У черноморских твердынь. Отдельная Приморская армия в обороне Одессы и Севастополя. Воспоминания - В. Сахаров

С Алексеем Степановичем Потаповым я увиделся поздно ночью. Коренастый, широкоплечий, он появился на КП в черном бушлате и морской фуражке с «крабом». В Одессе я видел его в плащ–палатке и каске, но мне показалось, что недавний майор, так быстро ставший полковником, теперь вообще выглядит как‑то солиднее независимо от формы. Он уже имел два ордена — Ленина и Красного Знамени. Крупные черты лица говорили о воле и настойчивости. Левую руку Алексей Степанович держал почти неподвижно — последствие тяжелого ранения в одесских боях. Потапов имел свойство казаться в первые минуты знакомства человеком суровым и замкнутым, но потом я убедился, что это впечатление очень обманчиво.

Мы стали обсуждать не особенно утешительные результаты наступления. Высотой 100 подразделения бригады овладели, но потери понесли значительные. А там, где 345–я дивизия наносила главный удар, оказались плохо обеспеченными фланги, и враг вынудил наши части отойти в исходное положение. Поэтому пришлось и нам отвести первый батальон на прежние позиции. На следующий день наши атаки здесь уже не возобновлялись.

Той же ночью я познакомился с работниками штаба бригады. Они пришли из участвовавшего в бою батальона усталые и мрачные, только что пережив гибель своего начальника (майор И. А. Морозов вскоре после ранения умер у них на глазах).

Начальника оперативного отделения в штабе пока не было. Был только помощник начальника — лейтенант Никифоров, оказавшийся исключительно добросовестным и работоспособным офицером. Служил в штабе и еще один Никифоров — майор, начальник разведки. Ему было уже под пятьдесят, а выглядел он и того старше из-за своей седой бородки. Немаловажную роль в маленьком штабном коллективе играл лейтенант Молчанов. Должность его была скромной: заведующий делопроизводством оперативного отделения. По существу же он являлся незаменимым помощником лейтенанта Никифорова, а порой и начальника штаба. Когда на КП не было старших, он узнавал обстановку на переднем крае, составлял оперсводки, руководил офицерами связи. При необходимости его можно было послать и с ответственным поручением в подразделения.

Отношения с новыми подчиненными и боевыми товарищами наладились у меня быстро. Мы стали жить и работать сплоченно, дружно.

Ранней весной на фронте под Севастополем не происходило значительных событий. В своем кругу мы нередко обменивались мыслями о том, как долго придется вот так здесь сидеть.

Положение севастопольского плацдарма было в то время принципиально иным, чем одесского несколько месяцев назад. Там, под Одессой, мы оказались настолько далеко от Большой земли, что не приходилось и надеяться на скорое снятие осады. В Крыму же кроме Севастопольского оборонительного района находился целый наш фронт в составе трех армий на Керченском полуострове. Мы ожидали, что вот–вот наши войска перейдут там в наступление, и в каком‑то месте Крыма мы с ними соединимся. Для этого, казалось, были все основания. Мы мечтали о том, как, может быть очень скоро, будем наступать. А укрепление оборонительных рубежей, хотя этим и приходилось заниматься, не представлялось тогда главным.

Нашим собеседником часто бывал начальник политотдела бригады старший батальонный комиссар Семен Иванович Костяхин. С ним я подружился еще под Одессой, где Костяхин наведывался к нам в дивизию по своей тогдашней должности комиссара бронетанкового отдела армии. Семен Иванович носил очки, за которыми светились живые, умные глаза. Он располагал к себе рассудительностью, уравновешенным характером. И так уж повелось, что, появляясь на командном пункте, обязательно заходил ко мне.

Вопрос о том, к чему готовиться — к наступлению или только к обороне, стал ясным уже в марте. После того как несколько попыток войск Крымского фронта начать наступление с Керченского полуострова оказались неудачными, мы поняли: снятие осады с Севастополя оттягивается. И следовательно, создание непреодолимой для врага обороны становилось самым главным.

В двадцатых числах марта наши позиции осматривала специальная комиссия штаба армии с участием представителей соседних соединений. Проверялись и передний край, и оборона на всю глубину, фиксировалось, что сделано и что еще надо сделать. Результаты докладывались Военному совету.

Казалось бы, дело обычное. Везде войска, как только переходят к обороне, копают окопы и ходы сообщения, устанавливают различные заграждения. Но под Севастополем строительство даже самых обычных оборонительных сооружений было делом особым, требовавшим от людей поистине самоотверженного труда. Грунт здесь невероятно тяжелый, неподатливый. По высотам над Камышловским оврагом нам пришлось пробивать траншеи в почти сплошном каменном массиве. А никакой техники, кроме кирки, лома, молота да лопаты у нас не было. Кирка и лопата значили не меньше, чем автомат и карабин; с ними шли на работу, как в бой. И мне хочется вспомнить добрым словом практических организаторов всех работ по укреплению позиций бригады — старательного и беспокойного начальника нашей инженерной службы подполковника А. И. Кузина, командира саперной роты старшего лейтенанта А. С. Яковлева.

30 марта мы получили приказ по Приморской армии, которым определялось, что оборона базы Черноморского флота — Севастополя является основной ее задачей. Приказ предусматривал некоторую перегруппировку войск в интересах более устойчивой обороны. Часть нашего участка на левом фланге отходила к соседу — 172–й дивизии. Это позволяло вывести один батальон во второй эшелон.

Комбриг решил держать на передовой первый и третий батальоны, а второй (кроме одной роты, которая оставлялась на ключевой высоте недалеко от Камышловского моста) расположить в глубине так, чтобы было удобно использовать его для контратак. Несколько по-иному расставлялись огневые средства.

На следующий день я уже был в штабе армии со схемой, отражавшей решение комбрига. Командарм утвердил его, однако потребовал лучше обеспечить стык с левым соседом, добавив, что заедет к нам и посмотрит на месте, как это сделать. У генерал–майора И. Е. Петрова вообще было правилом — самому побывать на каждом рубеже, во всем убедиться собственными глазами. А участку нашей бригады он уделял особое внимание, должно быть, предвидя, что враг может нанести главный удар именно здесь.

Куда бы ни ехал командарм мимо нас, он обязательно заворачивал в бригаду. Заехал и в один из апрельских дней, вскоре после утверждения нового решения на оборону. Иван Ефимович был озабочен какими-то другими делами, но, как всегда, расспросил о жизни бригады, о настроении бойцов. Потом прошел по окопам, осмотрел наш левый фланг, особенно его интересовавший. На КП командарм вернулся посвежевшим, веселым.

— Что ж сказать вам, товарищи командиры, — подвел он итог осмотру. — Бригадой доволен. Продолжайте совершенствовать оборону, не ослабляйте темпов — времени осталось мало. Военный совет армии надеется, что бригада будет драться стойко и мужественно. Но будьте бдительны. И больше общайтесь с бойцами, внимательно реагируйте на их нужды.

Ни шагу назад!

Наступил май. Прекрасный это месяц, тем более в Крыму. Все вокруг зазеленело. Позиция наша — в густых зарослях дубняка и боярышника. Только на левом фланге, где обороняются девятая и пятая роты, — голо.

Но зеленый май стал месяцем тревог, напряженного ожидания грозных событий. 11–я немецкая армия 8 мая перешла в наступление на Керченском полуострове и начала теснить войска Крымского фронта (об этом мы узнали на второй или третий день). Сперва мы были просто ошеломлены, не понимая, как это могло получиться. Ведь здесь, под Севастополем, одна Приморская армия с частью сил Черноморского флота, при очень небольшом количестве устаревших танков, при очень слабой поддержке авиации, сумела сдержать в декабре яростный натиск той же 11–й армии. На Керченском полуострове наших сил было гораздо больше. Были там и танки, и авиация. И вдруг все это отходит, да еще как отходит…

После 16 мая стало совершенно ясно, что в Крыму мы остаемся одни, и защитникам Севастополя предстоит поединок с немецкой армией, которая только что вытеснила с полуострова целый фронт. Тут было над чем задуматься. И прежде всего хотелось, конечно, дать себе отчет: все ли, что можно, сделано для укрепления нашей обороны?

Срочно понадобились и новые сведения о составе противостоящих войск врага. Штаб армии стал требовать, чтобы штаб бригады точно установил: кто конкретно перед нами, появились ли новые части, какого состава?

Однако проникнуть в расположение противника нашей разведке давно не удавалось — уж очень бдительно несли немцы службу, все время были настороже. А из штаба армии все строже требовали добыть «языка».

Однажды я высказал комбригу и комиссару такую мысль: в бригаде есть штрафники — люди отчаянные, способные на риск. Можно, пожалуй, подобрать из них кое–кого потолковее и посмелее и послать за «языком».