Межкультурная коммуникация в условиях глобализации. 2-е издание. Учебное пособие - Коллектив авторов

Итог нарративного анализа – построение теоретической модели биографии – служит для достижения весьма конкретной цели. Среди базовых понятий самой процедуры анализа присутствуют: биографический проект, биографическая траектория, трансформация биографической траектории и т. д. Набор этих терминов хорошо иллюстрирует базовую интуицию, примененную постмодернизмом: люди играют в игры, проектируя свою жизнь, соотнося себя с той или иной моделью, с тем или иным из возможных миров… и иногда заигрываются2.

Второе. Важнейшая особенность постмодернизма, по Лиотару, – дискурсивность. Дискýрс (от лат. discere – блуждать) – «вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности»3. Проще говоря, дискурс – это конкретно-исторические способы речевого выражения определенного смыслового ядра, обозначаемого в данном случае как концепт.

В дискурсе заключен колоссальный творческий потенциал, «стихия дискурса». Причем дискурсивность не сводится просто к различию картин мира, существующих в разных языках (хотя и они важны). Разумеется, язык, в котором имеется несколько десятков слов для обозначения оттенков зеленого цвета «видит» мир по-другому, чем тот, в котором присутствует несколько десятков слов для обозначения белого цвета. Грамматика некоторых языков Дагестана учитывает положение говорящего по отношению к течению реки (выше по течению – ниже по течению); а также его положение относительно входа в ущелье. «Нарезка» понятий в русском языке отличается от английского и немецкого: за исключением сугубо технических терминов, всякое слово несет в себе непереводимый букет значений (прямых и переносных), смысловых, фонетических, историко-культурных и личных ассоциаций (именно поэтому теряет смысл дословный перевод поэтических текстов, например, А. С. Пушкина).

Однако даже в рамках одного языка дискурсивные практики различаются в зависимости от того, кто именно говорит и как он понимает то, что сказал. В свое время Ф. Бэкон назвал подобную ситуацию блуждания словами «идолы рынка». Понятие «дискурс» также отсылает к известному описанию «феноменологической редукции» Э. Гуссерля: феномен (в данном случае – дискурс) имеет четыре оболочки: 1) словесную, 2) совокупность психических переживаний, 3) мыслимое, 4) способ данности мыслимого. Редукция представляет собой блуждание по этим оболочкам и вглядывание в их слои из того или иного слоя. Тогда, действительно, перед исследователем раскрывается масса интереснейших обертонов, обычно легко и почти бессознательно схватываемых сознанием носителя данной культуры, но являющихся неочевидными или затемненными для представителей иных культур.

Разумеется, знание особенностей дискурсивных практик очень важно для полноценной межкультурной коммуникации. Один из способов освоения этого поля – знакомство с региональной историей и культурой, чтение национальной литературы, освоение масс-медиа. Другой важный способ – «вживание» в иную культуру через «впитывание» пространства ее повседневности – разговорного языка, архитектурных и рекламных видеорядов, инфраструктуры, кулинарии, бытового устройства и т. п. (Попытку реализации подобного проекта не так давно предпринял российский телеканал «Культура», разработав цикл передач «Гений места»). В любом случае, коммуникация вербального уровня должна дополняться коммуникацией невербальной; очная – заочной.

Третья важнейшая характеристика культуры постмодернизма, по Лиотару, связана с понятием «власть – знание» (введено М. Фуко). Знание трактуется Фуко как «совокупность элементов, регулярно образуемых дискурсивной практикой и необходимых для создания науки»4. Ее структуру, в свою очередь, определяют и поддерживают социальные институты (в их ряду, вместе с тюрьмой и государственным аппаратом, у Фуко оказывается университет). Это структуры насилия, деформирующие содержание знания в своих целях. Вызванная этим трансформация знания (его идеологизация) в ходе истории приводит, по Фуко, к «кризису легитимности знания».

Исследуя генеалогию знания, Фуко выделяет несколько способов социального устройства, формировавших ценностные модели знания в различные эпохи. Так, античность формирует модель знания как знания математического, поскольку опирается на измерение, меру как основу социальных отношений. Средневековье порождает модель знания как знания естественнонаучного, опираясь на такой способ регуляции общественных отношений, как опрос, или дознание, в ходе судов инквизиции. Новое время опирается на процедуру осмотра, обследования «как средства восстановления нормы или же фиксации отклонения от нее». С его точки зрения, изучение больного человека привело к становлению медицины, а наблюдение безумцев – «к появлению психиатрии и развитию гуманитарного знания в целом».

Лиотар, анализируя современное состояние знания, опирается на эти выводы. Сам процесс легитимации он определяет как свойственную позиции власти уверенность в своем праве провозглашать данный закон в качестве нормы. С позиций знания легитимация есть «процесс, по которому законодателю, трактующему научный дискурс, разрешено предписывать… условия… для того, чтобы некое высказывание составило часть этого дискурса и могло быть принято ко вниманию научным сообществом. Обладая легитимностью, знание «задает определенные рамки поведения в культуре»: «знание предстает тем, что наделяет его носителей способностью формулировать «правильные» предписывающие и «правильные» оценочные высказывания» (Лиотар). Причем, если мифы фиксируют основы легитимности в прошлом, то современные нарративы указывают на будущее как на их источник: «истинная идея обязательно должна осуществиться».

В свете теории языковых игр Лиотар подчеркивает, что нарративная форма знания допускает множественность таких игр. Отсюда – постепенный сдвиг современного знания от его самолегитимации в сторону самообоснования свободы. С этим связана постепенная утрата легитимности наукой: «Постмодернистская наука создает теорию собственной эволюции как прерывного, катастрофического, не проясняемого до конца, парадоксального процесса. И ею предлагается такая модель легитимации, которая не имеет ничего общего с большей производительностью, но является моделью различия, понятого как паралогизм». Выход из данного состояния кризиса науки, претендующей на закрепление единственной языковой игры в качестве нормативной, Лиотар видит в ее своеобразном самороспуске, растворении в массовом сознании: «предложить общественности свободный доступ к базам данных»5.

Таким образом, «в своей основе знание имеет языковые игры, каждой из которых соответствует свой критерий компетенции – истина, технологическая эффективность, справедливость, красота». Более того. Обратившись на самого себя, процесс легитимизации показал, что сам он нелегитимизируем.

Это интересно

Отсюда – страх перед технологическим терроризмом, превращение информации в товар, служащий наживе узкого круга людей и выступающий инструментом власти.

Современное знание, таким образом, выдвигает на первый план не преподавателя-просветителя, «носителя истины и одновременно эксперта в данной проблематике». Поскольку знание больше нелегитимировано, повествование остается. Но это повествование диктора или телеведущего. Место профессора занимает экспериментатор: «Работать над доказательством значит искать конкретный пример; разрабатывать аргументацию значит искать «парадокс» и легитимировать его с помощью новых правил игры»6.

Таким образом, языковые игры эпохи постмодернизма не просто требуют плюрализма; они еще и указывают на «имманентность самим себе дискурсов о правилах, которые они узаконивают. Расчету поддается, таким образом, только вероятность, что это высказывание будет скорее о том-то, а не о том-то. Вопрос состоит не в том, кто является противником, а в том, чтобы знать, в какую игру из множества возможных игр он играет».

Это интересно

Таким образом, коммуникативное пространство культуры эпохи постмодернистского сдвига – это особая плоскость (без вертикали) или складка (без однозначности, в которой само означивание перестало быть референтным и превратилось в симуляцию).

По существу, это философия одинокого субъекта, который играет сам с собой в игру, правила которой он сам и устанавливает. Как видим, отказ от метанарратива, задающего евроцентричную модель культуры, на уровне ценностных следствий приводит не столько к активизации межкультурной коммуникации, сколько к одичалому внекультурному состоянию, в ближайшей перспективе делающему невозможной коммуникацию как таковую.