Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций. - Арнольд Джозеф Тойнби

История почти каждой цивилизации предоставляет примеры географической экспансии, совпадающей с ухудшением качества. Мы остановимся лишь на двух.

Минойская культура достигла наибольшего радиуса своего излучения в той фазе, которую наши современные археологи относят к «позднеминойской III». Эта фаза начинается не позднее разграбления Кносса около 1425 г. до н. э., т. е. не позднее катастрофы, в которой минойское универсальное государство, «талассократия Миноса», распалось и уступило место междуцарствию, во время которого минойское общество обанкротилось. На всех материальных продуктах минойской культуры, датируемых начиная с третьей фазы позднеминойского периода, стоит столь явное клеймо декаданса, что складывается впечатление, будто по географическому распространению эти продукты перегнали все предшествующие минойские продукты. Это выглядит так, словно бы ухудшение качества ремесла было той ценой, которую пришлось заплатить за расширение производства.

В истории древнекитайского общества, предшественника общества дальневосточного, мы встречаем почти то же самое. В течение эпохи роста владения древнекитайской цивилизации не распространялись далее бассейна Хуанхэ. И как раз в «смутное время» — в «период борющихся царств», как называют его китайцы, — древнекитайский мир включил в свой состав бассейн реки Янцзы на юге и равнины по ту сторону Пейхо[426] — с противоположной стороны. Цинь Шихуанди, основатель древнекитайского универсального государства, распространил свои политические границы вплоть до линии, отмеченной Великой Китайской стеной; династия Хань, продолжившая труды императора Цинь Шихуанди, продвинула границы дальше на юг. Таким образом, и в древнекитайской истории периоды географической экспансии и социального распада совпадают.

Наконец, если мы обратимся к еще незавершенной истории нашей собственной западной цивилизации и рассмотрим ее начальную экспансию за счет недоразвившихся дальнезападной и скандинавской цивилизаций, ее экспансию от Рейна до Вислы за счет североевропейского варварства и от Альп до Карпат за счет венгерского авангарда евразийских кочевников, а также последующую заморскую экспансию во все уголки Средиземноморского бассейна от Гибралтарского пролива до устий Нила и Дона в ходе широко распространившегося, хотя и мимолетного движения завоевания и торговли, для которого наиболее подходящим и кратким названием будет «крестовые походы» («the Crusades»), то мы можем согласиться, что все эти процессы, как и начальная заморская экспансия Эллады, являются примерами географического расширения, которое ни сопровождалось, ни повлекло за собой какую-либо задержку в увеличении подлинного роста цивилизации. Но когда мы исследуем возобновившуюся и продолжающуюся до сих пор всемирную экспансию последних столетий, то можем лишь останавливаться и удивляться. Вопрос, который нас так беспокоит, это вопрос, на который в наше время ни один мудрый человек не может дать уверенного ответа.

Теперь мы перейдем к следующему разделу нашей темы и рассмотрим, может ли прогрессивное завоевание природного окружения при помощи технических усовершенствований быть адекватным критерием подлинного роста цивилизации. Существуют ли факты положительной взаимозависимости между техническими усовершенствованиями и прогрессом социального роста?

Эта взаимозависимость считается доказанной в классификации, введенной современными археологами, где предполагаемый ряд стадий в усовершенствовании материальной техники берется в качестве показателя соответствующей последовательности глав в прогрессе цивилизации. В этой мыслительной схеме человеческий прогресс представлен в качестве ряда «эпох», различающихся по технологическим ярлыкам: эпоха палеолита, эпоха неолита, медно-каменный век, медный век, бронзовый век, железный век, к которым можно добавить машинный век, в котором сами мы имеем честь жить. Несмотря на широкое распространение этой классификации, неплохо было бы критически пересмотреть ее претензию на [истинное] представление стадий в прогрессе цивилизаций; ибо даже не прибегая к какой бы то ни было серьезной эмпирической проверке, мы можем указать на несколько оснований, по которым она является подозрительной a priori.

В первую очередь она подозрительна по причине самой своей популярности, ибо апеллирует к предрассудкам общества, очарованного своими собственными недавними техническими победами. Ее популярность является иллюстрацией того несомненного факта (взятого в качестве отправной точки для первой главы данного «Исследования»), что каждое поколение склонно конструировать свою историю прошлого в соответствии с собственной эфемерной мыслительной схемой.

Вторая причина для критического отношения к технологической классификации социального прогресса заключается в том, что эта классификация является очевидным примером склонности исследователя становиться рабом отдельных материалов исследования, случайно оказавшихся в его руках. С научной точки зрения может оказаться чистой случайностью то, что материальные орудия, созданные для себя «доисторическим» человеком, сохранились, тогда как произведения его душевной жизни, его институты и идеи, погибли. Действительно, если этот умственный аппарат задействован, он играет в жизни людей гораздо более важную роль, чем любой материальный аппарат; однако поскольку отброшенный за ненадобностью материальный аппарат оставляет, а душевный — не оставляет материальных обломков, и поскольку занятием археолога является именно изучение оставленных человеком обломков в надежде извлечь из них знание [обо всей] человеческой истории, ум археолога имеет тенденцию изображать Homo Sapiens лишь в его второстепенной роли Homo Faber. Обращаясь к фактам, мы находим примеры технических усовершенствований и в тех случаях, когда цивилизации остаются статичными или же склоняются к упадку, равно как и примеры противоположной ситуации, когда техника остается статичной, а цивилизации находятся в движении, которое может быть как прогрессирующим, так и регрессирующим.

Например, каждая из задержанных цивилизаций достигла высокого уровня развития техники. Полинезийцы были выдающимися мореплавателями, эскимосы — рыбаками, спартанцы — воинами, кочевники — дрессировщиками лошадей, османы — дрессировщиками людей. Все это случаи, в которых цивилизации оставались статичными, в то время как техника совершенствовалась.

Примером усовершенствования техники и одновременного упадка цивилизации является контраст между верхним палеолитом в Европе и нижним неолитом, непосредственно предшествовавшим ему в технологическом ряду. Верхнепалеолитическое общество довольствовалось грубыми орудиями труда, но развивало тонкое эстетическое чувство и не пренебрегало открытием некоторых простых средств художественного выражения. Искусные и живые наброски углем животных, сохранившиеся на стенах пещерных жилищ палеолитического человека, вызывают в нас восхищение. Общество нижнего неолита прилагало бесчисленные усилия, чтобы обеспечить себя тонко отшлифованными орудиями и, возможно, использовало их в борьбе за существование с палеолитическим человеком, в которой Homo Pictor[427] был побежден и оставил поле битвы за Homo Faber. Во всяком случае, изменение, открывшее замечательный прогресс в области техники, является определенной неудачей в области цивилизации, ибо искусство верхнепалеолитического человека умерло вместе с ним.

Майянская цивилизация в технологическом отношении тоже никогда не продвинулась за пределы каменного века, тогда как аффилированные мексиканская и юкатанская цивилизации сделали выдающиеся успехи в обработке различных металлов в течение пяти столетий, предшествовавших испанскому завоеванию. Однако не может быть никакого сомнения в том, что майянское общество достигло гораздо более утонченного уровня развития цивилизации, нежели два самых посредственных общества, являющихся дочерними по отношению к нему. Прокопий Кесарийский[428], последний из великих греческих историков, начинает свою историю войн императора Юстиниана[429] — войн, которые фактически прозвучали похоронным звоном по эллинскому обществу, — с заявления о том, что его тема является гораздо интереснее по сравнению с теми, что выбирали его предшественники, поскольку современная ему военная техника далеко превосходит технику, использовавшуюся во всех прежних войнах. Действительно, если бы мы могли отделить историю военной техники от других нитей эллинской истории, то обнаружили бы непрерывный прогресс от начала до конца — в течение периода роста этой цивилизации и далее, в течение периода ее упадка; и мы обнаружили бы также, что каждый шаг в ходе этого технического прогресса стимулировался событиями, гибельными для цивилизации.