Мстислав - Борис Тумасов

Неожиданно для всех Мстислав принялся разоблачаться. Добронрава брови вскинула:

- Окстись, князь, мороз, деревья трещат!

- Эх, княгинюшка, я ли не орёл?

Люд зашумел:

- Смотри-кось, князь крещение принимает!

- Ай да Мстислав удалой!

Бояре головами укоризненно покачивали, а Димитрий воеводе Роману зашептал:

- Срам-то принародно кажет!

Тут боярыня Евпраксия наперёд полезла:

- Вы-то, пни трухлявые, и рады показать, да ничё у вас не осталось.

- Тьфу, - плюнул боярин жене под ноги, - рыло-то отвороти.

- Как бы не так, - рассмеялась Евпраксия, - мне поглазеть и то в радость.

А Мстислав уже в прорубь бултыхнулся. Вода враз как огнём опалила. Побарахтался маленько. Его из проруби выволокли под одобрительный гул. Кто-то тулуп овчинный на князя накинул, кто-то валенки и шапку тянет.

А дома, в хоромах княжьих, баня натоплена. Попарился Мстислав, веником берёзовым нахлестался, после чего, выпив вина хмельного и поев горячей лапши с гусиным потрохом, так легко себя почувствовал, будто десяток лет скинул.

Добронрава пошутила:

- Ты бы, князь, ещё разок купель принял, гляди, окажешься таким, каким я тебя по Тмутаракани помню.

До обжи занесло дорогу. Мстислав велел заложить беговые санки, намерился Оксану проведать. Видит Бог, сладок плод запретный.

Катил тройкой. Коренник и пристяжные грудью гребли снег. Гридин коней сдерживал, не доведи опрокинуться. Где-то в глубоком лесу завыли волки. Кони ушами запряли, по коже у них дрожь. Гридин вожжи натянул, успокоил тройку.

В обже князя не ждали. Хозяин подшивал валенок, Оксана варила щи, а боровички двор от снега расчищали.

- А то как враз таять начнёт, избу подтопит, - сказал Пётр и хотел отложить работу. Но Мстислав остановил его:

- Делай своё, я не надолго.

Оксана голос подала:

- Уедешь, князь, но прежде щей наших отведаешь.

Пётр всё-таки поднялся:

- Пойду сыновьям помогу.

Мстислав мысленно поблагодарил смерда. Когда дверь за ним закрылась, князь обнял Оксану. Она промолвила:

- Грех великий на нас, Мстислав.

- Не на те, Оксана, на мне. Ты наяву и во сне в мыслях моих.

Дай срок, князь, я свой и твой грех отмолю. В Киев уйду, в монастырь.

- Замолчи.

- Ладно уж, - Оксана отстранилась. - Не станем о грехе говорить. Прости меня, князь, я первая начала. Некстати.

Мстислав поцеловал её. Неожиданно вспомнил отца Кирилла, нахмурился:

- Ив любви не волен я, моя лада.

В сенях кто-то сбивал снег с валенок. Оксана прошептала:

- Потерпи, князь, по весне отлюбимся.

Над Черниговом дымы столбами, зима последнее добирала. Бывало, зимой Мстислава одолевало безделье. По примеру Ярослава он взялся читать, но едва осилил «Историю» Геродота[138]. Мстислав знал себя, ему необходима встряска.

В один из таких дней он отправился на охоту. Накануне приезжал из обжи Пётр, передал через Василька, что берлогу обнаружил.

До обжи добирались санями. Мстислав взял с собой Василька. Всю дорогу князь молчал.

Из обжи их вёл Пётр. Он шагал впереди с шестом и рогатиной. В лесу тихо, только и того, что снег под ногами поскрипывает, да иногда рухнет с вершины дерева ком, обдаст белой пылью.

Шли недолго. Пётр остановился, указал на темневший лаз. Мстислав взял рогатину, а Василько шест. Приблизились. Василько сунул в берлогу шест, долго ворочал им. Было тихо. Крепко же спит медведь. Мстислав с Васильком переглянулись. Раздалось недовольное урчание, и показалась огромная голова с оскаленной пастью. Разъярённый медведь с неожиданной лёгкостью выскочил из берлоги, встал на задние лапы, с рёвом кинулся на Мстислава. Князь шагнул ему навстречу и, выставив рогатину, с силой вонзил зверю в горло. Тут и Василько с Петром подоспели, свалили медведя.

Втроём они сняли шкуру, разделали мясо. Хозяин отправился в обжу за лошадью и вскоре вернулся…

Когда всё было окончено и Мстислав уезжал в Чернигов, он сказал Петру:

- Шкуру себе возьму, вишь, какой матёрый оказался.

Марья понесла. Счастлив Василько. Самолично зыбку из мягких ивовых прутьев сплёл, глубокую, чтобы дитя ненароком не вывалилось. Жене говорил:

- Роди сына, Марьюшка.

Боярин Парфён на дочь поглядывал с гордостью, на людях ходил важно, грудь колесом. Боярин Димитрий сказал ему:

- Ты, Парфён, ровно сам на сносях.

Намерился Мстислав слать Василька в Переяславль, но на весну отложил: пусть за женой приглядывает, чать, первенец появится.

В боярских хоромах жизнь и зимой не затихала, челядь ткала и шила, катала валенки и тачала сапоги. Черниговские мужики ремеслом занимались, купцы в лавках высиживали, а бабы по хозяйству управлялись, рожали, детей нянчили. Что ещё зимой делать?

Весной Марья родила. Ждали сына, появилась девка, Василиской нарекли.

Весна заявила о себе медленным таянием снега. Уже на Авдотью-плющиху снег приметно осел, сделался ноздреватым, рыхлым. А в апреле-пролётнике побежали говорливые ручьи. Лед на Десне посинел, затрещал и пошёл сначала большими краюхами, потом шугой. Лес задышал, набухли почки. День прибывал, и зори сделались светлыми, розовыми.

Выехали из Чернигова, едва земля первой корочкой подёрнулась. Коней не гнали, редко на рысь переходили. Отроки бессемейные, всё больше о девках разговоры ведут да о молодках черниговских, к каким отай бегали. А у Василька мысли о Марье да Василиске. Спокойное дитя уродилось; и лицом будто на него, Василька, похожая. Он уже смирился, что девка, ничего, время своё возьмёт, будет и сын…

Перед отъездом Мстислав, наставляя сотника, так говорил:

- Станешь в Переяславле заслоном, и коли поганые кинутся на Черниговскую Русь, первый удар примешь, а ежели к Киеву пойдут, переправишься через Днепр и вы‹ жди, когда они назад станут ворочаться. Вот тогда и ударь им в левое крыло, под сердце. На обратном пути печенег добычей отягощённый.

Конечно, Василько понимал, степняки в набег тысячной ордой ходят и он, сотник, со своими гриднями разве что расстроит планы ханов. Но коль на Киев кинутся, тогда он, Василько, покажет, на что способна дружина черниговского князя. Сотня гридней не только заставит орду бросить награбленное, но и задержит её до подхода основных сил киевского князя…

К исходу третьих суток показался Переяславль, городок деревянный, со стенами и башнями бревенчатыми, церковью и домиками под тёсом, какие под чаканом либо соломой. Небольшой городок, не чета Чернигову. Когда в ворота въезжали, кто-то из отроков присвистнул:

- Поди, тут и девок нет!

Чудны степи печенежские, едва снега сойдут, как устилают травы и цветы дивным ковром, да таким цветным и ярким, что кажется, ничто над ними не властно, ни солнце, ни жара.

Но к середине лета заметно меркнут краски, желтеет ковёр, и нет в нем сочности…

С ранней весны, когда отощавшие от зимней бескормицы кони отъедятся, печенег готов к набегу.

С теплом хан Боняк покидал юрту и спал в степи. Небо было его пологом, и он, хан, находил звезду отца и говорил с ней. Год от года звезда отца становилась малоразговорчивой, и предсказания её стали не слишком утешительны, а потому Боняк мрачнеет и мысли его делаются неспокойными.

Однажды звезда отца намигала ему, что орду в набег должен повести Булан. Боняк возразил, но звезда настояла, и Боняк позвал брата.

- Я дам тебе тысячу воинов, и ты, Булан, сожжёшь Переяславль. Твои быстрые кони протопчут дорогу к Чернигову, и ты разоришь Подол и богатый торг. Подобно стреле, пущенной из тугого лука, ты должен успеть вернуться в степь, пока Мстислав не вывел свою дружину. Остерегайся его, он барс, и его воины под стать своему князю…

Так наказывал хан Боняк своему брату хану Булану, когда тот ставил ногу в стремя, а труба, сделанная из рога дикого буйвола, созывала в поход печенегов.

Накануне из печенежской ямы сбежал десятник. В полночь убил караульного и, завладев его конём и оружием, ушёл. Кинулись утром, послали погоню, но напрасно. А через сутки вернулся конь, загнанный, с ранами от волчьих клыков, и печенеги решили, что волки зарезали уруса.

Но тот шёл и бежал, падал и снова поднимался. Уходил день и ночь, не зная отдыха. Молил Бога о чуде. Ночью путь держал по небесному молочному шляху, какой тянулся от моря Русского на север. Совсем обессилел беглец, пока наконец не заметил, что степь давно перешла в лесостепь, а вскоре и первые признаки леса появились, гривами потянулись. Тут только он обнаружил, что в этих местах его прошлым летом печенеги схватили. Здесь стояла его застава. Теперь десятник уверенно повернул к Переяславлю.