Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мамбо вопросительно приподняла брови.
– Зачем вы сунули руки в огонь?
– Я не… - Её взгляд окончательно прояснился. – Это кто-то из Пьетро. Что само по себе очень странно, потому что мой зов обычно не в силах долететь до того края мира духов.
В принципе, такого поворота и следовало ожидать. Разе она признается в шарлатанстве? Да никогда! Уже придумала объяснение. Ни черта не понятное мне, зато очень удобное для себя самой.
– Думаешь, я лгу?
Даже думать не хочу. Есть такая штука, как аутотренинг. Или, говоря попроще, самовнушение. При подходящем складе психики можно, если постараться, конечно, и ангелов видеть, и чертей гонять.
– Что он сказал тебе?
– Кто?
– Лоа, который ответил на зов.
Я что, должен пересказать всю ту ерунду? Нет уж.
– Ничего конкретного.
– Духи не говорят «конкретное», юноша. Они не называют имен, не устанавливают сроков, не назначают места. Только главное. Только то, что имеет значение.
Вот в это, пожалуй, поверю. Тот, кто шевелил губами Мари ла Кру, не разменивался по мелочам. И упомянутые детали, относящиеся к моему прошлому…
Все было именно так. Если пассаж про пальцы ещё мог оказаться удачной догадкой – предполагаю, что многие случайные убийцы испытывают похожие ощущения – то о словах мог знать лишь свидетель. Очевидец. Тот, кто присутствовал в комнате. Трое людей: я, Элена-Луиза и, собственно, убитый. Перед тем, как умереть, он про кровь и прохрипел. Причем, глядя на меня, а не на рану.
Что ж, учитывая мою нелюбовь к пустой болтовне, остается грешить только на маму. Хотя вряд ли. Она бы молчала ещё тверже, чем я сам. Ведь рассказать кому-то о последних словах первого мужа, значило бы признать себя свидетелем. А может, и невольным соучастником случившегося.
Нет, она не могла. Разве что на исповеди?
– Ты получил то, что хотел?
– Хотели, вообще-то, вы. Доказать, убедить, заставить поверить.
– И? Удалось?
Надежда. Торжество. Снисходительное сожаление. Искреннее любопытство. Как много всего может выразить взгляд!
– Кое-какое доказательство явлено было, сеньора. Но его слишком мало для того, чтобы поверить.
Мамбо вздохнула. И улыбнулась.
– А на чем тогда держится твоя вера в бога? Ты же веришь, не отрицай! Он часто являет тебе чудеса? Может быть, приходит в твою жизнь по воскресеньям? Дарил ли он тебе хоть раз свою благодать? Карал ли огненным мечом?
Хорошая провокация. Не знаю, заготовленная или спонтанная, но пожалуй, именно при таких обстоятельствах люди и меняют свои убеждения. Колдовство же тут, рядом. Вон оно, родимое, с песнями, плясками, барабанным боем, от которого дуреешь, с дымом пахучей травы, приносящей видения. Все, что хочешь. Все, что нужно твоему телу для ощущений. Да, именно так заблуждения и проникают в разум. Посредством плоти – самого слабого места системы, именуемой «человек».
У церкви свои ухищрения. И те же свечи, и монотонные молитвы, и купола соборов, взлетающие под небеса. Но к богу можно прийти безо всего этого. И, что главное, Он тоже приходит по-простому. Правда, сначала нужно остаться одному. Совсем-совсем.
– Ваш дух… приходивший не сказал ничего уникального. Все изложенные факты могли стать известны третьей стороне. С небольшой долей вероятности, но могли. Так что…
– Я не слышала ни слова из вашей беседы. Но одно я знаю точно: Пьетро не приходят к невинным агнцам. В твоем прошлом была кровь. Большая кровь.
Прозвучало сильно. То ли обвинительно, то ли угрожающе.
– Если и так, что дальше?
Она могла ответить все, что угодно. Например, припугнуть полицейским расследованием. Потребовать прекратить общение с Лил. Вообще начать шантажировать. Но я с удивлением услышал:
– Ничего. Это твой путь, не мой.
Длинные жилистые пальцы сдавили свечной фитиль, гася огонек.
– Уже поздно. Мне надо отдохнуть.
Приказ проваливать восвояси? Понял, исполняю.
* * *
Я вспомнил, что так и не забрал мусор, только когда увидел машину. И Хозе у кабины, нервно подкидывающего на руке монтировку.
– Кто кричал?
– Забудь.
– Она?
– Просто обожглась. Бывает.
– А орала так, будто с головой в костер окунулась.
Очень может быть. Однако если напарник слышал крик, то и все соседи в округе должны были насладиться коротким ночным концертом. Высыпать на улицу, начать задавать вопросы… А никого ведь не видно. Тишина, покой и всеобщая благодать. Ну, тут одно из двух: либо местные давно привыкли к образу жизни мамбо, либо пошло и примитивно боятся встревать в чужие неприятности.
– У женщины не все в порядке в черепке. Рано или поздно покалечится. Или вообще убьется. Куда смотрит социальная служба, интересно?
– Куда-куда… В сторону. Здесь все отводят глаза: так надежнее.
– Веришь в колдовство?
Хозе сунул монтировку под сиденье и поднялся в кабину.
– Да залезай уже! А то на обед не успеем. Лично я не хочу с пустым животом ещё полночи шататься.
– Тебе и не придется.
Новость о смене режима работы напарник воспринял неоднозначно. Возможность проводить больше времени с девушкой его, конечно, порадовала, но факт нежданно свалившегося муниципального заказа насторожил. Казалось бы, какая разница простому работяге, где, что и когда делать, а вот поди ж ты…
Я невольно задумался, пока шел домой. О странном, почти необъяснимом, но стойком недоверии к действиям высокого начальства. Этому ведь должна быть причина, правда? Тому, что простое поручение, спущенное с уровня городских властей, вызывает не желание добросовестно его исполнить, а наоборот, тормозит мыслительные процессы.
Саботировать никто не пытается, слава богу. Хотя бы потому, что это все-таки чревато наказанием. Но энтузиазма нет. Если бы Эста принес свои бумажки не из-за меня, а просто в силу обстоятельств, скажем, в рамках общей разнарядки, Долорес явно не торопилась бы пускать их в работу. Тянула бы весь возможный срок. Весь вопрос, почему?
Что-то нелепое и неважное, на что никогда нет желающих? Вряд ли. Общегородские нужды не могут быть совсем уж бессмысленными. Максимум казаться таковыми, как вещь, равно необходимая всем. Когда проблема конкретная и персонализированная, она, конечно, более понятна. По крайней мере, не возникает вопросов, решать её или нет. А вот если речь идет о общественно значимых вещах, отношение мигом становится другим. Меня же лично это не волнует, не затрагивает, не мешает, не отвлекает, не приносит убытков, не раздражает? Ну и бог с ним. Значит, само как-нибудь наладится.
Плохой признак, кстати. Подобные настроения говорят о хрупкости существующего общества. Если народ начинает воспринимать обращения властей враждебно…
Точно. Так и есть. Отсюда и настороженность, и медлительность, и отсутствие энтузиазма. Потому что
