Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Государственная дума приступила к работе. Кадетское большинство восприняло приветствие царя как тронную речь и в лучших парламентских традициях подготовило ответный думский адрес, в котором были поставлены вопросы о политической амнистии, всеобщем избирательном праве, ответственном министерстве и упразднении верхней палаты. Для правящих кругов думские пожелания были совершенно неприемлемы. Великий князь Константин Константинович, выражая общее настроение царской семьи, писал в своем дневнике: «Ответ Думы на тронную речь – гадость. Дума – очаг революции». Николай II отказался принять думскую депутацию, и адрес так и не был вручен адресату.

С.Е. Крыжановский, заместитель Столыпина по Министерству внутренних дел, дал следующую характеристику депутатскому корпусу: «Достаточно было пообглядеться среди пестрой толпы «депутатов» – а мне приходилось проводить среди них в коридорах и в саду Таврического дворца целые дни. Чтобы проникнуться ужасом при виде того, что представляет собой первое Русское представительное собрание. Это было собрание дикарей. Казалось, что Русская Земля послала в Петербург все, что было в ней дикого, полного зависти и злобы. Если исходить из мысли, что эти люди действительно представляли собой народ и его «сокровенные чаяния», то надо было признать, что Россия, еще по крайней мере сто лет, могла держаться только силою внешнего принуждения, а не внутреннего сцепления, и единственный спасительный для нее режим был бы просвещенный абсолютизм»[145].

Столь резкое суждение отражало неумение бюрократии взаимодействовать с народными избранниками, в которых они видели дикарей. Весьма умеренный депутат Государственной думы Еропкин, через некоторое время ставший горячим сторонником Столыпина, сетовал на царски министров: «В их мировоззрении совершенно не укладывалось, как это они, Министры, пред которыми доселе все склонялось, вдруг вступят в прения и в споры с каким-либо членом Государственной думы из разночинцев; они не могли постичь всего значения нового государственного уклада, что в Думу призваны народные представители, которым исполнительная власть лично хотя и не подчинена, но которые по закону ныне уже контролируют ее действия путем запросов и путем ассигнования нужных ей кредитов. Единственно к чему еще снисходили Министры Горемыкинского кабинета, это принести на думскую трибуну «дело в синей обложке» и прочитать оттуда несколько поучительных соображений тоном докторальным и не допускающим никаких возражений»[146].

Глава правительства И.Л. Горемыкин был сановником старой закалки, консерватором до мозга костей, не желавшим никаких перемен. 13 мая 1906 г. И.Л. Горемыкин огласил правительственную декларацию. Он говорил с трибуны еле слышным голосом, но в его тихой речи прозвучало категорическое «нет» на все требования Думы. Депутатам было предложено заняться конкретной законодательной работой, а через два дня, словно в издевку, министр народного просвещения внес представление «Об отпуске 40 029 руб. 49 коп. на постройку пальмовой оранжереи и сооружение клинической прачечной при Юрьевском университете». С этого момента I Государственная дума и правительство вступили в полосу противостояния. Ни одна из сторон не собиралась уступать. Депутаты выразили недоверие правительству, но оно и не подумало уходить в отставку. Один из видных кадетов В.Д. Набоков восклицал: «Исполнительная власть да покорится власти законодательной». Трудовики понимали этот тезис по-своему. Внося многочисленные запросы правительственным учреждениям, они обрушивались с площадной бранью на представителей министерств, приезжавших к ним с разъяснениями. Главному военному прокурору Павлову устроили обструкцию, лидер трудовиков А.Ф. Аладьин угрожал министрам физической расправой.

Столыпин несколько раз выступал перед депутатами I Государственной думы. Его первое выступление состоялось 8 июня 1906 г. и было посвящено ответу на запрос Государственной думы о незакономерных действиях полицейских властей. Речь шла о сделанных ранее разоблачениях по поводу связи ряда жандармских офицеров с крайне правыми организациями и погромной агитации, которая, по мнению депутатов, велась под эгидой Департамента полиции. Упомянутые в запросе случаи произошли при предшественнике Столыпина, но он, как министр внутренних дел, должен был ответить за них. «Другими словами заявляется, – подытожил суть запроса Столыпин, – что в недавнем прошлом в министерстве творились беззакония, что они, вероятно, продолжаются и при мне и что я приглашаюсь ответить, буду ли терпеть их в будущем». Столыпин дал обстоятельный ответ по каждому случаю, упомянутому в запросе. Однако анализ его выступления показывает, что это министр отстаивал честь мундира и пытался взять под защиту жандармских офицеров, провинившихся даже с точки зрения ведомственных инструкций. Столыпин мотивировал защиту той тяжелой обстановкой, в которой приходилось действовать полицейским чинам. Говоря о своих подчиненных, он подчеркивал: «С октября месяца до 20 апреля их было убито 288. А ранено 383, кроме того было 156 неудачных покушений».

Говорить о жертвенном служении полицейских чинов в раскаленной атмосфере Таврического дворца было равнозначно размахиванию красной тряпкой перед быком. В глазах депутатов Думы полицейские были преступными слугами преступного режима, и на министра внутренних дел обрушился их гнев. Дополнительно накалил обстановку вооруженный конфликт в Белостоке, произошедший в канун выступления Столыпина. В бытность гродненским губернатором Столыпин был свидетелем напряженных национальных отношений в Белостоке, а с течением времени ситуация усугубилась, так как город стал вотчиной анархистских организаций. Конфликт начался с убийства анархистами местного полицмейстера и неизвестно кем произведенного обстрела православной и католической манифестации. С 1 по 3 июня 1906 г. в городе происходили столкновения, в которых принимали активное участие солдаты местного гарнизона. Официального запроса по этому поводу еще не было, Дума направила депутатскую комиссию в этот город для выяснения всех обстоятельств конфликта, но газеты были полны сообщениями о зверствах полиции и солдат, обстреливавших еврейские дома. Выкрики «Белостокский погром!» заглушали оратора. Конец его речи, судя по стенограмме, потонул в сплошном шуме и свисте с депутатских мест: «Согласно понятию здравого правосознания, мне надлежит справедливо и твердо охранять порядок в России (шум, свистки). Этот шум мне мешает, но меня не смущает и смутить меня не может. Это моя роль, а захватывать законодательную власть я не вправе, изменять законы я не могу. Законы изменять и действовать в этом направлении будете вы (шум, крики: отставка)»[147].