Дочь мадам Бовари - Наталия Миронина

Он стал бесплотен, как призрак, – его не видели, не замечали и даже почти не слышали. Бывший друг, ответственный секретарь Георгий Николаевич проходил мимо него, высоко подняв голову и поджав губы. Материалы Костина перестали печатать. Впрочем, охоты писать у самого автора уже не было – творческий кураж нуждается в комфортном климате. И дело не только в том, что творец должен быть обласкан, достаточно небольшого интереса, участия, иной раз просто душевного спокойствия. Костин как-то разом перестал всех интересовать. В Доме писателей, где иногда ужинал Вадим, за спиной шептались. Скептик поэт Брамс как-то ему сказал:

– Наше маленькое рижское гуманитарное пространство не оставляет вам шансов. Через несколько лет вы пожалеете, что не уехали отсюда.

– Это похоже на травлю, – пожаловался Костин. Наконец-то за долгое время появилась возможность хоть с кем-то поговорить на эту тему.

– Бросьте, вы не знаете, что такое травля! – Брамс затянулся сигаретой. – Но вам будет нелегко. Гуляева оставила письмо, содержание каким-то образом стало известно многим.

– Я про письмо ничего не знаю, там что-то обо мне?

– О любви, а следовательно, о вас.

Вот как интересно получается – никто и никогда не приписывал ему роман с Ларисой, никто, наверное, и не догадывался о нем… Но когда ее не стало, все признали его виновным: воспользовался доверием бедной женщины, обманул, и все ради несерьезной книжки. Этакая записная книжка бонвивана. Откровенно говоря, если он и чувствовал себя перед кем-то виноватым, так это перед Лилей Сумароковой и Георгием. Он почти разрушил их семью, рассказав о своей страсти, о том, как преследовал Лилю, добиваясь взаимности.

О Ларисе же он писал вскользь, она была второстепенной героиней, с приятной внешностью, отсутствием характера и навязчивостью без памяти влюбленной женщины.

«Взрослые люди, как они не понимают, что, если человек влюблен, убедить его разлюбить – невозможно! Как я могу быть виноватым в ее любви ко мне?!» – думал Костин, но в глубине души все отлично понимал. Ему просто льстила очередная беззаветно влюбленная поклонница, а его книга не только раскрыла всем тайну Ларисы, но, главное, показала ей ничтожность ее чувств. Откуда он мог знать, что отчаяние женщины – это такая разрушительная сила! Он боялся, что смерть Ларисы действительно будет мучить его всю жизнь.

Никогда Вадим Петрович Костин не мог подумать, что уедет из этого волшебного города. Да, Москва – столица возможностей, но Рига… Рига – это тот город, который оставить невозможно, с его неповторимым стилем – вниманием к жизненным мелочам, превращающим обычные серые будни в наполненные важными и приятными событиями дни. Море, окружавшее город, придавало этой жизни значительность и особый смысл. Что-то необычайно мудрое было в старинном, давно сложившемся сочетании – суровой, холодной, плоской водной стихии и трогательного уюта мощеных улиц, небольших окошек, витиевато украшенных фасадов и сказочных шпилей. Те, кто когда-то здесь обустраивали жизнь, рассуждали правильно – человек, уходящий в бескрайнее море, возвращаться должен в согретый маленькими пространствами город.

«Не надо искать ничего фатального в собственных поступках! Все, что мы делаем, это в конце концов наш выбор. Никакой мистики!» Костин в последний день – фирменный поезд «Латвия» уходил только в девять часов вечера – решил заскочить в Центральный универмаг. Надо было что-то купить в дорогу и просто убить время – вещи были собраны, контейнер с мебелью и крупными вещами ушел в Москву еще два дня назад. Войдя в магазин, Вадим вдохнул этот странный, смешанный из, казалось бы, несовместимых составляющих запах. Пахло копченой рыбой, ванилью, сдобой, и над всем этим витал резкий аромат свежего кофе. Вадим походил вдоль прилавков и остановился перед витриной с пирожными.

– Давай купим вот эти!

Костин оглянулся, неподалеку от него стояла маленькая девочка с тугой белой косой и полная тетка без возраста.

– Конечно, купим и дома съедим, с молоком.

– Нет, здесь, как с мамой!

– Ну, здесь так здесь, – произнесла тетка и, вздохнув, усадила девочку на высокий табурет. – Сиди здесь, я принесу пирожные и чай.

– Нет, кофе, как мама!

– Хорошо, кофе, – на удивление быстро согласилась тетка и пошла к кассе.

Костин попятился и, пока его никто не заметил, вышел из магазина. Кто-то сказал, что счастье – это здоровье и плохая память. Здоровье у него есть, а вот где взять плохую память?! В девочке с толстой белой косой он узнал дочь Ларисы Гуляевой.

Москва была совсем другой. «Простоволосый город», – почему-то подумалось Костину, когда он въехал в свою новую московскую квартиру на восьмом этаже голубой девятиэтажки. Он постоял на балконе, оглядел бесконечный мир московских крыш, на минуту задержался взглядом на далеком здании Гидропроекта. Мимо балкона летел осенний пух – какое-то дерево разбрасывало свои невесомые семена. Пейзаж внизу был тихим, почти пригородным.

При выборе московского места жительства решающую роль сыграло наименование улицы, где стоял дом, – Московская. «Место симпатичное, но не столица. Столица там… Где Бульварное кольцо, Арбат, Остоженка… Надо будет перебраться туда. Со временем», – думал Вадим Петрович, вдыхая московский летне-осенний воздух, настоянный на арбузах, квасе и расплавленном асфальте.

По его первым впечатлениям, в отношениях москвичей отсутствовала милая церемонность, как отсутствовало и внимание к комфорту и красивым мелочам. Гурман, любивший проводить параллели между кулинарией и обычной жизнью, Костин очень скоро стал утверждать, что московский образ жизни таков, что ветчину здесь надо резать толстыми ломтями, тогда как в Риге – тонкими изящными кусочками. Удивительно, но именно эта особенность московской жизни – некоторая расхлябанность, разудалость, широта и отсутствие сконцентрированного внимания каждого к каждому – благотворно повлияла на Вадима Петровича. Никому не было дела до его проблем, до его «рижского шлейфа». А когда так, стоит ли об этом думать, вспоминать и беспокоиться?!

В Москве карьера Костина неожиданным образом сделала крутой вираж. На одном из официальных мероприятий его познакомили с высоким милицейским чином. Чин был хорошо образован, эрудирован, имел склонность к занятиям живописью и грезил о литературном увековечивании милицейских подвигов. Не своих личных, разумеется, а профессиональных подвигов в государственном масштабе.

– Вот, понимаете ли, наши мастера пера пишут обо всех, даже о доярках. А последняя приличная книжка о чекистах и милиционерах вышла в 1968 году. Все, что печаталось потом, не заслуживает внимания. Так, чтиво. А мне бы хотелось, чтобы появился роман, настоящий, увлекательный, чтобы читатель забыл про все свои дела, чтобы все ждали продолжения, где был бы настоящий герой. Ну, вот, например, есть Базаров у Тургенева, – милицейский чин проявил чудеса осведомленности, – появилось явление – базаровщина. Вы меня понимаете?