокировала, и возмущала, и удивляла, но я стойко решила запретить себе оценку того, что произошло раньше с моей дочерью. Я была твердо убеждена в том, что для нас имеет значение лишь наше настоящее и то, с какой силой чувств моя дочь переживает свою прошлую жизнь. Именно в своих настоящих чувствах я и помогла своей дочери разбираться, смотреть на них, анализировать свое собственное поведение сейчас, а не впадать в злобу и ненависть к тем, кто не имеет сейчас никакого отношения к ее настоящей жизни. Я усердно просила свою дочь простить их. Не сразу, и не всех. А каждого и честно. Мы вместе пересматривали по возможности все болезненные ситуации из прошлой жизни дочери и прощались с ними.