Ты следующий - Любомир Левчев

7 сентября 1978 года вечером на мосту Ватерлоо (!) таинственный человек в темных очках ранит писателя Георгия Маркова отравленной пулей, выпущенной из зонтика… Зонтик! Это предмет, который Джери постоянно держал при себе (не столько ради элегантности, сколько для того, чтобы беречь свое драгоценное здоровье), – и вдруг он выстрелил!

Даже английская домохозяйка могла бы сказать: я не верю в версию о стреляющем зонте. Что это за болгары, которые и обычный-то зонтик не могут изготовить, а тут вдруг придумывают такой сложный механизм, находят неизвестный яд рицин и отливают пулю из платинового сплава? И для чего? Чтобы убить какого-то своего диссидента? Так в Лондоне за пять гиней можно отыскать бродягу, который сделает то же самое, используя обыкновенный кирпич.

У меня же не было права отбросить версию убийства из стреляющего зонтика только потому, что она выглядела сумасшедшей, трудоемкой и дорогой. К фантазии тайных служб вряд ли применимы здравые человеческие соображения. И я поймал себя на мысли, что начал нечто вроде собственного расследования.

Прошло совсем немного времени со дня трагической гибели Джери, а я уже отправился в Лондон с “частным визитом”. Мне надо было увидеться (и я увиделся!) с Генри Муром. Естественно, мы встретились и с Петром Увалиевым. По традиции, мы много болтали. Вечером остроумный и веселый аристократ повел меня в достаточно дорогой ресторан в его районе. С нами был и живший тогда в Лондоне Саша Бешков. Прежде чем отпить первый глоток вина, я задал мучивший меня вопрос:

– Пьер, кто убил Джери Маркова?

Увалиев глубоко вздохнул и стрельнул в меня своим лазерным взглядом.

– Джери сам себя убил! – был его ответ.

Я невежливо рассмеялся:

– Дорогой Пьер, я был одним из самых близких друзей Джери. Я отлично его знаю. Если есть невозможная версия его смерти, так это как раз версия о самоубийстве. Знаешь, какую зверскую жажду жизни подарил ему туберкулез?

– Почему ты понимаешь меня буквально? Я не утверждаю, что он физически покончил с собой. Что он сам выпил яд или выстрелил в себя из своего же зонтика. Совсем нет. Я думаю, что все его поведение в этой стране было самоубийством. Он сочинял свою жизнь, как роман. А человек, который сочиняет жизнь, сочиняет и смерть. Не успев приехать, Георгий тут же стал хвалиться тем, как близко он был знаком с Тодором Живковым, какой у него авторитет в службе госбезопасности, сколько великих тайн ему известно. Это было равносильно кукареканью петуха в дремучем лесу. Лисицы тут же взяли его в кольцо. Сначала они не могли поверить своим ушам. Подозревали, что это ловушка, но в конце концов все-таки съели его… А что же это были за тайны, которыми Джери хотел привлечь внимание к собственной персоне? Он распространил слух, что я – агент ваших служб. Ну и чего он добился? Конечно, он насолил мне и подкинул неприятностей. Но вовсе не достиг того, к чему стремился: не смог занять мое место. У него ничего не вышло, потому что он не обладал нужными качествами…

– А не думаешь ли ты, что его идеей фикс было получить всемирное литературное признание? Он убеждал меня, что добиться этого, живя в Болгарии, невозможно.

– Разумеется! Но как это сделать, не зная языка? И именно здесь его настиг творческий кризис. Кроме “Репортажей” – ничего! А кто будет читать эти репортажи, да еще о Болгарии?! Если бы все вы, которых Джери оплевывал с таким яростным вдохновением, были мировыми знаменитостями, возможно, это бы вызвало интерес. Так что вы во всем и виноваты.

Пьер шутил. Пьер смеялся. А я – нет. Я уже знал, что мне выпала черная карта. И что вскоре мне вынесут смертный приговор террористы из таинственной группы “Гайдуки”… Но кто они? Кто эти неизвестные, не называемые по тем или иным соображениям люди? Те, кто предупреждает тебя то от имени жизни, то от имени смерти?!

В эпилоге одной дружбы, превратившейся в ненависть, в эпилоге одного из путей, простиравшихся перед всеми нами, в эпилоге, который опережает свое время и место, – я и сам не могу ответить на свои вопросы. Потому что люди, с которыми Джери играл свою последнюю партию в покер, еще не раскрыли свои карты. Они еще блефовали. Срывали джекпот. Миндаль был адски соленым. Жажда сжигала их изнутри. Но никто не смел сказать: “Ва-банк!” Так кто-то может получить нераскрытую карту, которую все боятся, вместе с выигрышем.

•

В этом месте Сумасшедший Учитель Истории прорычал голосом следователя:

– Говори, но знай, что все твои показания могут быть использованы против тебя. И они будут использованы!

– Господин Учитель и господин следователь, я знаю не слишком много, но зато отлично знаю, чего я хочу. Я хочу изречь те слова, которые ты изречь не смеешь. Именно те, что всегда использовались и могут использоваться против меня самым бесстыдным образом.

•

Я получил новое приглашение от Тодора Живкова. На этот раз он звал меня на охоту.

(“На царскую охоту, – поправляет меня Сумасшедший. – И Борис III этим увлекался. С Элином Пелином и прочими”.)

Но когда я огляделся в Боденском лесу, то оказалось, что тут собрались “старые знакомые” – или по “Бамбуку”, или по какому-либо другому “скомпрометировавшему себя” месту.

Лично я тогда не имел никакого представления о сложившемся отряде охотников Живкова. А в него входили: Эмилиан Станев, Ангел Балевски, Пантелей Зарев, Георгий Джагаров и Стефан Гецов. Думаю, Пенчо Кубадинский, который тоже там присутствовал, ощущал себя самостоятельной “единицей”. В последующие годы из этой группы выпал Эмилиан Станев, потому что с возрастом он сделался опасен (однажды случайно ранил егеря), и Стефан Гецов, который по неизвестным мне причинам обиделся и на отряд и на Живкова. Но места тех, кто выбыл, так никто и не занял.

А кто же был довеском – “ополчением”, которое созывалось на сборы всего раз в год? Поначалу это были я, Йордан Радичков, Светлин Русев, Величко Минеков и Христо Нейков. Впоследствии охотничье “ополчение” стало расти. Принцип подбора сделался скорее административным. Приглашались все председатели творческих союзов, а также некоторые их замы. Например, можно было увидеть Леду Милеву с ружьем. Или ипохондрика Богомила Райнова, который кутался в шарф, как наполеоновский маршал под Москвой. Но это было позже. А изначальный состав группы я уже назвал. Ичо и Величко были старыми охотниками. Остальные же – полными профанами. У нас не было ружей – и Тодор Живков подарил каждому по дешевой русской двустволке. Правда, со своим автографом… И вот мы сидим в засаде: охотники, попавшиеся в волшебный капкан солнца. В тридцати метрах слева от меня Пантелей Зарев повесил ружье на ветку и записывает в блокнот какую-то важную мысль, которую он услышал от Живкова или придумал сам. Ему хорошо. Хоть что-то уже поймал. А у нас ничего не выходит. Справа стоит Светлин Русев. Трезвенник и вегетарианец. Ему абсолютно нет дела до всеобщего сегодняшнего невезения. Кабаны и олени проскальзывают по каким-то тропкам, где их никто не ждет… Возможно, это свободное место… того самого, кто должен был бы быть тут с нами. Вдруг я вижу несчастного зайчика, который пытается проскочить мимо нашей засады. Я не стреляю по зайцам и косулям, но сейчас, когда нам не везет, все-таки поднимаю ружье. И неожиданно слышу странные звуки: это Светлин бросает камни и кричит “кыш!”, пытаясь спасти животное.

– Светлин, сейчас я пальну в тебя. Зачем ты вообще пришел сюда, вооруженный, как лесной разбойник? Неужели ты не можешь хотя бы один раз нажать на курок?

Я снимаю шапку и подбрасываю ее в воздух:

– Стреляй!

И Светлин стреляет. Возможно, ему просто повезло. Моя шапка разорвана в клочья. Охотничий подвиг художника: прострелить шапку поэта.

•

“Такой, значит, и была ваша знаменитая охота?” – спросит кто-нибудь. Нет, конечно. Почти для каждого из присутствующих настоящая охота начиналась вечером в охотничьем домике у огня. Вот тогда…

Был один случай, когда прострелена оказалась не шапка, а моя голова.

– Предложите нам тему для разговора! – начал, по обыкновению, Живков, загадочно улыбаясь.

И пока мы переглядывались, у Георгия Стоилова родился маленький вопрос:

– Да простит меня мой друг Любо Левчев, но не слишком ли много писателей стало в Болгарии? Вот раньше можно было с закрытыми глазами купить книгу, и это оказывался классик, а сейчас?..

Я удивился, но не слишком. Мне было известно, что любая случайность здесь была преднамеренной. Я знал, что меня полагалось “поднять”, как кабана в лесу. И этот коварный вопрос был мне до боли знаком.

Воспоминание, которое (наряду со многими другими) я здесь воскрешаю, не вписано в хронологический сюжет этой книги. К тому моменту я уже много лет был председателем Союза писателей. И каждый год мне приходилось отвечать на один и тот же вопрос в двух его одинаково опасных вариациях: во-первых, зачем мы принимаем в Союз так много новых членов, притом молодых, неокрепших; и, во-вторых, почему мы приняли так мало идейно созревших товарищей, у которых за плечами уже по двадцать книг. Сейчас мне пришлось защищаться перед, возможно, самой опасной аудиторией. Разумеется, я начал со слов: “Да извинит меня мой друг Георгий Стоилов”. А далее углубился в дебри статистики: