Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

Решил Добрыга мечей поболе наковать. Ныне русских мечей, сколько ни предложи, все разбирают да ещё просят. Отец прибыток имел от тяжёлых подсечных топоров со щековицами. Теперь лес меньше подсекают, больше старые земли пашут. Потому спрос на тяжёлые топоры с щековицами меньше, чем при отце был. Хотя гости, что по Варяжскому морю торгуют, берут новгородские топоры с охотой, но от мечей выгоды больше.

Святослав, отец нынешнего киевского князя, разгромил хазарское царство и столицу их взял, но печенегов извести не смог. И откуда только берётся это злое племя… Плодятся степняки, словно мошкара на болоте. Редкий год проходит без их набегов на Поднепровье. Пешим воям биться с конными степняками несподручно. Для конной же рубки франкские мечи неудобны. В конной рубке, в коей быстрота и ловкость особо потребны, однолезвийные мечи имели преимущество перед франкскими крыжатыми. Франкский меч тяжёл, в рукояти кисть костенеет. Русский меч легче, и рукоять удобней – усы перекрестия подогнуты кверху, навершие закруглено. Потому вершникам русские мечи полюбились. Гости, и киевские, и новгородские, что в Киев ходят, франкским мечам предпочитают русские.

Сговорился Добрыга с литейщиком Могутой. Тот готовит рукояти, а Добрыга куёт клинки и собирает мечи. Надо бы мечи продолжать ковать, но пожалел Добрыга Рудого. Парень в настоящую мужскую силу не вошёл, хотя и пушок на лице курчавится. Не под силу станет молодому парню мехи качать и день-деньской тяжеленным ковадлом бить. Отложил Добрыга мечи до осени, в зареве занялся бронями.

4

Становище поставили четыре лета назад, когда сам Добрыга последний раз за рудой ездил. Якун в третий раз приехал самостоятельно. Старые залежи, что разрабатывали десяток лет, вычерпали. Руду по болоту к становищу стало далеко таскать, много лишних трудов и времени уходило. Добрыга сам место выбрал – подальше от болота, на взлобке, рядом с родничком. В конце лета мошкары на болоте мало, но Добрыга всё равно поставил становище подальше, на сухом. От болота тянет сыростью. Сырость хуже морозов. Подберётся ночным татем, влезет в человека и будет сосать, и глодать кости до самой смерти. Становище простое – избушка из вершинника, да пристройка к ней для рудничного инструмента: рожна, черпаков, ступ, тяжеленных пестов, да топоров и пил, дрова готовить. Внутри избушки убранство нехитрое – полати да каменный очаг. Топили избушку по-чёрному, когда холода наступали. Снаружи для трапез стол и лавки из жердей. Рудничный инвентарь и кухонную утварь взад-вперёд не возили, хранили в становище.

Ставрик был доволен собой и слегка важничал. Но всё это про себя, виду не показывал. Важничают пустые, легковесные люди. Настоящий мужик блюдёт достоинство, при этом спокоен и рассудителен. Так отец учил. И брат, и Беляй с Дубком посмеивались над мальчишкой, но помощью его оставались довольны.

С болота добытчики приходили потные, грязные – мойся дочиста, воды на всех хватит, полные вёдра. Еда наготовлена, и каша, и утки запечённые, что брат Якун добыл. Всего вдосталь, ешь досыта. Наварил, напёк – и на вечер, и на утро хватит. А как же! Впроголодь что за работа? И дров Ставр наготовил с избытком. Потом придёт время сушить руду, мужики настоящих дров напилят, нарубят, но и Ставровы сучки в дело пойдут. Обеды варить, конечно, женское дело. Но такие порядки дома. Дома его к печи и близко не подпустят. На добычах, ловлях мужики сами еду готовят. А как же! Нешто бабу за собой таскать. Резунка на язык остра, да разве возьмёшь её на болота, в лес? С раннего утра до захода всё одной да одной. Воду с родника натаскать, дров наготовить, за конём приглядеть, а вокруг ни одной человеческой души. В лесу то закричит, то затрещит, то затопает. Кто, не поймёшь. Она бы со страху на второй день убежала, да ещё бы в лесу заблудилась. Поначалу он и сам с испугу обмирал. Думал, леший бродит, подкрадывается. Ночь наступит, жуть берёт. То – «У-у-у-у!», то – «У-век-век-веку-у!» Однажды разглядел, кто так орёт заполошно. Пошёл Ставр за сушняком, хоть и боязно, забрался в самую чащу. Сам себя подзадоривал. А чего бояться-то? И лук у него со стрелами есть, и топорик, и обереги, Ушкан рядом. Что ни говори, а с Ушканом на душе спокойней. Ушкан умный пёс, и постережёт, ежели что, защитит, оборонит, уток Якуну из воды таскает. Но против леших, всякого чернобожьего отродья, веснух собака не поможет. Тут иное надобно. Лук, по нему сделанный. Стрелы, хоть и короткие, но настоящие. Прямые, с наконечниками и оперением. Топорик – загляденье. Отец специально изладил, с оцелевой накладкой, щековицами и мысками от обуха. Хочешь – дрова руби, надо – дерево подсекай, рукоять не изломается. Нашёл пихту повалившуюся, подсохшую, хвоя облетела. Пихта могутная, ствол у комля – взрослому мужику едва обхватить. Кора лишайниками покрыта. Сучья в землю вонзились, как копья. Сучья бы обрубить да место запомнить, мужикам указать. Дрова начнут готовить, придут, распилят. Решил Ставр вершину обрубить. Дерево через всю поляну легло, падая, об осину ударилось, вершинка и надломилась. Подбирался дровосек к стволу, кряхтя и сопя, между сучьев пролазил. Лук и тул со стрелами мешают, но не оставляет, держит при себе. Мало ли что. Один сучок колпак с головы сбил, другой прямо в маковку ткнулся. Поморщился Ставр, хватился за голову, пальцы окровенились. Ничего, из леса выберется, лист подорожника приложит – первейшее средство. Велика печаль! Нахлобучил шапку, дальше полез. До ствола добрался, лук, тул на землю положил, чтоб не мешали. Поплевал на ладони, взялся за топорик. Только ударил по излому, так и обмер, аж спина окостенела, но топор из рук не выпустил. Топор в правой руке держит, а левой за оберег схватился, что мать на поясок привесила. А над головой: «У-у-век-век-век-у-у!» Вывернул Ставр голову, глянул вверх. На пихте, что на краю поляны росла, у самого ствола сидит страхолюдная птица, таких и не видывал никогда. Большая, серая, голова а-агромаднейшая, клюв крючком, глаза, что блюдца, и жёлтые. Ставр потихоньку, не разгибаясь, положил топорик на землю, отпустил оберег, вытянул стрелу из тула, на тетиву наложил. А над головой как зашумит, зашумит. Посмотрел – нет никакой птицы, только ветви качаются. Да разве лешего стрелой напугаешь? Смешно Ставру стало. Закричал на весь лес: «Эге-ге-гей!» – и принялся снова дрова рубить. Немного погодя товарищ объявился. Трудяга-дектярь червячков из-под древесной коры выискивал, только стукоток по лесу пошёл. Так за полдни вдвоём и трудились. Якун вечером сказал, что то неясыть была. Ночная птица такая. С тех пор Ставр никого не боялся.

5

Солнце скрылось за лесом, от опушки поползли длинные тени. Ставр набросил уздечку на Буланку, повёл лошадь к болоту. Мужики выволокли волокушу на сухое, Беляй с Дубком завели Буланку в оглобли, надели хомут. Коняга напряглась, стронула волокушу с места. Ставр заглянул в короб. День прошёл не зря, короб доверху заполняла чёрная с краснотой мокрая масса.

Тени мешались с сумерками, потянуло прохладой. Добытчики обмылись, сели за стол. Малолетний сокалчий навалил в две мисы каши, положил две запечённые утки. Якун восславил рода, дающего жизнь всему сущему. Степенно принялись за еду. Ставр для света подбросил в костёр сухих веток, сел рядом с братом.

Притомившиеся рудокопы насытились, похвалили кашевара, прилегли на овчинах у костра. На луговине, освещённой последними косыми лучами, задеркал деркун, на болоте заскрипели болотные сверчки. Томно было лежать у костра. Тело млело после тяжкой работы, предвкушая целительный сон.

Передохнув, каждый занялся своим делом. Беляй точил кремнем топорик Ставру, сам малолетний дровосек возился у костра, пыхтя от усердия, Якун ладил лук. Лишь Дубок, растянувшись на овчине, меланхолично жевал травинку. Наглядевшись на лиловеющие сумерки, произнёс задумчиво:

– А скучно, робяты, без девок. Хоть бы хоровод повели, да поглядеть.

Якун, с натянутой тетивой в руках, замер, фыркнул:

– Никак оклемался! Ты ж вот, еле ноги волочил, а уж за девками скучаешь. Ну, Дубок, ну, Дубок! – и, повертев головой, прикусив губу, закрепил тетиву.

– Ох и гулёна же ты, Дубок, – Беляй попробовал большим пальцем лезвие, протянул топор Ставру: – Держи, дровосек.

– Скажи, Беляй, – Дубок повернулся набок, подпёр голову согнутой в локте рукой. – Тебе с дманицей разговаривать сподручней, чем с девкой. Ох и бирюк же ты у нас, Беляюшко! Возьмусь я за тебя, однако. Одна забава у тебя, на кулачках носы сворачивать.

– Знать, то любо мне, – проворчал Беляй, глядя в землю. Разговаривать о жёнах могутный подмастерье не умел, язык немел.

– Ой, гляньте на него, засмущался-то, засмущался. Вот уж выбрал себе забаву. Искры из глаз сыплются, из носа юшка кровавая течёт, а ему – любо! – похохатывал Дубок, который, впрочем, не чурался молодецких забав и за компанию хаживал «стенка на стенку».

Всё же, в отличие от «бирюка», Дубок находил иные забавы.