Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938 - Анжелика Балабанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда большевики поняли, что я не одобряю эти методы, денежные средства, предназначенные на эти цели, стали распределяться через другие руки. И хотя я не знала этого в то время, я была свидетелем возникновения той коррупции международного движения, которая стала организованной системой при Коминтерне. Мой наивный ответ – что мне не нужно так много денег на рабочее движение – отметил также начало моих более поздних разногласий с вождями русской революции.
В этот период я впервые встретилась с Джоном Ридом, когда он возвращался в Соединенные Штаты из России. В России сразу же после революции его сделали ответственным за англоговорящий отдел пресс-бюро Карла Радека, и я поняла, что он возвращался в Америку, чтобы там работать на большевистское движение. (На протяжении следующего года ему суждено было сыграть главную роль в расколе американской социалистической партии и образовании коммунистической партии.) Его визиту предшествовало письмо от Чичерина или Ленина, и, услышав, что его назначение на пост консула в Соединенных Штатах было отозвано большевиками, а его предложение учредить нейтральную газету не одобрено, я ожидала найти какие-либо признаки личного недовольства и разочарования. Но их не было, и мне нужно было поговорить с ним несколько минут, чтобы понять, что это один из самых преданных и истинных революционеров, которых я когда-либо встречала. Очень часто русских радикалов, или «друзей Советской России», или наивных людей, от которых хотел избавиться Чичерин, присылали ко мне в Стокгольм. Рид не относился ни к одной из этих категорий. Я с удивлением обнаружила в американце глубокое понимание русской революции и любовь к русскому народу. Вероятно, было естественно, что, как журналиста, поэта и революционера, его должна была взволновать смелость самой русской революции. Но в восторженном отношении Рида к России было и поклонение ее вождям, как героям, и сочувствие ее целям. Он любил саму страну и великий народ, который сделал революцию возможной своими страданиями и стойкостью.
Я была удивлена и отнеслась несколько скептически к его словам, когда он сказал мне, что написал книгу о революции, завершив ее за несколько недель. Как, думала я, может иностранец, имеющий всего лишь элементарные знания о России, написать достоверный рассказ о таком важном событии? После того как я прочитала несколько глав «Десяти дней, которые потрясли мир», я поняла, до какой степени интуиция и творческие способности Рида, его горячая любовь к русскому народу способствовали его пониманию значения событий, происшедших в России. Эта книга была опубликована с предисловием, написанным Лениным, и на некоторое время стала в России учебником.
Джек, его жена Луиза Брайан и я стали близкими друзьями за те недели, которые они провели в Скандинавии. Луиза в то время была красивой, ослепительной девушкой. Она также ездила в Россию в качестве корреспондентки вскоре после первой революции, и ее восторженное отношение к Советам было под стать восторгам Джека. Мне суждено было узнать Луизу на трех этапах ее жизни: сначала как смелого и активного товарища Джека, увлеченного русской революцией; в 1920 году – как женщину с разбитым сердцем после трагической смерти Джека, причины которой она полностью понимала; и как больную и измотанную женщину, не имеющую ни воли, ни сил бороться со своей собственной слабостью в последние годы жизни в Париже. В Стокгольме мы не чувствовали и намека на трагедию, которая обрушится на всех нас троих в ближайшие два-три года из-за нашей связи с русской революцией.
Прежде чем уплыть на пароходе назад в Соединенные Штаты, Риду нужно было подождать некоторое время в Христиании после отъезда Луизы. В это же время я тоже находилась в Норвегии по какому-то поручению советских посольств в Скандинавии. Мы вместе проводили вечера, читали или разговаривали, и однажды Джек уговорил меня пойти с ним в кино на фильм с Чарли Чаплином. Это было мое первое знакомство с Чаплином, и я получила огромное удовольствие. Также в один из таких вечеров Джек попытался убедить меня, что я должна писать мемуары.
С самого начала Ноябрьской революции я прикладывала усилия к тому, чтобы получить от Ленина или Центрального комитета разрешение уехать из Стокгольма на короткое время в Россию, но каждый раз возникали все новые препятствия. Прежде чем между Россией и Швецией установились дипломатические отношения, царский посол по-прежнему утверждал, что он является официальным представителем России. В течение двух месяцев после революции штаб-квартира Циммервальдского движения стала духовным и материальным звеном, связывавшим Россию с остальной Европой, хотя оно должно было быть совершенно автономным и независимым от Советов.
Возвратившись однажды к себе в офис, я нашла телеграмму, адресованную лорд-мэру Стокгольма (он был социалистом), которую он переадресовал мне, потому что она была написана на финском языке, непонятном ему. В ней говорилось, что советское правительство назначило российского большевика польского происхождения, проживающего в Стокгольме и работающего в хорошо известной фирме, советским представителем в Швеции. Этим человеком был Боровский, который с тех пор фактически должен был выполнять функции советского посла.
Я познакомилась с Воровским и его семьей во время недавней Циммервальдской конференции. Он был истинным интеллигентом, по-настоящему образованным членом русской партии. В молодости он попал в тюрьму, и его здоровье, подорванное в суровых условиях, в которых ему довелось побывать, так и не восстановилось. (В 1922 году он был убит русским монархистом в Швейцарии.)
– Что мне делать, Анжелика? – спросил он меня, когда я показала ему телеграмму. – Эта телеграмма может быть ненастоящая. Возможно, она пришла от белых из Финляндии. Я не могу действовать, пока не получу официальное подтверждение и верительные грамоты из Москвы. Я не могу даже снять офис.
Мы сошлись на том, что ничего не остается делать, кроме как ждать дальнейших вестей, а тем временем использовать офис Циммервальдского движения как его штаб-квартиру. И таким образом он стал ежедневным посетителем моего офиса. Во время его визитов мы, вероятно, говорили больше о литературе и искусстве, нежели о политике, и из-за того, что я так долго была погружена в политические проблемы, эти беседы стали источником радости и разрядки для нас обоих. Позже, когда прибыли его верительные грамоты, мне приходилось замещать его во время его поездок в Москву или на различные мирные конференции, на которых он представлял российское правительство. Это был период, когда Россия делала попытки закупить сельскохозяйственную и другую необходимую технику в Швеции, и в отсутствие Воровского вести переговоры между шведскими фирмами и российскими посредниками, которые приезжали с этой целью в Стокгольм, было предоставлено мне. Это была одна из причин, по которым моя поездка в Россию все откладывалась и откладывалась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});