Воровская трилогия - Заур Зугумов

Надо ли писать о том, что в Бутырки через месяц и пять дней вернулся уже другой Заур, поумневший и повзрослевший лет на десять. Как только я прибыл в тюрьму, меня тут же посадили в карцер на неделю, а после этого состоялся суд. Числился я за Свердловским районом, но из-за перегруженности работой центра слушание дела перенесли в Кунцевский суд. Справка о симуляции была подшита к делу, и это сводило на нет все попытки Ляли посодействовать в уменьшении срока наказания, максимум был пять лет.

Но прекрасный адвокат и безупречное поведение моей потерпевшей сделали свое дело. Мне дали четыре года строгого режима. После суда адвокат сказал мне: «Не будь этой справки, я бы добился половины, но увы». Говорят: что Богом ни делается, все к лучшему. Уповая на эту пословицу, я стал готовиться на этап. И тут моя Ляля все предусмотрела, будто только и занималась, что помогала тем, кто отправлялся на этап. Но об этом я вспомнил позже, а пока еще находился в Бутырках в камере для осужденных. Со дня на день меня должны были отправить на Красную Пресню, а оттуда уже на дальняк. Последний раз я видел Лялю в зале суда, но нам даже не дали проститься. Издали, с заплаканными глазами, она просила у меня прощения за то, что больше ничего не смогла сделать. С какой мольбой в голосе она просила легавых, чтобы ее пустили хоть на секунду подойти и проститься со мной по-человечески, но менты были неумолимы. Самому ярому врагу я не пожелал бы такого. Когда в «воронке» за мной закрылась дверь, я, конечно, не предполагал, что больше никогда не увижу это прекрасное лицо с заплаканными глазами. Конечно, в жизни своей я встречал немало женщин. Одних я любил больше жизни, других уважал, но никогда и никому я не верил так, как верил Ляле.

Глава 5. В ожидании этапа

Как известно, ожидание – одно из самых неприятных состояний человека. Что же касается неизвестности, то она во все времена пугала и настораживала людей. Все это даже в большей степени относится и к человеку, который находится в заключении, но еще не осужден. Полагаю, нет надобности объяснять состояние подследственного на этом этапе его заключения, так как, думаю, нет такого человека на земле, который не ждал бы чего-то лучшего, не надеялся бы. В тюрьме же эти чувства особенно обостряются, здесь совсем другой коэффициент оценки человеческих чувств. Когда же следствие и суд позади, напряженность отпускает осужденного и его поведение становится адекватно сбывшимся или несбывшимся надеждам и ожиданиям.

В принципе тюрьмы почти все одинаковы, но характерные особенности есть в каждой из них, так как некоторые имеют конкретное предназначение. Московские тюрьмы того времени в этом плане не были исключением, все они различались по специализации. Матросская Тишина – тюрьма следственная, но только в ней сидели малолетки. Бутырки – также следственная тюрьма, но только здесь, в шестом корпусе, сидели приговоренные к смертной казни. Кстати, тут же и приводили приговор в исполнение, то есть расстреливали. Исполнительных тюрем было не так уж и много, насколько помню, это помимо Бутырок новочеркасская тюрьма, тобольская, махачкалинская, Баилово-Баку, ну и еще немногие, сейчас уже не вспомнишь.

Далее по очереди Лефортово – она числилась за КГБ, думаю, комментарии здесь излишни. Что же касается Красной Пресни, то она была и есть тюрьма-пересылка. В одной из глав этой книги я упоминал о свердловской пересылке, где провел малолеткой, со своими друзьями, около четырех месяцев. Красная Пресня была намного больше свердловской пересылки, вот только камеры здесь оказались в несколько раз меньше. Но как бы то ни было, в таких камерах мне пришлось провести три с лишним месяца. Обычно тут долго и не держали. Три-четыре месяца были обычным сроком перед этапным периодом, а то и меньше. Все зависело от расторопности спецчасти. Круглые сутки «лавочка» была в движении, ведь сюда свозили не только из всех тюрем Москвы и Московской области. Красная Пресня была (и есть) самой большой тюрьмой-пересылкой в России. Вся тюрьма, можно сказать, сидела на чемоданах, поэтому и режим здесь был, конечно, намного слабее, чем в Матросской Тишине или в Бутырках. Одним из способов борьбы с нарушителями режима содержания помимо постоянно переполненных карцеров было регулярное перемещение осужденных из камеры в камеру. Ну а основными нарушителями, как и везде, считались картежники и те, кто перекрикивался из корпуса в корпус. К слову сказать, в корпусе напротив сидели дамы. Ни в одной тюрьме страны, кроме питерских Крестов и Красной Пресни, не было таких глазков для наблюдения за заключенными, какие имелись в этих тюрьмах. Точнее сказать, это были не глазки, а прорези с двух сторон. Изнутри камеры они напоминали шлем древнего рыцаря. Таким образом, все углы камеры просматривались, а те, кто в ней находился, были у надзирателей как на ладони. Что касается питания, то оно почти не отличалось от рациона вышеупомянутых тюрем. Тот же спецвыпечки хлеб-глина, который резали ниточкой с двумя пуговицами на концах, та же баланда. В общем, что касается пищеблока, то везде одна и та же кухня.

Ни в одной камере больше десяти дней я не просидел. Я уже привык к этому до такой степени, что особенно и не обустраивался нигде, в любой момент могли перевести в другую камеру. Сутки напролет играли. Я знал все тюремные игры – как в стиры, так и в домино. Здесь было у кого научиться, да и времени для этого хватало, но никогда и нигде я под интерес не играл, а здесь вот впервые заиграл. Но в стиры играли мало, ибо они были большим дефицитом. Изготовление стир даже в лагерных условиях, когда есть все необходимое под рукой, – трудоемкий процесс, а в тюрьме тем более. Я, конечно, имею в виду натуральные стиры, а не лушпайки. Надзиратели постоянно их изымали: либо при шмоне, либо подкараулив в глазок, поэтому на стол стелили одеяло и резались в домино, естественно, под интерес. Это занятие было почти единственным нашим времяпрепровождением в камере, благо у всех, кто играл, было на что играть. Все почти были собраны в дорогу, то есть на этап. С теми же, кто был залетный, делились, но, если они садились играть на то, что им давали, их здорово за это наказывали, но таких было очень мало. В общем, все это можно было назвать обычной предэтапной пересылочной суетой, если бы не одно обстоятельство, которое сыграло немаловажную роль в моей дальнейшей жизни. Здесь я познакомился со своим будущим другом Леней Слепым, а схлестнулись мы с ним за карточным столом, в одной из камер Красной Пресни.

Перечень игр, в которые играли в то время в тюрьмах, был очень разнообразен и замысловат. Я думаю, читателю интересно узнать, каким играм в стиры и домино арестанты того времени отдавали предпочтение. В стиры это были игры: «терс», «рамс», «третьями» и «очко». В домино: «51», «покер», «телефон» и «очко». Самой распространенной игрой считалось «очко», потому что здесь можно было играть как в стиры, так и в домино, да и по своим правилам эта игра была неприхотлива. Я думаю, что и на свободе многие играли в «очко».

Ну а здесь, в тюрьме, арестанты совершенствовали свои навыки, приобретенные еще на свободе, точнее будет сказать, им помогали их совершенствовать. Сложный процесс клейки стир, постоянная их нехватка из-за изъятия надзирателями с последующим водворением в карцер заставили призадуматься обитателей тюрем, чтобы найти более простой и менее опасный способ получения острых ощущений. И им оказалось домино. Игра эта никогда не была запрещена ни в тюрьмах, ни в лагерях, так что можно было целый день за столиком резаться в нее без всяких опасений, что тебя посадят в карцер. Главное заключалось в том, чтобы при шмоне не нашли список играющих лиц, ну и соответственно записи старой игры. Но это было днем. А ночью на стол стелили одеяло, чтобы заглушать стук костяшек, и продолжали в том же духе. Порой бывало, что человек входил в камеру и тут же садился за игорный стол и вставал лишь тогда, когда его заказывали на этап, то есть через несколько месяцев. Многие так входили в азарт, что их срок пролетал за таким времяпрепровождением незаметно. А что еще нужно арестанту? Правда, для того чтобы не было головных болей, необходимо было вовремя остановиться. К сожалению, не всем это удавалось. Я не хочу сказать, что домино полностью вытеснило карты, конечно нет! В стиры тоже резались, но в основном это игра чисто воровская. Сейчас найдется очень мало людей, кто может сыграть в эту игру, в основном это старые каторжане, а их как раз и осталось совсем немного, можно сказать единицы. Большинство арестантов краем уха слышали об этой игре, но и только. Для того чтобы хоть немного вообразить себе, что представляет собой эта игра, достаточно вспомнить «Пиковую даму» Пушкина, я имею в виду кинофильм. Помните, когда Германн три дня кряду ставил три карты: тройку, семерку, туз, а Чекалинский столько же раз метал. Похожая игра, только «третьями» играют двумя колодами, у каждого по одной. Так же трижды один мечет и столько же раз ставит партнер, затем их позиции меняются. «Терс» же считался коммерческой игрой. Так же как и в «третьями», здесь играть могли только два человека, но уже одной колодой, каждому из партнеров раздавали по девять карт. Ставки были всегда большие, эта игра требовала исключительной памяти, внимания и, как любая из карточных игр, железных нервов. В нее играли не спеша, порой месяцами, наслаждаясь умственным тренингом, но критерием всего, конечно, был выигрыш. Что же касается игры в «очко», то ее в шутку называли бандитской игрой, так как в течение минуты здесь можно было как проиграть, так и выиграть целое состояние. «Рамс» считался самой кляузной игрой. Редко кто из братвы садился в нее играть, на свободе ее еще называли «петух», но не это определяло малый интерес именно к этой игре. Просто здесь было столько правил, что порой в игре возникала путаница и никто не мог сказать, кто прав, а кто не прав. В «рамс», так же как и в «очко», играли как в «общак», так и один на один. Круг людей, собиравшихся в «общак» для игры в «очко», называли просто и банально – «казино». Тот же круг, но уже собравшихся играть в «рамс», называли нежно и ласково – «курочка». Среди арестантов бытовала присказка: «Чтобы научиться хорошо играть, нужно научиться платить». И в ней заложен глубокий смысл. Игроками, по большому счету, считались те, кто сам себе, никому не доверяя, клеил, точил и доводил до ума стиры. Это целая наука. Для того чтобы описать весь процесс, думаю, одной главы будет мало. Если же описывать правила упомянутых мною мер и всего лишь некоторые нюансы, возникающие во время игры, то без всякого преувеличения могу сказать, что для этого потребуется целая книга, да к тому же очень толстая. Почти все эти премудрости я познавал годами, выбора у меня другого не было, чуть позже читатель поймет почему. Ну а словечко «почти» я сказал потому, что все премудрости игр в стиры не знает никто. Что же касается множества деталей в игорной жизни тюрьмы, важных по своему значению, мне бы хотелось все же выделить некоторые из них. Для игроков самым главным, а точнее сказать, основой всего был и остается вовремя уплаченный долг. Если даже хоть на один час возврат долга был просрочен, человек, его просрочивший, считался фуфлыжником и приравнивался к лагерным педерастам. То есть человек, вовремя не уплативший долг, считался обесчещенным. Фуфлом не считался только тот проигрыш, который нельзя было перевести на деньги. Я хочу особо обратить на это внимание тех, кто умудрялся и сейчас умудряется выигранные приседания, отжимания и прочие спортивные упражнения переводить на деньги и потом спрашивать с проигравших как с фуфлыжников. Это натуральная махновщина, и если такие экспериментаторы попадут в общество каторжан или бродяг, то им, мягко говоря, мало не покажется. Вообще, по своей сути, игра – очень тонкая вещь, и, для того чтобы не было разного рода недовольства среди игроков, в любой порядочной зоне всегда находился человек, что называется, по большому счету. Он непосредственно смотрел за порядком в каждой игре. Любые оговорки во все времена делались только перед началом игры, если же по ходу игры возникали какие-то другие поправки, то они не шли в счет. Условия же всегда были разные, все дело в том, кто садился играть. Если это был урка или кто-то из бродяг, что бы ни разыгрывалось, условия были неизменны. Играть можно было только на то, что имеешь в наличии и можешь проиграть, чтобы тут же можно было расплатиться, к тому же перед игрой делалась масса оговорок. Например: менты не в счет, «изолятор» не считается. Это означало, что в случае запала, то есть вашего обнаружения, если у вас каким-то образом менты изъяли деньги, то при первой же возможности (в случае проигрыша) вы могли спокойно расплатиться, и это тогда фуфлом не считалось. То же самое, если вас посадили в карцер. Но перед этим делалась оговорка, о которой я упомянул: вы по выходе из карцера, при первой же возможности, должны были уплатить долг – и тогда этот проигрыш фуфлом не считался. Арестанты, не принадлежащие к воровской масти, могли играть на число, то есть либо до конца месяца, либо до 15-го числа любого месяца. Это было их право, но неизменным оставалось одно: вовремя уплаченный долг. Если перед началом баталии была оговорка: игра чисто воровская – и все с ней соглашались, то никому и в голову не могло прийти попытаться хоть как-то обмануть партнера. Игра при такой оговорке проходила абсолютно честно, ну и, само собой разумеется, корректно. По ее окончании люди пожимали друг другу руки и благодарили за приятно проведенное время, это было ритуалом у арестантов.