Заступница - Адвокат С В Каллистратова - неизвестен Автор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Софья Васильевна вела, казалось бы, будничную жизнь пожилой женщины. Но это была незаурядная жизнь человека, нашедшего в себе силы противостоять партийно-государственному монолиту, не дрогнув, не прячась за слова "А что это даст?" или им подобные.
Вскоре мне пришлось с ней расстаться, так как я вынуждена была вслед за мужем покинуть свою страну. Позади осталась вся жизнь, дети, родные, друзья. Многим из них тогда грозила опасность, и потому самочувствие мое было отчаянным. Потекли дни эмиграции, заполненные ностальгией, страхом за родину, за своих близких, за Софью Васильевну.
Через десять лет мы вновь встретились... В конце 1988 г., буквально на Новый, 1989 г. нам разрешили приехать, посетить свою страну, родных, друзей. Все мое существо полыхало радостью... А когда я шла к дому Софьи Васильевны, считала секунды до встречи - вот сейчас увижу! Боже мой! Неужели это правда? Это была правда. Шла перестройка.
Софья Васильевна в основном приняла ее принципы, хотя и не без скептицизма относилась к их осуществлению. Я бы назвала это позицией исторической перспективы, с которой в свое время она рассматривала, вместе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, нарождавшееся правозащитное движение. Сейчас, когда нам всем так трудно, когда демократия пробивается через тернии, ее опыт был бы незаменим...
Милая, милая Софья Васильевна, как многим вас не хватает!!!
Париж
Е.Арманд
За всех заступница
Софья Васильевна Каллистратова - фигура значительнейшая в истории сохранения человеческой нравственности. Генерал Григоренко говаривал, что кроме С.Каллистратовой и Д.Каминской ни одного мужика в адвокатуре нет. Он назвал их на свой манер; на востоке сказали бы "шатри", на западе "рыцари". Рыцари без страха и упрека.
Профессия адвоката была одной из самых рискованных. На первых порах диссидентства эти две женщины выступали еще в судах, но вскоре были лишены допуска к политическим процессам. Потом Каминская эмигрировала, Каллистратова же осталась.
Мы все теснились к ней, тяготели к тому горнему воздуху, который она создавала. По-видимому, еще и чувствовали себя защищеннее (как дети) рядом с ней. Ходили к ней с бедами, конфликтами с властью, вопросами, нуждающимися в моральной и правовой оценке, и, по велению души, на семейные праздники. Толпа собиралась большая - все диссидентство со всего Союза. Она была его негласным, бессменным, бесплатным, блестящим юристом. Практически само знакомство с ней было криминалом и реальной опасностью в государстве госбезопасности. Горний дух ее ощущали даже органы, за ней бдящие, и, думаю, шерсть на загривке у них вставала дыбом. Мы же чувствовали к ней благоговение.
Это была старая, очень больная женщина, замученная (но не замордованная) неистовыми и возлюбленными внуками и правнуками. И, наших судеб печальница, держала она каждую на своих плечах.
Один раз я спросила у Софьи Васильевны, бывали ли в прежней ее практики случаи расстрела. Она сказала, что не один. Вот, например, фальшивомонетчик, совсем юный и глупый - не было и двадцати. Остались они с сестрой сиротами, жили вдвоем и хотели куда-то уехать. Он делал "красненькие" и попался, решив выпить кружку кваса. Продавец схватился за десятку мокрой рукой, и краска поплыла.
Следствие искало печатный станок, но не нашло. Следователь не мог поверить, что мальчишка рисует десятки от руки. Наконец парень сказал, что у него на чердаке краска и кисти, ему принесли их. Он нарисовал полдесятки, а дальше бросил: "Надоело!" Пришлось поверить. Феноменальный график! Всего этих десяток он нарисовал шесть, но собирался сделать еще несколько, чтобы хватило на отъезд.
Перед заседанием суда Софья Васильевна взяла из материалов следствия одну фальшивку и, перехватив спешащего прокурора, попросила его разменять. Прокурор ей дал две пятерки, а красненькую убрал в бумажник... Строила она свою защиту на том, что мальчик очень талантлив, что если его учить, он пойдет и пойдет, и не деньги будет рисовать - это пройденный этап... Дали ему чуть ли не условно.
Через месяц-два случилось шумное валютное дело. Хрущев издал закон "Об особо важных государственных преступлениях". В запале и не разбираясь, он крушил "всяких там валютчиков, фарцовщиков, фальшивомонетчиков". Мальчишку расстреляли. Хотя закон обратной силы не имеет, но "пусть поимеет" - решил кто-то Хрущеву угодить. (О фальшивомонетчиках ни раньше, ни позже никто не слышал...)
Спросила я, считает ли она, что есть преступления, достойные наказания смертью? И сколько людей вовлечено в казнь?
- Видите ли, назначает "высшую меру" судья. Подписывают приговор заседатели, присутствует (если процесс открытый) публика. Кто-то содержит под стражей - начальник тюрьмы, охрана, надзиратели. Транспортируют тоже несколько человек. Когда приводят в исполнение, кроме палача там присутствуют врач и прокурор. А обслуге - убирать, мыть... В каждом расстреле принимает участие сто, двести человек или больше. Убийство - это не то, что делится на малые части. Убийцей становится каждый из участников...
И.Бурмистрович
Несколько штрихов к портрету
Я познакомился с Софьей Васильевной вскоре после освобождения из заключения, где находился с мая 1968 по май 1971 г. по статье 190-1. Одно из первых моих воспоминаний о ней относится, вероятно, к осени 1971 г. Софья Васильевна находилась в больнице со своеобразным название "имени Медсантруд", недалеко от станции метро "Таганская". Я поехал ее навещать и нашел во дворе больницы на скамейке вместе с Ириной Белогородской, которая тоже ее навещала. Разговор зашел о моем уголовном деле. Некоторые моменты этого "дела" вызывали у меня особое возмущение. Например, такой пассаж из характеристики, которую по запросу КГБ написали в Государственной библиотеке иностранной литературы, где я проработал три месяца: "Использовал помещения библиотеки для встреч с женщинами". Я жаждал привлечь авторов к уголовной ответственности за клевету. Изложив Софье Васильевне это и ряд других своих соображений, я сказал, что хотел бы пройтись по следам своего "дела". Софья Васильевна меня отговаривала, видимо, опасаясь, как бы этот поход не кончился новым "делом". Из всех ее аргументов я запомнил только такой: "Ну зачем все так серьезно воспринимать? Использовал помещения библиотеки для встреч с женщинами? Прекрасно, значит, не импотент!"
В этом же разговоре я жаловался Софье Васильевне на своего адвоката Ю.Поздеева. Он отказался просить в суде моего оправдания за отсутствием состава преступления (на чем настаивал я), а просил оправдания ввиду недоказанности обвинения. Он обосновывал свою позицию тем, что вынужден исходить из вступившего в силу приговора Верховного суда РСФСР, которым были осуждены распространявшиеся мною произведения, а я заявлял, что в моих действиях не было распространения заведомо для меня ложных измышлений. Кроме того, он упомянул в своей речи заключение из Института им. Сербского, что я, хоть и вменяем, но все же не совсем здоров. Объясняя поведение Поздеева, Софья Васильевна сказала, что после защиты К.Бабицкого (процесс над участниками демонстрации на Красной площади в августе 1968 г.) он стал очень популярен, к нему подходили незнакомые люди - поблагодарить и пожать руку. Это вскружило ему голову. Кроме того, он член партии.
* * *
Однажды Софья Васильевна сказала, что при Сталине в судах была законность, а репрессия шла по внесудебной линии. Беззаконие в судах началось позднее.
* * *
О Сталине. В разговоре с Софьей Васильевной я пытался констатировать его чисто психологические свойства, вроде хорошей памяти. Софья Васильевна категорически отказалась слушать о Сталине что бы то ни было такое, что воспринимается как положительное.
* * *
Взгляды Софьи Васильевны на проблему смертной казни хорошо известны. Еще несколько штрихов. Как-то я описал ей со слов зэка сталинских времен реальную ситуацию: сидит в лагере зэк-уголовник со сроком 25 лет. Смертная казнь тогда была отменена. Он отсидел два года и кого-то убил. Его судят, дают 25 лет, то есть он в результате получает на два года больше, чем к тому времени имел. Ему это безразлично. Через какое-то время он убивает еще кого-то - с тем же результатом, опять немного увеличивает свой срок. Его жертвы совершенно беззащитны. Насколько я помню, тогда Софья Васильевна согласилась с правомерностью смертной казни в этой ситуации. Но когда через какое-то время я напомнил ей этот разговор, она свое согласие отрицала. Зато согласилась с тем, что за особо тяжкие преступления можно ввести пожизненное заключение. Я привел - в порядке обсуждения - еще какой-то довод за смертную казню, но Софья Васильевна сказала: "Если вы будете защищать смертную казнь, я вам не подам руки". И привела тот довод против смертной казни, который считала главным: никогда нет полной уверенности, что это не ошибка, нельзя исключить, что обвиняемый невиновен. Я ее спрашивал: была бы она против смертной казни Гитлера? "Да", - отвечала она.
