Зерно жизни - Дмитрий Хван

— Это без проблем, Алексей. Пристреливай на здоровье. Это винтовка под первым номером для Усольцева, кстати.

— Сначала вооружаем казаков? — спросил, надевая противогазную сумку с патронами, Алексей.

— Да, им это оружие понятней, чем автоматическое. Да и их раритеты сменим более качественным оружием, — ответил князь придерживая тяжёлую дверь, чтобы Алексей, несущий ружьё, прошёл в дверной проём.

— Ружьишко не фонтан, ткань для патрона не подходит, Вячеслав, — с досадой произнёс Алексей после двух выстрелов.

— Много оставляет нагара в стволе?

— Ну да, чистить замучаешься после каждого выстрела, мало преимущества. Нет, иголки — это нормально, вот только патрон надо будет дорабатывать по-любому! Нужен бумажный патрон.

— А ещё лучше латунные гильзы многоразового использования, — задумчиво проговорил Соколов.

Белореченск, конец августа 7140 (1632).

Сегодня под вечер на Ангару прибыл уже второй караван кочей, у которого до Енисейского устья был новый проводник — Умил, ещё один онежский мореход. По Енисею и Ангаре кочи уже вёл Вигарь, обстоятельно рассказывая Умилу об особенностях провода судов по этой довольно порожистой сибирской реке. Для себя Вигарь решил остаться на сей раз со своим семейством на Байкале, а его красочным рассказам про далёкий край поддался лёгкий на ноги шурин и его товарищ, оба с семьями, во время перехода по Студёному морю, многажды жалевшие о своём решении.

Огромную радость доставил Тимофей Кузьмин Петру Ивановичу Бекетову — привёз из Енисейска его семью: жену Наталью, да детишек малых — Егора да Марию.

— Ну что, рассказывай Тимофей, как ты семью Петра Ивановича вызволил. Знаю, ты уже успел раз двадцать эту историю рассказать, уважь, пожалуйста и мне расскажи ещё раз, — улыбался Соколов.

По кружкам был разлит горячий смородиновый напиток с мёдом — ангарские поселенцы постарались, сумели на второй сезон устроить пасеки на приангарских лугах.

— Да уж, немало пришлось рассказывать, — ответил улыбкой на улыбку Тимофей.

— И про крепость расскажи — велик ли Енисейск, стены крепки ли, да много ли башен, есть ли пушки?

— Скажем, крепостица немалая, токмо супротив нашей удинской крепости не попрёт. На острове твердыня покрепче будет и камнем обложенная и стены из кирпича. Посад в Енисейске малый, с дюжину дворов, видимо будет. Стены высоки, да токмо частокол там, по стене оборону держати не мочно. Башни по углам стоят, пушки бают, две есть, да немощные супротив наших, что я видал, так пушчонки.

— Ты наши ещё не видал, ты видел заготовки — черновую работу, а мы уже полдюжины пушек сработали, да ещё столько же в работе, — с гордостью сказал Соколов.

— Казаков служивых да стрельцов, бают, до двух с половиною сотен будет, да токмо сейчас в Енисейске их полста душ. Посадского люда менее сотни, огородничество учиняют. А, лошадей недавно прикупили у канского князца.

Соколов внимательно слушал, качал головой, поглаживал бороду, изредка, что-то записывая с свой блокнот.

— Ну вот, а когда мы по Енисею подходили к острогу, то тут я на своём коче вперёд ушёл, да чуть выше Енисейска стал. И бережком к острогу пошёл с Никитою, да там на мужичков наткнулись, что рыбу удили, посадских стало быть. Я к ним — так, мол и так, с Архангельска мы, вот родичей хотим повидать, да в острог боязно идти, бо не желаем на людях красоваться.

— А они чего, поверили? — удивился Вячеслав.

— Они-то сразу смекнули, что дело нечисто. Но я им посулил горсть корелок* за то, чтобы один из них привёл ко мне человечка с острога.

— А ежели бы он стрельцов привёл? — воскликнул Вячеслав.

— Это я тоже обмыслил. Мы с Никитой и вторым мужиком заховались в кустах супротив дорожки, коя из острога к реке вела, а Никитка у бока мужика ещё и нож держал, коли тот орать учнёт. Думаю, ежели стрельцов увижу — мужика порешим и лесом бежать до коча будем. Так вот, гляжу а по дорожке Бекетова жёнка бежит! А за нею — тот мужичонка, не выдал, значит. Ну я из кустов-то вышел, кричу Наталья Лексевна, мол, я от мужа вашего. А она как вцепится в меня, чуть кафтан не порвала — где он, мол, да жив-здоров ли. Ну я ей всё и обсказал, как есть. Токмо от этого и успокоилась, в острог умчалась, а через часок, гляжу уже с дитями идёт, как бы на прогулку вышли. Потом и дворня её пришла — четыре девки да старикашка.

— Ты молодец! А как мимо Енисейска прошли, мирно ли?

— Сызнова, как в позапрошлом годе из пушки учинили стрельбу, дабы мы к острожному берегу пристали. Даже струг за нами увязался, но отстал вскорости. Думаю, на следующий раз встретят нас крепко, надобно будет ночью идти, да зело сие опасно — островки там и мели во множестве.

— А надо будет, в следующий раз будут польские полонянники, а затем прекратим кочи гонять. Если Шеин…

— Воевода, что в ляшском плену был, после Смоленской обороны? — округлил глаза Кузьмин.

— Он самый, — кивнул Соколов, — так вот, если он уговор наш выполнит, то на Онеге будет до двух сотен ляхов.

— А на кой ляд нам тут ляхи? — опять удивился Тимофей.

— А пускай работают, да и конкуренцию надо создать…

— Чего создать, — не понял юноша.

— Короче, что бы наши переселенцы не думали, что они будут вправе ставить нам какие-либо условия в будущем. Что бы знали, что они не единственные, — с твёрдостью сказал Соколов, пристукнув ладонью по поверхности стола.

— А, я понял, — закивал головой Тимофей:

— Вячеслав Андреевич, а ежели они свою латинскую церкву тут поставят? А ведь где латинские церквы, там и папёжники румские появятся.

— Нет, костёлов не будет. Но я ещё подумаю, как это лучше обставить.

* — название датских серебряных копеек с именем короля Христиана IV, чеканившихся в Дании в 20-30-х годах 17 века с согласия Михаила Федоровича по образцу московских копеек для торговли датских купцов в Северо-Западной Руси.

Глава 16

Лагерь русской армии близ стен Смоленска, начало марта 7141 (1633).

Окольничий Артём Измайлов, ставший вместо сказавшегося больным князя Дмитрия Пожарского, товарищем воеводы Шеина в начавшейся войне с ляхами, был зол. Очень зол. Он давно заметил непонятную нерешительность воеводы, крайне медленное продвижение русских войск, всяческие задержки — сначала в Можайске, потом медленное движение до Вязьмы, занявшее аж целых две недели. Притом, что ведавший до этого Пушкарским приказом воевода не обеспечил войска осадными орудиями, в обозе тащились лишь лёгкие пушки, которые и сейчас не причиняют ровно никакого вреда крепостным стенам древнего русского города, захваченного зловредными ляхами — ярыми противниками Московского государства и православной веры. После Вязьмы войска простояли ещё несколько недель в Дорогобуже, несмотря на настойчивые требования Артёма Васильевича идти немедля под Смоленск. По данным, приходившим в лагерь, поляки уже усилили тысячный гарнизон Смоленска и заделали и укрепили провалы в стенах городской крепости.

Измайлов не находил себе места. Чёрт побери! Путь в три с лишним сотни вёрст был пройден за четыре с лишком месяца. Не иначе воевода после польского плена измену хранит в своём сердце, всё чаще приходили подобные мыслишки окольничему.

И этот воевода готовил войска к походу, что-то тут не чисто. После очередного крепкого разговора в шатре воеводы Измайлов вышел раскрасневшимся, виданное ли дело! На справедливые упрёки Измайлова и дельные советы он лишь повышал на него голос и хватался за эфес сабли. Известно, что в крепости от плохой воды начали умирать защитники, а настроение близки к упадническим. Последняя надежда осаждённых это пятитысячный отряд под командованием Гонсевского и Радзивилла, что стоял неподалёку от крепости, но воевода Шеин словно не замечал его, хотя раздавить этот отряд можно было лишь частью русской армии, в которой уже начинали роптать немецкие наёмники. Процедив в сердцах бранные слова, Измайлов немного прошёлся, с удовольствием вдыхая свежий ветерок, после спёртого и пропахшего вином воздуха шатра воеводы. Навстречу ему двое солдат вели паренька лет двенадцати, интересно, в чём дело?

— Из града малец сей? — обратился Измайлов к воинам.

— Нет, ваша милость. К лагерю мальчонка с востока подошёл, бает, письмо у него к воеводе имеется.

— Письмо? Добро, я только с любезным воеводой разговаривал, что же, сам отведу его к Михаилу Борисовичу. Свободны, братцы, — Измайлов в знак благодарности протянул воинам по монетке.

Когда стрельцы скрылись с глаз, Артём Васильевич резко переменившись в лице, притянул мальца к себе:

— А ну, сказывай, ляхами подослан?

— Не-ет, — с обидой, плаксиво протянул парнишка, вытаращив голубые глаза.

— Кто же? Сам откель?

— Я с Речицы, вона деревенька! А бумагу дал бате моему купчина молодой, который гостевал у нас в избе. Батя меня и послал, а купчина уехал вскорости.