Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов

испанских экзистенциальных мыслителях. В прошлый раз я говорил о Кьеркегоре. Кьеркегор – это первая трепетная ласточка экзистенциализма. Но ласточка, которая не сделала весны, а вмерзла в лед XIX столетия и на шестьдесят лет была забыта в своем льду. Но при приближении ХХ века, при приближении и к хронологическому 1900 году, и к той дате, которую справедливо все считают началом ХХ века как исторической эпохи, то есть 1 августа 1914 года, в двух странах мира (европейских) уже начинаются зарницы раннего религиозного экзистенциализма, появляются уже не отдельные ласточки, а целые плеяды мыслителей. Что это за две страны, расположенные на двух дальних окраинах Европы, где на самом закате XIX века и на заре ХХ века появляется экзистенциализм, в еще очень ранних, незрелых формах и в основном религиозный? Это Россия и Испания. В следующий раз у нас с вами будет русский день: мы поговорим о русских экзистенциалистах.

А сейчас я хотел бы, прежде чем я начну говорить о своих героях, о первом и о втором, сказать несколько слов об Испании, об «испанскости», задать небольшой социокультурный контекст. Вообще, как считают многие, и это очевидно, между Россией и Испанией чрезвычайно много общего. Совершенно не случайно, что в этих двух странах возникает экзистенциализм в начале ХХ века. Давайте с вами вспомним, пробежимся по очевидным социокультурным явлениям и процессам.

Во-первых, и Испания, и Россия – страны поздней модернизации. Страны второго эшелона модернизации, где индустриализм, капитализм начался с огромной задержкой и отставанием. И там и здесь все это началось на несколько столетий позже, чем в какой-нибудь Англии или даже чем в Германии.

С этим связана вторая особенность, которая роднит Испанию и Россию: это – общинность, коллективизм. Только в этих двух странах община дожила до ХХ века. В других странах Европы она умерла: где раньше, где позже. И это, конечно влияло на всю структуру общества, на все сознание людей, на их ценности. Характерно то, что Наполеон, завоевывая Европу, столкнулся с серьезным партизанским движением только в двух странах: это, отчасти, в России и, в значительно большей мере, в Испании. Это как раз отсюда же. То есть обе эти страны – поздней модернизации, страны с очень долго существовавшей общинной, коллективистской традицией.

Еще одна, третья черта, которая резко роднит Испанию и Россию: это две разложившиеся вековые великие империи, которые мучительно распались. Нам сейчас особенно хорошо это понятно относительно России. Российская империя развалилась сначала в революции 1917 года, потом гальванизировалась и через запредельное насилие восстановилась в «советском» виде и сейчас, в 1990–2000 годы, снова и уже бесповоротно распалась. То есть гибель Российской империи была поэтапной, но мы с вами сейчас очень хорошо понимаем, что это такое – гибель империи. Имперский, реваншистский синдром, утрата идентичности и так далее. А у испанцев это произошло разово, резко, однократно. То есть Испания, как и Россия, страна имперская, с имперским прошлым и грезами о былом всемирном величии. Страна с огромной историей, католической, которая владела половиной мира, Новым Cветом, с блестящими этапами своей истории. И все завершилось в 1898 году окончательно. Но, конечно, загнивала эта империя долго, несколько столетий, как, впрочем, и Российская империя. Но в 1898 была поставлена точка. Это, как вы знаете, война США и Испании, в ходе которой Испания была разгромлена и потеряла почти все свои колонии. Страна, которая гордилась тем, что она – мировая держава, империя, оплот католицизма, страна с вековой традицией, оказалась закоулком Европы. Нам в России более чем понятно, что это значит: «постимперский синдром», растерянность, крах всех притязаний на величие и всемирную роль, превращение в провинцию и полная потеря идентичности и ориентиров в связи с этим. Так что это тоже очень роднит Россию и Испанию. И то, о чем я буду говорить на обеих лекциях, будет во многом с этим связано.

Так вот, как следствие из всего предыдущего: и для России, и для Испании очень характерна одна тема, вокруг которой во многом крутилась как русская философия с момента своего рождения во второй четверти XIX века, так и испанская. Это вопрос о «русской (испанской) идее», о «русской (испанской) душе», о «месте России (Испании) в мире и ее миссии». В России это – спор западников и славянофилов: назад или вперед, в Европу или к своим традициям? Мы прекрасно знаем, что во многом русская философия была ориентирована и закручена на эти вечные споры. Назад или вперед? В Европу или куда-то к своей традиции? И в чем она, эта традиция? Русские философы делились не на «материалистов и идеалистов», не на «эмпириков и рационалистов», а по принципу (выдающему некоторую незрелость, вторичность и местечковую провинциальность нашей местной философской традиции) «западники и славянофилы», «евразийцы», «марксисты», «народники». То есть, их разделял вопрос: как относиться к традиции, как относиться к универсальному, национальному, европейскому, своему и что такое «свое»?

Те же самые идейные споры сотрясали Испанию и определили духовный ландшафт Испании рубежа XIXXX веков. То есть идти назад, грезить о величии империи, прекрасном католическом и рыцарском прошлом или спешить вперед, срочно модернизироваться, бежать за Европой, пока не поздно? В эти интеллектуальные споры были погружены оба наших сегодняшних героя, величайшие испанские философы.

Затем, в ХХ веке, Россия и Испания породили две величайшие революции – как следствие из всего предыдущего. Великая российская революция 1917–1921 годов, оказавшая ключевое влияние на все судьбы человечества и определившая историю ХХ века, и Великая испанская революция 1936–1939 годов, которая была не такой масштабной и не так сильно повлияла на мир, но была еще радикальней, еще глобальней и еще глубже в социально-эмансипирующем смысле. Как следствие всего предыдущего: поздняя модернизация, потеря идентичности, постимперский синдром, сильная общинность и сочетание, с одной стороны, мучительных последствий капиталистической модернизации и каких-то пережитков старых, феодальных, имперских порядков, наличие сильных элементов традиционного общества, невероятная острота проблем – и все это породило две великие революции ХХ века: российскую и испанскую.

И я, повторюсь, не социолог, и я не социологизатор, и я не говорю, что все в культуре вообще выводится из этого комплекса социальных факторов. Но это многое объясняет – какую-то сокровенную близость двух культур, двух исторических и философских традиций. В русской культуре, о чем я уже говорил, всегда были очень сильные экзистенциальные мотивы, задолго до появления экзистенциализма, и поэтому совсем не случайно в России появились такие философы, как Бердяев и Шестов, и такой человек, который не знал слово «экзистенциализм», как