КГБ. Мифы и реальность. Воспоминания советского разведчика и его жены - Галина Львовна Кузичкина (Кокосова)

За эти годы так много изменилось, мы даже «переехали» в другую страну, и хочется верить, что этого больше нет в посольствах и других российских учреждениях за границей, но верить не очень получается, жизнь «на понтах» цветет буйным цветом в Москве и в провинции, только масштаб помельче. Значит, и в загранучреждениях РФ то же самое.

Снова мне пригодилось мое умение печатать на машинке — я начала работать в консульстве.

Чаще всего приходилось печатать «свидетельства о возвращении на Родину» — так назывался документ, с которым армяне репатриировались в Армению, анкеты для афганцев, визы для афганских транзитчиков и иногда свидетельства о смерти, такое тоже бывало.

В консульстве работала еще одна женщина, Наталия Семеновна Жаворонкова, жена первого секретаря посольства. Как и муж, она окончила МГИМО и владела персидским языком. Из-за пресловутого географического принципа она провела в Тегеране половину жизни. Наталия Семеновна помогала принимать посетителей консульства, всегда с улыбкой, очень внимательная и вежливая, со вкусом одетая и ухоженная, она была украшением этого учреждения.

Ее замечание в свой адрес помню и благодарна:

— Галя, у вас все чувства на лице написаны. Старайтесь их не показывать.

(Наталия Семеновна, дорогая, жизнь прожила, а так и не научилась, я оказалась плохой ученицей.)

Утро. Дежурный открывает двери, и в консульство врывается толпа афганцев. Вижу одного, смотреть на него просто невозможно: веко вывернуто, глаз почти вывалился из глазницы, течет гной и кровь, его под руку ведет родственник или друг. Вхожу в кабинет к мужу:

— Володя, там такой страшный афганец, он серьезно болен, смотреть невыносимо!

— Не переживай, он абсолютно здоров, это просто грим, — смеется Володя. — Он в черном списке, ходит уже третий день.

На следующий день «больной» пришел в консульство со своим другом без грима. Ему во въездной визе было отказано, несмотря на все его старания давить на жалость — лечиться еду, — поэтому спектакль был уже не нужен. А друг визу на въезд в СССР получил.

В этой квартире жизнь моя пошла в соответствии с уже давно установленными традициями. Довольно часто я видел следы негласных посещений. Следы обысков, нарочито вывернутые карманы пиджаков и брюк, раздавленные окурки сигарет на полу и в раковине в ванной, переворошенные книги и тому подобное. Иногда кто-то царапался у входной двери, якобы пытаясь ее открыть, иногда по ночам раздавались телефонные звонки с тяжелым дыханием… Привыкнуть к этому трудно, однако совершенно необходимо, так как если они увидят слабость, то уже не отстанут. Особенно страдали наши женщины, оставаясь одни в своих квартирах во время отсутствия мужей.

Не оставлял САВАК «без присмотра» и наши учреждения прикрытия. Больше других доставалось консульскому отделу посольства. Туда постоянно направлялись какие-то странные люди с тем, чтобы действовать на нервы и мешать работать. Один из них был особенно колоритной фигурой. Это был душевнобольной иранец, который к моему приезду в Тегеран посещал наше консульство регулярно, как работу, вот уже на протяжении полутора лет. Играл ли он или был на самом деле буйным, понять было трудно, однако шума от него было много. С утра он садился в приемной и через некоторое время начинал свой монолог:

— Я столько людей перерезал! Наверное, пять тысяч! И мне все мало! Сейчас хочу переехать на жительство в СССР, и если вы мне визу не дадите, то я и вас всех перережу!

Наши ребята-коменданты, ведущие прием посетителей, поначалу пытались от него избавиться, вызывая полицию. Однако наш буйный продолжал появляться регулярно. Было ясно, кто за всем этим стоял. Было принято решение особо на этого мужика не реагировать, но шуметь ему не давать. Коменданты поили его чаем, угощали печеньем, и он сидел тихо. Однако иногда он взрывался, подбегал к одному из нас, хватал за руки, грозил зарезать… Мы старались не реагировать. Но однажды он накинулся на меня, когда я был не в особо хорошем расположении духа, и я его так крутанул и приложил об стену, что мужик был основательно сотрясен. При этом я сопроводил свои действия последним предупреждением. После этого буйный появляться продолжал, но при моем появлении он замолкал и сидел тише воды. Не такой уж оказывается был он сумасшедший, чтобы рисковать своим здоровьем.

Довольно часто САВАК засылал к нам провокаторов, предлагавших различного рода сотрудничество. Чего только не было: и чертежи последних американских танков и самолетов, подводных лодок и чего угодно. Однако у меня был принцип: «Ни на что не реагировать, как бы заманчиво ни звучало. Лучше потерять, чем нарваться на подставу. То, что мне нужно, я найду себе сам».

САВАК во всем мире пользовался довольно сомнительной репутацией в отношении прав человека. Ходило много разговоров о неимоверных пытках представителей оппозиции, начиная с самых примитивных средневековых — битье палками по пяткам, и кончая самыми современными — опускание голого тела на раскаленную добела мелкую решетку, битье по голому телу веником из раскаленных прутьев, электрошок, применение парализующих волю препаратов и т. д. и т. п.

Насколько достоверной была вся эта информация, мы точно не знали. Документально же подтвердить или опровергнуть эти сведения мы не могли.

Дело было в том, что за всю историю существования САВАК с 1956 до 1979 года у разведки КГБ там не было ни одного агента. Все сведения о САВАК, бывшие в нашем распоряжении, мы получали либо с помощью технических средств, либо от косвенных источников, которые что-то знали об этой организации. Прямого агентурного проникновения в САВАК КГБ добиться так и не удалось. Да и нельзя сказать, чтобы офицеры контрразведки резидентуры на практике пытались этого добиться. Прямого доступа к сотрудникам САВАК у нас почти не было, а те немногие, с которыми приходилось иногда сталкиваться, настолько откровенно нас ненавидели, что об установлении каких-либо дружеских отношений не могло