Когда исчезает страх - Петр Капица

Отрыв от земли Кочеванов всегда чувствовал, так как прекращалась тряска и начинали слегка покачиваться крылья.

Машина летит!

Набрав высоту, Кирилл пошел в зону. Мотор весело пел свою песню. Все узлы и сцепления действовали безотказно. Управление не требовало усилий. Молодого летчика, как всегда, охватило чувство радости. Оно заполнило все его существо.

С высоты было видно, как далеко внизу спокойно колыхалось море и накатывались на скалы узкие полоски прибоя. Вот что-то сверкнуло. Белые полосы стали шириться. Там бухта. У стенки стоит миноносец и кому-то сигналит ратьером. С двухкилометровой высоты Кочеванов чувствовал себя необыкновенно зорким.

Теперь следовало испытать «ишачка» на боевых разворотах, поднять на дыбы, сделать «свечку». А ну, давай вверх, на полупетлю!

Кирилл принялся выделывать фигуры высшего пилотажа. Вот его самолет сорвался в штопор… один… два…, три витка… Перед глазами замелькали в кружении лес, море, облака, скалы… Кочеванов крепче держит штурвал, нажимает на педаль… вращение прекращается. Самолет переходит в пике, из которого довольно легко выходит, и вновь взмывает вверх. Удивительная машина «ишачок»!

Кирилл впритирку, точно садится на аэродром, соскакивает на землю и, несмотря на усталость, бежит докладывать командиру, что машина опробована и может хоть сейчас стать в строй.

— Видел… все видел, — прерывает его Чубанов. — Иди помогай обкатать Ширвису. Завтра заступаем на дежурство.

Самолеты были выведены на старт. Чубанов, взглянув на лейтенантов, спросил:

— Ну как, волнуетесь?

— Есть малость, — ответил Кочеванов. — Но нам предстартовая лихорадка знакома… не первый раз трясет.

— Наша задача, — уже серьезней сказал майор, — как можно незаметней подойти к аэродрому противника и выяснить: фанерные на нем самолеты или настоящие? Следуйте за мной не отрываясь. Смотрите в оба… проделывайте все, что делаю я. В случае вынужденной атаки — прикрывайте. Самим ничего не пред-? принимать.

Договорившись о сигнализации, они разошлись по самолетам и взлетели все одновременно.

Линию фронта «ишачки» пересекли за облаками. Внизу было заработали зенитные батареи, но вскоре умолкли.

На территории противника Чубанов полетел над скалами чуть ли не бреющим полетом. Когда тускло заблестела извилистая река, он опять набрал высоту и, найдя аэродром, пошел в пике. Кочеванову и Ширвису видно было, как заработали чубановские пулеметы. Выбрав себе цели, они также обстреляли аэродром с пикирования.

На аэродроме вспыхнули пожары, но людей не было видно, только в нескольких местах засверкали вспышки.

«Бутафорская стрельба!» — поняли летчики, так как разрывов зенитных снарядов в воздухе не видели.

Обойдя излучину реки, Чубанов наткнулся на действующий аэродром противника. Кочеванов и Ширвис, неотступно следовавшие за ним, с высоты заметили, как внизу на земле вдруг стали появляться струйки пыли. Это взлетели один за другим немецкие истребители.

«Пока не набрали высоты, надо уходить, — решил майор. — Ночь светлая, быстро настигнут».

Он повел молодых летчиков домой не просто, а испытывая. Ни одного километра Чубанов не сделал по прямой: то шел на форсированной скорости, лавируя меж сопок, то делал резкие отвороты, то неожиданно менял высоту. Чтобы не оторваться от него, надо было безошибочно повторять каждый маневр.

После такой разведки Кочеванов и Ширвис вернулись на аэродром мокрыми. Майор, видя, как они с трудом переводят дыхание, озорно ухмыльнулся и спросил:

— Ну как, понравился первый полет без лихачества?

— Ничего, освоим, — отозвался Кочеванов.

— Берем на вооружение, — добавил Ширвис. — В случае чего — вам фитиля дадут. Но думаю, что отныне так называемое лихачество станет нормой поведения в воздухе.

— Весьма возможно, — согласился Чубанов.

В Заполярье разгоралась борьба за воздух. У гитлеровцев самолетов было в несколько раз больше. «Юнкерсы», сопровождаемые «мессершмиттами», делали по пять-шесть налетов в сутки. Чтобы встретить их еще на подступах к аэродромам, летчики-истребители беспрестанно находились в боевой готовности, они почти не покидали кабин своих самолетов. Спать приходилось прямо на земле под крылом, а завтракать и обедать — за штурвалом.

Стоило взвиться сигнальной ракете, как самолеты, вздымая желтую пыль, звеньями уходили в воздух и устремлялись навстречу противнику.

Июль выдался жарким. Солнце не пряталось за горизонт, оно ходило в блекло-голубом выцветшем небе по малому кругу и светило все двадцать четыре часа.

— Хуже, чем в Крыму, — жаловались летчики. — Там хоть знаешь, когда тебе спать, когда вставать, а тут словно в аду на сковородке.

Пыль висела над аэродромом не оседая. Знойные дни, без живительной прохладной ночи, походили один на другой. Каждому казалось, что он ест и пьет не досыта и не может выспаться. Сон в светлую пору, сколько бы он ни продолжался, казался очень коротким. От многочасового сидения в тесной кабине и лежания под крылом на пересохшей земле ныло все тело, голова тяжелела, а окружающая жизнь казалась нереальной, бредовой.

Чубанов теперь редко летал с истребителями, его отвлекали дела полка. Но оттого, что он уверовал в молодых пилотов, Кочеванова и Ширвиса чаще других посылали в воздух. Это устраивало обоих лейтенантов: наконец-то они дорвались до настоящего дела и могут помериться силами с гитлеровцами! Слишком уж много они учились и долго сдерживали себя.

Неожиданно в звено был зачислен Шубник, и не просто пилотом, а командиром. Это, конечно, не вызвало воодушевления у Ширвиса.

— Неужели это назначение — инициатива командира полка? — спросил он у комэска. — Тогда я совсем отказываюсь понимать людей.

— А в чем дело? — строго оборвал его капитан Лобысевич. — Шубник отличник. Все согласовано с комиссаром. Чубанова надо прикрывать надежней. А кто это сделает, вы, что ли? Шубник у меня ведомый, а когда полетит командир полка, он будет сопровождать его. Ясно? А вашу пару мы решили не разбивать.

Ширвис в знак благодарности склонил голову, щелкнул каблуками и сказал:

— Теперь я спокоен за вашу жизнь! И Шубник доволен. Такое положение его устраивает, он ведь не рвется в воздух. А мы с Кочевановым, конечно, в телохранители не годимся.

— Товарищ лейтенант, прекратите! — прикрикнул Лобысевич. — А то ведь я могу и взыскать… гауптвахта недалеко.

— Гауптвахта сейчас не наказание, — заметил Кочеванов. — И разбивать нас не резон.

Действительно, командиру эскадрильи не имело смысла разъединять слетавшуюся пару. Да и как еще на это посмотрит Чубанов? Он благоволит к отчаянным лейтенантам. Зачем же вызывать лишнее недовольство? Командир эскадрильи сам сумеет обуздать строптивых. Он станет посылать их на такие дела, что молодцы взвоют.

— Советую не пререкаться, — предупредил Лобысевич. — Худо будет, если я всерьез рассержусь.

С этого дня Ширвис и Кочеванов не имели отдыха. Не успевали они сесть на аэродром, как получали новое задание. И дело было вовсе не в Лобысевиче — разгоралась боевая страда. Молодым летчикам приходилось заниматься самой черной для истребителей работой: штурмовать артиллерийские батареи, окопы противника, мосты и аэродромы. Иногда они возвращались на таких издырявленных самолетах, что механики Сережа Маленький и Сережа Большой диву давались: как сами пилоты остались живы?

Показывая рваные дыры в крыльях и фюзеляжах «ишачков» своим приятелям — электрикам и старшинам аэродромной команды, Сережа Большой сокрушенно вздыхал и жаловался:

— Дуршлаги из самолетов делают. Хоть море процеживай, любая сельдь пройдет!

Механики старались затянуть ремонт, чтобы пилоты могли отоспаться и отдохнуть. А те, полежав где-нибудь в тени, хватали газеты, прочитывали невеселые сводки Совинформбюро об отступлении и потерях, начинали нетерпеливо расхаживать перед капониром и торопить:

— Не копайтесь вы там! Другие уже по два раза слетали, а мы тут прохлаждаемся.

Они доверяли «технарям», как себе: после ремонта никогда не осматривали самолетов. Поэтому Сережа Большой и Сережа Маленький, прежде чем доложить о готовности машины, сами тщательно прощупывали все сцепления и выверяли механизмы. А когда пилоты улетали, они заболевали «мандражем технарей» и не находили себе покоя до возвращения летчиков.

Понимая своих «технарей», Кирилл и Ян еще с воздуха сигнализировали о своих удачах: делали «бочки» и весело покачивали крыльями.

Механики, видя это, облегченно вздыхали или подбрасывали вверх пилотки и, подпрыгивая козлами, со всех ног мчались к приземлившимся летчикам. Они хотели знать всё, что произошло в воздухе.