Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

«После того, как г-н министр закончил свои соображения <разговор о Польше и Прибалтике мы опускаем. – В.М>, Сталин обратился к Молотову с вопросом, кто из них обоих должен отвечать. Г-н Молотов заметил, что хочет оставить это за г-ном Сталиным, потому что тот безусловно сделает это лучше».

Тогда заговорил вождь.

«Основным элементом советской внешней политики всегда было убеждение в возможности сотрудничества между Германией и Советским Союзом. Еще в начальный период, когда большевики пришли к власти, мир упрекал большевиков в том, что они являются платными агентами Германии. Рапалльский договор также был заключен большевиками. В нем содержались все предпосылки для расширения и углубления взаимовыгодных отношений. Когда национал-социалистическое правительство пришло к власти в Германии, отношения ухудшились, так как немецкое правительство видело необходимость отдать приоритет внутриполитическим соображениям. По прошествии некоторого времени этот вопрос исчерпал себя, и немецкое правительство проявило добрую волю к улучшению отношений с Советским Союзом. Советское правительство немедленно заявило о своей готовности к этому. Если вообще можно говорить о вине за ухудшение отношений, то необходимо констатировать, что Советское правительство в своей исторической концепции никогда не исключало возможности добрых отношений с Германией. Именно поэтому Советское правительство и сейчас с чистой совестью приступило к возобновлению сотрудничества с Германией. Это сотрудничество представляет собой такую силу, что перед ней должны отступить все другие комбинации <ранее в тексте: «все другие конвенции»>. Если германское правительство разделяет эту точку зрения и будет действовать согласно высказанным соображениям господина министра иностранных дел, то тем самым созданы все предпосылки для хорошего и дружественного сотрудничества».

Так деликатно подправлялась история советско-германских отношений тридцатых годов, из которой убирались все острые и неприятные моменты. Примерно это же попытался сделать Риббентроп в прошлый приезд в Москву в преамбуле к пакту о ненападении, которую Сталин тогда отверг за излишнюю риторичность. После войны историю снова будут подправлять, но уже в другую сторону, заостряя внимание на конфронтации и поиске виноватых: каждая сторона будет перекладывать ответственность на другую. Пришла пора излагать историю без поправок – конечно, насколько позволяет наша осведомленность. Позволяет она меньше, чем хотелось бы, что открывает простор для домыслов и воображения. Но мы по этой дороге не пойдем, вернувшись на более прозаическую, но верную стезю – к документам.

«Что же касается отношений Советского правительства к английскому комплексу вопросов, – продолжал Сталин, – то он хотел бы заметить, что Советское правительство никогда не имело симпатий к Англии. Необходимо лишь заглянуть в труды Ленина и его учеников <чего Риббентроп явно не делал. – В.М.>, чтобы понять, что большевики всегда больше всего ругали и ненавидели Англию, притом еще в те времена, когда о сотрудничестве с Германией и речи не было».

Но это было не простое переписывание истории. Это формировалась новая ортодоксия, новая идеология. Переориентация пропаганды в обеих странах после заключения августовского пакта произошла моментально, что, конечно, возможно только в тоталитарных государствах. Об этом написано достаточно, поэтому приведу только один факт. Хильгер вспоминал, как моментально перестроился академик Тарле, один из наиболее влиятельных и популярных советских историков. Неустанный обличитель всего германского (отнюдь не только нацистского!), он «внезапно» начал писать о позитивном вкладе немцев в русскую историю и культуру. Продолжалось это, по понятным причинам, меньше двух лет, а потом все возвратилось на круги своя. Фигура Тарле заслуживает особого внимания не только в силу его известности и авторитета (с середины тридцатых Сталин явно благоволил к нему). В прежние времена обычно замалчивался тот «неудобный» факт, что до революции он был одним из видных деятелей кадетской партии, полностью отражая (если вообще не формируя?) ее проангло-французскую и антигерманскую ориентацию. Этим взглядам Тарле не изменил и потом, став, пожалуй, крупнейшим представителем атлантизма в советской историографии 1920-1950-х годов (позднее похожую роль играл Н.Н. Яковлев, хотя он, конечно, уступал Тарле и талантом, и известностью). Тарле немало постарался для популяризации в России представлений об исключительной виновности Центральных держав в развязывании Первой мировой войны, за что его убедительно критиковал С. Кремлев в недавней книге с выразительным названием «Россия и Германия: стравить!».

Россию и Германию всегда было кому и зачем стравливать. В Лондоне и Париже боялись не зря. «Г-н Сталин сказал, что г-н министр в осторожной форме намекнул, что под сотрудничеством Германия не подразумевает некую <слово вписано от руки> военную помощь и не намерена втягивать Советский Союз в войну. Это очень тактично и хорошо сказано. Факт, что Германия в настоящее время не нуждается в чужой помощи и, возможно, в будущем в чужой помощи нуждаться не будет. Однако если, вопреки ожиданиям, Германия попадет в тяжелое положение, то она может быть уверена, что советский народ придет Германии на помощь и не допустит, чтобы Германию задушили. Советский Союз заинтересован в сильной Германии и не допустит, чтобы Германию повергли на землю».

Да, в школе мы такое не проходили. И ведь совсем недавно некоторые авторы умудрялись применять выражение «антигитлеровская коалиция» к событиям конца 1939 г., относя к ней не только Великобританию и Францию, но и Советский Союз. Это тогда, когда британские и французские государственные мужи добивались исключения СССР из Лиги Наций, а генералы обеих стран планировали, как лучше бомбить бакинские нефтепромыслы…

Разговор о пограничных и территориальных вопросах оказался трудным, но результативным (о моральной стороне сейчас ни слова!). «Обсуждение происходило в весьма дружественной атмосфере, – бесстрастно фиксировал Хильгер. – Обе стороны отстаивали свои позиции, но в это же время в менее существенных пунктах были достигнуты компромиссные решения». Сталин предложил Гитлеру крупный обмен территориями, чтобы все этнические поляки оказались по одну сторону границы (эту логику фюрер принял). Взамен советский вождь попросил Литву, не скрыв, что намерен в будущем включить ее в состав СССР, а также полностью подчинить Латвию и Эстонию.[439] Относительно земель по верхнему течению Сана он ни на какие уступки не пошел: «эта территория уже обещана украинцам», а «эти украинцы – чертовские националисты». Видимо, этот разговор породил легенду о неких влиятельных «украинских кругах в Кремле» (Хрущев, что ли?), в которую верил Шуленбург. За неимением более подходящих кандидатур, он считал их представителем… переводчика В.Н. Павлова, «баловня господ Сталина и Молотова», которые якобы называли его «нашим маленьким украинцем».[440]

Вернувшись из Кремля, Риббентроп продиктовал подробную телеграмму фюреру и прилег отдохнуть. Осмотреть достопримечательности столицы ему так и не удалось. Переговоры продолжились на следующий день в 15 часов. Закончив уточнение границы, заговорили о других насущных проблемах. «Г-н министр вернулся к той части вчерашней беседы… в которой Сталин заявил, что Советское правительство заинтересовано в существовании сильной Германии и в необходимом случае, ежели Германия окажется в тяжелом положении, готово ей помочь. По этому вопросу г-н министр заявил, что немецкое правительство не ожидает военной помощи со стороны Советского Союза и в ней не нуждается. Однако для Германии значительную важность представляет помощь со стороны Советского Союза в экономической области». Здесь согласие было достигнуто в виде обмена официальными и конфиденциальными письмами между Молотовым и Риббентропом.

Без двадцати шесть разговор закончился, и Риббентропа пригласили поужинать. В прошлый раздело ограничилось скромными посиделками в узком кругу, сейчас гостю показали настоящее русское – точнее, кремлевское – застолье. За столом, кроме Сталина и Молотова, сидели Ворошилов, Каганович, Микоян, Берия, Булганин, Вознесенский, Потемкин, Лозовский, Деканозов, Шкварцев, Бабарин, Павлов и почему-то секретарь Президиума Верховного совета Горкин. Риббентроп сидел на самом почетном месте – рядом со Сталиным и напротив Молотова.

Было весело. Это видно даже из суховатого отчета Хильгера. «Ужин был дан в соседних залах Кремлевского дворца и происходил в очень непринужденной и дружественной атмосфере, которая особенно улучшилась после того, как хозяева в ходе ужина провозгласили многочисленные, в том числе весьма забавные, тосты в честь каждого из присутствовавших гостей. Первый тост был адресован г-ну министру. В нем содержалось приветствие «приносящему удачу» гостю, и он был завершен «ура!» в честь Германии, ее фюрера и его министра.