Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Марк Ефетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этот раз Володя, правда, чуть усомнился. «А выйдет ли»? — спросил Володю голос сомнения. Но он быстро заглушил этот голос: «Выйдет, всё выйдет!» И вот уже Володя представляет себе, как он спускается в котлован, где работают археологи. В руках у него увеличительное стекло. Володя просеивает сквозь сито землю и внимательно рассматривает каждую частицу, которая остаётся на тонкой сетке. Камушек. Кусочек заржавленного железа… Кремнёвый наконечник стрелы. Блестящая пылинка. Спокойно, Володя, спокойно! Володя опускается на колени и деревянной лопаточкой осторожно разгребает землю. Глубже, ещё глубже… Ура! Нашёл!..
Каждую свободную минуту Володя предавался своей мечте, и она росла и ширилась — появлялись всё новые и новые подробности.
Мечта о поисках Перуна так захватила Володино воображение, что планы о полёте в космос отошли как бы на второй план. Точнее, они получили какое-то подчинённое значение. И всё-таки Володя отправился на Выставку достижений народного хозяйства, чтобы ещё раз как следует осмотреть кабину космонавта в заветном космическом корабле. Отправляясь на выставку, Володя думал о Перуне. Ведь первой частью его плана были поиски этой языческой статуи. И в этом Володином плане не хватало одного только звена, притом первого: как попасть в Новгород, где в илистом дне Волхова или Ильменя лежит изваяние Перуна?
ДОНЕСЕНИЕ
Вот что было написано в тетради, которую Володя передал Косте Сахарову:
Вскрыть после выходного светофора.
(Хотя, по правде говоря, вскрывать-то там было нечего: тетрадь не была в конверте и сургучные печати её не запечатали.)
НАХОДКА ШКОЛЬНИКА.(Тут приводилась полностью известная нам уже заметка.)
Дальше было написано крупным, энергичным почерком:
Приказываю отправиться по следам Иванцова С. и разыскать Перуна.
Доложить о прочтении этого приказа.
В дальнейшем каждые двое суток докладывать о ходе поисков.
В. З.
Итак, Костя Сахаров, перечитав в поезде приказ Володи Замараева, писал ему донесение в четвёртом часу ночи. Неожиданно вышедший в коридор вагона Борис Сергиенко чуть было не помешал мальчику, но, к счастью, пассажир оказался не любопытным и ушёл к себе в купе так же быстро, как появился.
А Костя тем временем, поправив привычным жестом очки на переносице, выводил букву за буквой, стараясь писать чётко и не делать ошибок. Добиться чёткости и безошибочности было очень трудно: столик дёргался из стороны в сторону, а Костя волновался.
ДОНЕСЕНИЕ
Приказ мною прочитан. К исполнению приступаю завтра — в городе Новгороде. Что найду, сообщу.
К.
Костя перечитал написанное, подумал и приписал:
Где начать поиски, не знаю.
Вагон качнуло, и голова Кости склонилась к столику. Так бы и опустить её на руки и заснуть. Как же ему хотелось спать! Думаете, так просто было проснуться в три часа ночи? До этого он просыпался раз пять, прислушивался, спит ли мама, смотрел на часы. Приказывал себе снова проснуться и засыпал…
Костя вложил донесение в конверт, надписал адрес и, шатаясь, пошёл в купе. Шатался, конечно, вагон, как это бывает, когда поезд идёт на большой скорости, но и Костю пошатывало, оттого что очень уж ему хотелось спать.
Написав донесение, он так крепко уснул, что мама с трудом добудилась его, когда прибыли в Новгород. И получилось так, что Сахаровы вышли из вагона последними. А ведь Борис Сергиенко одним из первых вышел на перрон, высматривая мальчонку, с которым встретился ночью. Очень уж ему хотелось поближе его посмотреть и, может быть, разгадать тайну.
Но вот все пассажиры сошли, а никакого мальчика не было.
«Проглядел, наверно», — подумал Борис и пошёл к выходу в город.
А Костя с мамой вышли из вагона через пять минут, когда на перроне уже никого не было.
БЕССТРАШНЫЕ ПРЕДКИ
Кто хоть раз побывал в Новгороде, обязательно потянется к этому городу вновь и вновь. Становится потребностью видеть этот город, где на золотом куполе Софии, отражаясь, плывут облака, где в предзакатные часы розовеют белые стены Юрьева монастыря, и когда видишь всё это, кажется, что героическая история нашей страны, которая прошла, отшумела, отгремела, отзвенела мечами, здесь, в Новгороде, не исчезла: вот она!
В Новгород приезжают люди с ящиками, на которых видишь следы красок. Под мышкой они несут матерчатый складной стульчик. Увидев тёмный и мрачный Волхов, строгие очертания церквей, крепостей и шапки-шлемы башен, — художникам видится и то, что было здесь сто… двести… пятьсот и тысячу лет тому назад: каменные дома с маленькими слюдяными оконцами и стенами крепкобокими, воротами тяжёлыми — тараном не возьмёшь. И люди в шапках рваных и лаптях стоптанных. И нищие — их было в Новгороде видимо-невидимо — слепые, одноногие, однорукие, скрюченные, горбатые… И комнатушки в поповских и барских домах с вечными сумраком, мышами и богатыми иконостасами, с обитыми железом сундуками и высокими от подушек и одеял кроватями.
За стариной, сохранившейся здесь больше, чем в других местах, приезжали художники и археологи, историки и реставраторы, приезжали — таких было больше — просто туристы и экскурсанты…
Люди, сошедшие с поезда вместе с Борисом, заторопились к автобусу, к стоянке такси. А он поправил лямки небольшого рюкзака, переложил из руки в руку потёртый школьный портфель и пошёл прямой улицей от вокзала в город.
Была ранняя осень.
Два дня назад, когда Борис покидал своё родное село, солнце припекало так, что то и дело приходилось вытирать пот со лба. А тут, в Новгороде, с Волхова дул холодный ветер и мёл по земле сухие жёлтые листья.
По мостику, перекинутому через крепостной ров, Борис вошёл в кремль. Он остановился здесь, опершись на перила.
С тихим журчанием бежал внизу ручей, извиваясь, огибая деревья и кустарники. В тени рва они были оголёнными. С моста вниз то тут, то там падали большие коричневые листья.
Борис прошёл сквозь полукруглую арку в центр кремля, где высился знаменитый памятник «Тысячелетие России». Медленно проходя по кругу, он как бы здоровался с Петром Первым, с Лермонтовым, Гоголем, Суворовым, Глинкой. Возле Пушкина остановился. Здесь Борис чуть наклонил голову и снял с головы кепку.
Все годы учения в школе в Борисе жила любовь к великим людям, прославившим его Родину. Любовь эта и глубокое уважение росли из года в год. И как же мечталось Борису встретиться с Александром Невским, с Дмитрием Донским, с Пушкиным или Лермонтовым!
В Новгороде всё напоминало Борису о его великих предках-героях.
Кто только не зарился, кому только не снилась наша богатая земля и люди наши, которые рыхлили землю, бросали в неё зерно, рубили лес, складывали избы и насыпали высокие городища, чтобы далеко видеть, не идёт ли враг, и чтобы бить его сверху, с бревенчатых стен и сторожевых башен. И если только пепел оставался на месте городища, русские люди снова строились и снова селились на холмах и на высоких берегах полноводных рек.
До сих пор не перевелись зелёные могильные курганы, где спят вечным сном наши далёкие предки, бесстрашные воины, которые защищали от врагов родную землю.
И в более поздние времена новгородцы били псов-рыцарей, рубились мечами, дрались дрекольями с врагами, что шли со всех сторон к многоводному Волхову, к лесам с непуганым зверьём, к Ильмень-озеру — гигантской чаше, наполненной рыбой, — белокаменным церквам и монастырям, среди которых солнцем светили купола Софийского собора.
И вот они, эти герои, сохранившие для нас Новгород, стояли теперь перед Борисом: новгородский полководец Александр Невский, а с ним плечом к плечу Дмитрий Донской. Тут же сидел, задумавшись, Ермак Тимофеевич.
Враги не смогли сломить русских богатырей. Не удалось врагам уничтожить и бронзовые фигуры этих воинов.
Да, был такой день, когда из-под снега, побуревшего от крови, беззащитно поднимали в небо бронзовые руки герои памятника «Тысячелетие России».
Фашисты разобрали этот памятник, но увезти его, уничтожить не смогли.
Наша армия, отбив Новгород, вернула этому городу его памятник. Все фигуры были подняты из снега, восстановлены и поставлены так же, как они стояли до войны.
Борис всё глубже и глубже всматривался в фигуры военных людей и великих полководцев на памятнике «Тысячелетие России». Здесь были не только его далёкие предки, но и более близкие — Кутузов, Багратион, Нахимов.
«Жаль, — думал Борис, — нет здесь Зои Космодемьянской, Матросова, Гастелло…» Он понимал, что эти герои Великой Отечественной войны не могли быть на этом памятнике, который был сооружён сто лет назад. Но мысли всё время вились вокруг войны, в которую погиб отец Бориса.
