Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Я не испытывал никакой жалости к Шуре. Более того, меня одолевали чувства мести за страдания, которые она причинила Полечке и подлую измену Сёме, который так искренне её любил и так был верен ей. Я чувствовал потребность учинить над ней самосуд, или, по крайней мере, потребовать от органов местной власти привлечь её к ответственности по законам военного времени.

Только любовь к Сёме и желание выполнить его, возможно предсмертную просьбу о встрече с женой, сдерживали чувство мести и ненависть к ней. Я не только не содействовал справедливому возмездию за содеянное Шурой зло, а наоборот обратился к Немировскому райвоенкому с просьбой помочь ей, как жене военнослужащего, и оказать содействие в приобретении билета для её поездки в Харьков к тяжело раненному мужу. Я передал ему также письмо военкома госпиталя, в котором излагались эти же просьбы.

Райвоенком высказал искреннее удивление моей заботой о Шуре, заявил, что она заслуживает сурового наказания за сотрудничество с фашистами, но учитывая тяжёлое ранение её мужа, офицера Советской Армии, пообещал временно воздержаться от репрессивных действий и подписал ходатайство начальнику станции Винница о помощи с билетами.

Конечно, поездки в Харьков больше заслуживала Полечка, которая очень соскучилась за любимым братом, и для которой эта возможность встречи с ним могла оказаться последней. Однако, достать два билета было невозможно. Начальник станции Винница на письме военкома начертал резолюцию о выдаче только одного билета из его брони, а касса выдала плацкарту на поезд, отправляющийся через неделю, так как на другие поезда свободных мест не было. Такое тогда положение было с билетами на железной дороге.

Я предупредил Шуру о дне её отъезда, а сам провёл оставшиеся дни с Полечкой.

64

Пригородный поезд доставил нас в Винницу. Шура везла с собой неподъёмный чемодан с салом, которое намеревалась продать на базаре, чтобы заработать побольше денег за счёт разницы в ценах в Немирове и Харькове. Пришлось нанимать носильщика, который на тележке подвёз чемодан к поезду и погрузил его в плацкартный вагон. Мне же довелось ехать в тамбуре, без билета.

В Харькове нанимали не только носильщика, но и такси, которым добрались до базара, где Шура очень выгодно распродала привезенное из Немирова сало.

Только к вечеру, когда время посещения больных закончилось, мы прибыли в госпиталь. С помощью Доры Абрамовны, которая задержалась на работе, чтобы помочь нам, удалось уговорить вахтёра пустить нас в палату к Сёме. Он теперь лежал в отдельной небольшой комнате, в самом углу коридора, на втором этаже. Трудно сказать почему его поместили в отдельную палату. То ли это было сделано с учётом ожидаемого приезда жены, или в связи с ухудшением состояния его здоровья. Возможно, что при этом учитывались обе эти причины.

Со времени моего отъезда Сёма ещё больше исхудал и побледнел. Когда на пороге появилась Шура он весь преобразился, на губах появилась довольная улыбка и лицо его как будто помолодело и покрылось румянцем. Он долго держал Шуру в своих объятиях, в глазах его искрились слёзы.

Вскоре в палату зашла Дора Абрамовна и принесла ужин на двоих. Меня она пригласила на ужин к себе домой, пообещав прийти за Шурой через два часа.

За ужином я рассказал Доре Абрамовне историю спасения Полечки, скрыв от неё подробности Шуриного отношения к ней, её измены Сёме и служения немцам. Всё это я твёрдо решил скрыть и от Сёмы, опасаясь отрицательного воздействия такой информации на его здоровье и психологический настрой.

Дора Абрамовна очень тепло относилась к Шуре и создала для неё все условия для беззаботной жизни. Она велела ей ни о чём не беспокоиться и не ограничивала какими-то сроками время её пребывания в Харькове.

Однако, через три дня Шура заявила, что ей нужно возвращаться домой, так как к ней якобы должен приехать Андрей. Сёму, конечно, огорчила поспешность Шуры, как и холодок её отношения к нему, который она не смогла скрыть, и который отметила даже Дора Абрамовна. Внешне же нельзя было заметить его недовольство поведением жены, и мне показалось, что он признаёт причину срочного её отъезда уважительной и во всём с ней согласен. Сёма оформил на неё аттестат на основную часть своего денежного довольствия, попросил меня проводить Шуру до Винницы, а самому поехать в Красилов для выяснения возможности возвращения туда нашей семьи. Он вручил мне письмо военкома госпиталя на имя председателя Красиловского райисполкома об оказании нашей семье помощи в обеспечении жильём.

Трудным было наше прощание с Сёмой на сей раз. Он вёл себя мужественно, обещал выписаться из госпиталя не позднее ноябрьских праздников и возвратиться в Красилов, но чувствовалось, что сам он в этом не уверен и скрывает от нас свои сомнения.

Дора Абрамовна устроила у постели больного прощальный ужин и открыла бутылку вина. Она подняла тост за выздоровление Сёмы и скорейшее возвращение семьи в родные места.

Сёма поддержал компанию, выпил вино и смотрел на Шуру такими же влюблёнными глазами, как и раньше, в далёкое довоенное время. Она же, хоть и была всю жизнь артисткой, и по её лицу редко когда можно было узнать её настоящие мысли и чувства, не могла скрыть своего холодного безразличия к мужу и его страданиям. Она всё поглядывала на часы, стремясь ускорить прощальную трапезу.

Прощаясь с Сёмой, я пообещал ему выполнить все его просьбы и поручения.

Он обнял и поцеловал Шуру, а по его щекам катились слёзы. Наверное, Сёма понимал, что это конец его любви, а может быть и жизни.

65

В Виннице я посадил Шуру на пригородный поезд до Немирова и в тот же день выехал в Красилов, город моего детства и юности, родину всей семьи Гимельфарбов. Память вернула меня в родительский дом на шоссейной улице, что возле польского костёла, почты и украинской школы, откуда мы с Сёмой и всей нашей семьёй ушли в тот незабываемый июньский вечер за день до прихода немцев. Вспомнились наши милые родители, не вынесшие муки голода, искусственно созданного сталинской политикой коллективизации сельского хозяйства, многочисленные мои славные и добрые родственники, погибшие в годы оккупации от рук озверелых нацистов и украинских националистов, школьные друзья и учителя, оставшиеся в оккупированном немцами местечке и расстрелянные фашистами вместе с тысячами других узников Красиловского гетто.

За этими грустными воспоминаниями не заметил как поезд подошел к Красилову. Вот уже знакомые очертания здания вокзала. Каким оно теперь кажется маленьким по сравнению с вокзалами Лозовой, Ворошиловграда, Сталинграда, Минеральных Вод, Кисловодска, Баку, Прохладной, Ташкента, Грозного и Харькова, через которые пришлось пройти в годы войны.