Вечный слушатель - Евгений Витковский

сюда вдвоем войдут:

и нет для них реальней

предметов, чем станки,

столы и наковальни.

VIII

Все глуше, бесполезней

зовет к деянью плоть,

все тягостней болезни,

застывший разум глух,

не в силах обороть

нашествия кошмара

о страх, о слабый дух,

о тягостная кара!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Угрюмо бродит кто-то

меж дюнами порой:

тяжка его забота;

нисходит влажный мрак,

хрустит песок сырой.

На берегу пучины

он замедляет шаг:

для страха нет причины.

Гряда холмов песчаных;

здесь не бывает встреч

ненужных, нежеланных,

здесь пристань, здесь приют,

здесь умолкает речь

пред голосом рассудка

и сердца - все же здесь

невыразимо жутко.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Молчание, ни слова

ей не произнести

ни в глубине алькова,

ни возле очага

оборвались пути

неумолимо, разом:

в душе лежат снега,

и успокоен разум.

II

Покуда море дремлет,

внезапно пробудясь,

она глаза подъемлет

в еще рассветный мрак,

я жду - но рвется связь:

за гранью смерти где-то

лежит архипелаг

забвения и света.

III

К приюту нежилому

влекусь, где в зеркалах

сейчас тоска по дому

уснула тяжело;

пусть я повержен в страх,

но все же должен вскоре

уйти, разбив стекло,

туда, в другое море.

IV

И вот с тяжелым стоном

приходит свет дневной,

вдали под небосклоном

печальный моря взгляд

прощается с луной,

и полчища бакланов

бессмысленно кричат,

внезапно в воздух прянув.

V

Блаженно ты, стрекало

стальных, студеных вод

для плоти, что взалкала,

бессмысленно греша,

сорвать ненужный плод,

и скверна отлетает,

и вечная душа

здоровье обретает.

VI

В те времена, вначале,

какими были мы?

Как светочи пылали

завороженных глаз,

как падало из тьмы

немыслимое слово,

что нисходило в нас

и отлетало снова?

VII

О, как метался в блеске

объятый бурей брег,

и ветр ярился резкий!

Безумная вода,

как проточеловек,

бряцала донной гущей,

о, мог ли я тогда

провидеть час грядущий?

VIII

Меж дюн к заветной двери

я рвался каждый раз,

во пламени потери,

в бесплодье мятежа

я слышал тот же глас...

Нет дела бесполезней,

чем прозябать, дрожа,

в первоначальной бездне.

IX

Являлся блеск слепящий

во зримые края.

Сюда, в приют язвящий,

где замкнута душа,

в тоску по дому я

вхожу - во мрак, в опалу,

возвышенно спеша

к решенному финалу.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

От чистоты великой,

от нежности морской

она тропою дикой

давно ушла туда,

к пучине городской.

О ней - святой, убогой

как в давние года,

в деревне помнят много.

Ты, сердце, ты - подворье

для памяти ее;

столь малое подспорье

потребно ей: ночлег,

горячее питье

для плоти и для духа,

чтоб за окошком - снег,

чтоб здесь - тепло и сухо...

Она дорогой смутной

бредет через село,

как призрак бесприютный

сквозь ветер и сквозь ночь,

плетется тяжело,

но временам стеная

она уходит прочь,

бездомная, больная.

И полон жалоб странных

был тьмы великий вал,

весь в отблесках багряных.

В чужой вступая спор,

их ветер тасовал,

как старую колоду,

дрожа, мерцал простор,

ведущий к небосводу.

И этот жребий темный

всех тех, кто брел за ней,

поверг во страх огромный,

на ледяном ветру

им было все страшней,

но все ясней, все чище.

И каждый поутру

нашел свое жилище.

Отвергнув мрак и гнилость,

бредет она одна

иль там, где прежде билась

в немыслимых мирах

свободная волна,

вскипает смрад позора?

Всего безмерней - страх

того, что будет скоро.

Уже четыре раза

пришел и канул год.

Убил ли, как проказа,

ее, живую, бой

страстей, водоворот

стремлений и печалей?..

Еще шумит прибой...

...все глуше, одичалей...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

Лотошник-ветер мимо

досаду вновь несет,

опять неумолимо

он плачет у дверей,

пытаясь круглый год

меня переупрямить.

Уйди, уйди скорей:

невыносима память.

II

При свете дня понятно

ее небытие,

о солнечные пятна,

что в мозг издалека

вонзают острие,

язвят и отчуждают,

надежда и тоска

отчаянье рождают.

III

Под вечер в двери снова

лотошник-ветр стучит,

от памяти былого

дрожу и прячу взгляд:

он жалок, нищ на вид,

как те, что поневоле

у очагов сидят,

заснув, - и даже боле.

IV

Приняв от жизни жребий,

скитаюсь я в саду,

следя в широком небе,

как светлая гряда

на зимнем холоду

проходит величаво

в былое, в никуда

держава за державой.

V

Слова летят в просторе

прозрачной высоты

виновен ветр иль море?

Нет, оставайся нем,

зачем иначе ты

ушел в приют укромный

и сетуешь зачем

на этот мир огромный?

МАРТИНЮС НЕЙХОФ

(1894-1953)

ДОМ

Где пышен сад и плодороден дол,

Где ветром с дюн обласкан каждый злак,

Стоит мой дом, откуда я ушел

И где сегодня поселился враг.

Дом огневою точкой стал, и сад,

Давно, я знаю, вырублен врагом.

И если правда то, что говорят,

Разбито поле минное кругом.

Так говорят. Но, не смирен с судьбой,

Я верить в дом родной не устаю:

Мне нынче ночью сообщил прибой,

Что скоро шторм спасет страну мою.

ПТИЦЫ

Фабричные рабочие идут

Перекусить, развлечься в перерыве,

Мечтая о футболе и о пиве,

Об отдыхе на несколько минут.

Вот так и птицы, - в мире нет счастливей,

Чем те, кто полюбил такой уют:

Так воробьи к ботинкам робко льнут,

Толкутся чайки, споря о поживе.

Но безработным птицам счастья нет,

Стараньям Армии Спасенья рады,

Они съедают нищенский обед.

А если крох попросят, как награды:

Пустить в кино, ссудить велосипед

Нарежутся на конные отряды.

ПОЮЩИЕ СОЛДАТЫ

Булыжники остры: усталость, злоба.

Идут солдаты, сердцем присмирев.

Какою болью вам звучит напев:

"Прощай, Мари, прощай, моя зазноба..."

Мы в даль глядим: она чиста, открыта,

Печаль, печаль, как часто в забытьи

Мы повторяем вымыслы твои:

"У дьявола два рога, два копыта..."

Где музыка? Где барабанный бой?

Вы брошены наедине с судьбой:

"Страшна разлука, не страшна граната..."

Так пойте, вдаль по улицам спеша!

Всегда таится детская душа

Под грубой оболочкою солдата.

ГОЛЛАНДИЯ

Твой воздух над моею головой,

Голубизна и солнце в ветре звонком.

Я шел через простор прекрасный твой,

Я на груди твоей дремал ребенком.

Я брел и наяву, и в забытьи,

И в жилы мне входили кровью древней

Каналы протяженные твои,

Далекие и светлые деревни.

Вечерний свет нисходит от окна,

Молчат кастрюли, пестики и ступки.

Жизнь Господа спокойна и ясна,

Ему понятны люди и поступки:

Муж в голубой рубашке и жена

В крахмальном фартуке и белой юбке.

К НЕЗАПАМЯТНОМУ

Служанка чашу держит на весу,

сливая кровь овцы, убитой днем.

Хозяйка вяжет. Мясо над огнем

шипит, роняя красную росу.

Мерцает зеркало в углу своем.

Волчица воет далеко в лесу.

Мой праотец в двенадцатом часу

в мешке волчонка принесет живьем.

Одно мгновенье медлим - я и он,

проникнуты домашней тишиной,

что обступает нас со всех сторон,

и пахнет мясом, струганой сосной,

и мимолетным счастьем озарен

дом на полянке в гущине лесной.

МАЛЬЧИК

Он у окна сидел, полураздет,

И видел, как среди рассветной тьмы

Дорога убегает за холмы,

А над дорогой брезжит слабый свет.

Ему опять припомнился старик,

Что на скамейке задремал вчера.

Вокруг него шумела детвора,

Старик проснулся через краткий миг.

Был странным взгляд его, и странной - речь

(Улыбку прикрывала борода):

"Жизнь - это путь неведомо куда,

Но можно пользу из него извлечь".

Внезапно потянуло холодком.

И мальчик увидал в дали сквозной,

Себя, усталого, в полдневный зной

Куда-то прочь бредущего пешком.

Дорога уводила в пустоту,

Не позволяя повернуть назад.

Обулся, встал и через старый сад

Неторопливо зашагал к мосту.

ОБЛАКА

Совсем ребенком, помню, в день погожий

Я рядом с матерью лежал в траве,

Неспешно плыли тучки в синеве.

Спросила мать: "На что они похожи?"

И я кричал: "Я вижу - всадник скачет,

Там - Скандинавия! Овца! Пастух!"

Смеялась мать, меня хвалила вслух,

Но видел я: она украдкой плачет.

Я жил, не глядя в облачные дали,

Не поднимая взора от земли,

Пусть надо мною тучи строем шли