Народная Русь - Аполлон Коринфский

Из стародавних обычаев, связанных с этим праздником, далеко не все дошли до рубежа наших дней. Многое исчезло, даже не будучи занесено на страницы народоведческих исследований. В Енисейской губ. (Минусинск, окр.) крестьянки, выбрав на Семик кудрявую березку и срубив ее, наряжают в свое лучшее платье и ставят в клеть до Троицы, а затем — с песнями — уносят ее к реке. В Казанской губ. (Чистопольск. у.) накануне Троицы совершается игрище в честь языческого бога Ярилы. В Пензенской и Симбирской губерниях на следующий за Троицыным день девушки, одевшись в худшие-затрапезные сарафаны, сходятся и, назвав одну из подруг «Костромою», кладут ее на доску и несут купать-хоронить к реке. Затем сами купаются и возвращаются домой, где переодеваются во все праздничное и водят хороводы до глубокой ночи. В Орловской губ. в Троицын день «молят коровай», испеченный из муки, принесенной всеми девушками деревни вскладчину: идут с этим караваем в рощу и поют над ним. В Псковской губ: во многих селах обметают могилы пучка-ми цветов, принесенных из церкви от троицкой обедни. Это называется — «глаза у родителей прочищать». Во многих местностях на Руси в старые годы в этот праздник происходили смотрины невест. Девушки собирались на лугу и, сойдясь в круг, медленно двигались с песнями. Вокруг стояли женихи и «высматривали» невест. В Калужской губернии существовал, — а в Орловской с Тверской и теперь соблюдается, — обычай «крещения кукушек», состоявший в том, что на семицкое гулянье в роще избранные гуляющими «кум» и «кума» надевали крест на пойманную заранее кукушку или на траву, носящую ее имя («кукушкины слезы», «кукушечий перелет» и др.), клали их на разостланный платок, садились около него и целовались под звуки приуроченной к этому семицкой песни:

«Ты, кукушка ряба,Ты кому же кума?» и т. д.

Многие из описанных обычаев уже исчезли, иные — видоизменились до неузнаваемости; но есть и немало таких, что еще доживают свой век с тем самым обликом, с каким были созданы народным воображением в стародавние дни. Троицын день во времена московских царей всея Руси сопровождался особой торжественностью в царском обиходе. Царь-государь в этот великий праздник «являлся народу». Царский выход был обставлен по особому уставу. Шел государь в наряде царском: на нем было «царское платно» (порфира), царский «становой кафтан», корона, бармы, наперсный хрест и перевязь; в руке — царский жезл; на ногах — башмаки, низанные жемчугом и каменьями. Венценосного богомольца поддерживали под руки двое стольников. Их окружала блестящая свита из бояр, разодетых в золотые ферязи. Во время следования царя к обедне свита царская шла рядом: люди меньших чинов — впереди, а бояре и окольничие — сзади государя. Постельничий со стряпчими нес «стряпню»: полотенце, стул «со зголовьем», подножье, «солношник» — от дождя и солнца и все прочее, что требовалось по обиходу.

Во всем блеске царского облачения входил государь в Успенский собор — в сопровождении бояр и всех людей ближних. Впереди всего шествия стольники несли на ковре пук цветов («веник») и «лист» (древесный, без стебельков). Царский выход возвещался гулким звоном с Ивана Великого «во все колокола с реутом»; звон прекращался, когда государь вступал на свое царское место. На ступенях этого «места», обитого атласом красного цвета с золотым галуном, ближние стольники поддерживали государя. Торжественно шла обедня. По окончании ее, перед троицкою вечернею, подходили к царю соборные ключари с подобающим метанием поклонов и подносили ему на ковре древесный лист, присланный патриархом. Смешав его с «государевым листом» и разными травами и цветами, они застилали им все царское место и окропляли его розовою водой. Взятым от государя листом они шли устилать места патриаршее и прочих властей духовных. Остаток раздавался боярам и другим богомольцам, по всему храму. Государь преклонял колена и — как говорилось в то время — «лежал на листу», благоговейно внимая словам молитвы. Когда кончалась Божественная служба, он выходил из собора прежним торжественным выходом, «являлся народу», приветствовавшему его радостными кликами, и — в предшествии одного из ближних стольников, несшего «веник» государев, возвращался во свои палаты царские. Колокольный звон не смолкал во все время его следования от собора до дворца.

На Троицкой зеленой неделе царевны с боярышнями увеселялись во дворце играми-хороводами, под наблюдением если не светлых очей самой государыни-царицы, то зоркого взгляда верховых боярынь и мамушек. Для игр и хороводов — как в царицыных, так и в царевниных хоромах были отведены особые обширные сени. Здесь находились и приставленные к царевнам «дурки-шутихи», бахари, домрачеи и загусельники со скоморохами, все — кто должен был доставлять «потеху» и «затеи веселыя». Царевен увеселяли сенные девушки, «игрицы», которыми — вероятно — «игрались» те же самые песни семицкие, что раздавались в это время под березками над водою по всей Руси, справлявшей свои стародавние игрища во славу «Семика честного» и Троицы — Зеленых Святок.

XXV

Духов день

Речист русский народ-пахарь, тороват на всякое слово красное. Многое-множество таких слов сделалось «крылатыми», — не то что из года в год, а из века в век, перелетающими вместе с сопутствующими им обычаями, поверьями и приметами. Не обойден народным красным словцом и «Духов день», — как именуется в народе следующий за праздником Троицы-Пятидесятницы понедельник. «До Свята-Духа не снимай кожуха!» — говорит деревенская Русь. Выдаются местами, действительно, такие непогожие весны, что только к этому времени и перестает знобить мужика холодом; особенно близко относится приведенное присловье к русскому северу, где зима-Морана долго еще дает о себе знать, несмотря на теплые ласки Лады-весны, которая даже и от угрюмых обитателей северного-студеного поморья не скрывает своей красной красы.

Только после этого праздника и можно позабыть о морозах-утренниках вплоть до самой осени — на всем неоглядном просторе Земли Русской. «С Духова дня не с одного неба, а даже из-под земли тепло идет!» — замечает посельщина-деревенщина: — «Не верь теплу до Духова дня!», «Придет Свят-Духов день, — будет на дворе, как на печке!», «И сиверок холоден до Духова дня!», «Зябка девица-рассада, а и та просит у Бога холодку после Духова дня!», «Свят-Дух весь белый свет согреет!», «Доживи до Троицы-Духова-дня, а тепло будет!» — приговаривает дождавшийся лета православный честной люд, во многих местностях с этого праздника, по обычаю старины, начинающий выбираться на летний ночлег из душной избы в более прохладные сени-клети.

Троица — повсеместный праздник цветов и березок. На Духов день последние остаются красоваться как возле хат, так и в хатах; цветы же, вместе с травой устилавшие пол церковный во время троицкой Божественной службы, подбираются богомольцами, приносятся домой и тщательно сберегаются под божницею: советуют опытные хозяева пользовать ими — вперемешку с другим кормом — больную домашнюю животину (коров — в особенности). Набожные старухи сушат и толкут в ступе принесенные от духовской обедни цветы и бережно хранят порошок на случай болезни кого-нибудь в семье. Достаточно, по их словам, вовремя окурить больного благовонным дымом этого порошка из «священаго цвета», чтобы недуг пошел на поправку. Этим же дымом-«духом» знающие «всякое слово и всякое зелье» люди берутся изгонять бесов из одержимых ими («порченых», «кликуш»).

В народе с давних пор ходит сказание о том, что Духова дня, «как огня», страшится бродящая по земле нечисть. По старинному преданию, повторяющемуся и теперь во многих местах среднего Поволжья, на этот праздник — во время Божественной службы — сходит с неба священный огонь, испепеляющий всех злых духов, попадающихся ему. «И бегут беси огня-духа», — повествует седое народное слово, — «и мещут ся злые духи в бездны подземныя. И в бездне настигает их сила сил земных. Слышит вопль бесовский в сей день Господень заря утренняя, и полдень внемлет ему, и вечер — свете-тихий, — такожде до полунощи… Погибают огнем негасимым беси, их же тьма тем… И не токмо силу бесовскую, разит огнь небесный всяку душу грешную, посягающу на Духа Свята дерзновением от лукавствия»…

В старину в Духов день устраивались по селам и даже городам особые, к этому празднику нарочито приуроченные игрища. Еще в 30-х годах XIX-го столетия соблюдался этот обычай в Чухломском уезде Костромской губернии. Для сбора участников игрища, накануне вечером, заранее избранной «большухою» рассылались девчата-послы по всем красным девицам, звали-позывали их с матерями и всеми родственницами собираться после обеда на Духов день в заранее определенное место близ села. В урочный час сходились гостейки, званые-прошеные, становились в кружок и запевали песни, на это игрище положенные. Кроме большухи, выбирались всем скопом две девушки, которых обступали хороводом. Они стояли посредине, по окончании одной игры отдавали всем поклоны и снова становились в кружок, а на их место выбирались две других. Очередь при выборе соблюдалась по старшинству лет: младшая пара не должна была выбираться раньше старшей. Песни «игрались» до вечера; перед стадами (возвращением скота с пастбища) все расходились по Дворам, чтобы ночью снова сойтись на том же месте для новых игрпесен хороводных, продолжавшихся до самой полуночи. Все эти песни звучат отголоском свадебных. Вот, например, одна из них, которую и теперь еще можно слышать во многих уголках деревенской Руси: