Рассказы о Москве и москвичах во все времена - Леонид Репин

В любое время года тут хорошо: летом тенисто, зимой просторно, по осени желтые тополиные листья пестрят на газоне, навевая легкую, сухую печаль, а весной первая зелень старых деревьев радует ожиданием близкого лета… И запах ее — дурманит…

Когда иду по Страстному от Тверской, всегда стараюсь пройти по левой его стороне. Тут великолепный дворец Гагариных, а ближе к Малой Дмитровке — дом под номером 9. Здесь жил Александр Васильевич Сухово-Кобылин. Непременно о нем вспоминаю, и всегда оглянуться что-то подталкивает, когда прохожу мимо этого дома.

А тут иду как-то и чуть не ахнул: ни следа не осталось от дома! Снесли. А какой дом-то был… И жизнь какая в нем протекала… Любовь редкой страсти, хладнокровная измена и — гибель…

«Да и в самом-то деле — была ли любовь?» — спрашивают еще и сейчас, спустя полтора века после тех событий, всколыхнувших и ужаснувших Москву, где и без того никогда спокойно не было. «Какая это любовь, ежели каждый из них жил своей жизнью, нисколько не считаясь друг с другом… Потому все и завершилось трагедией…»

Но любовь была. Да такая сильная, глубинная любовь, которую сразу и не видно, но которая не умирает и по-настоящему не осознается, покуда не случится потеря и кто-то из любящих не останется в жизни один. Но ведь произошло именно так, и Александр Васильевич Сухово-Кобылин, лишившись Луизы, только тогда понял наконец, что значила она для него.

Они познакомились в весеннем Париже в 1842 году. В каком-то ресторане, он потом и не помнил в каком, внимание его привлекла молодая женщина, белокурая, с ясными голубыми глазами, прямым изящным носиком и нежной линией губ. Она была не одна: рядом сидела некая пожилая особа и обе они, как определил наметанный глаз Сухово-Кобылина, мягко говоря, отнюдь не принадлежали к высшему свету.

Он поднялся, с бокалом в руке подошел к их столу, представился и предложил гост за прекрасных французских женщин. Конечно, он угощал их шампанским. Ему — 25, он образован, богат. Луизе Симон-Деманш — 22, жизненные обстоятельства вынуждают ее работать швеей. Он добивается разрешения ее проводить, но домой его не приглашают и не пускают: ишь какой прыткий, захотел с первого разу… Но он уже знает, что в следующую встречу Луиза ему уже ни в чем не откажет.

Кажется, те первые парижские встречи их обоих глубоко не затронули, но, возвращаясь в Москву, он оставляет Луизе рекомендательное письмо к одной из лучших петербургских портних, француженке, у которой одевались его мать и сестры. И еще дает немного денег на дорогу: в Петербурге, конечно, легче зарабатывать на жизнь, чем в Париже, да еще с такою рекомендацией. А она, справедливо решив, что еще легче и разумней обосноваться в Москве, неподалеку от своего покровителя, в Петербурге не засиделась и внезапно в самом начале зимы к вящей радости заждавшегося Александра Васильевича оказалась в Москве. Вот тут он и понял, как страстно ждал ее, — он, известный по всей Москве волокита, за которым тащился шлейф заслуженной славы сердцееда и покорителя неприступных женских вершин.

Александр поселил ее в милой квартирке на углу Тверской и Брюсовского переулка, в десяти минутах ходьбы от себя, поскольку жил в недавно купленном доме на Страстном бульваре под номером 9.

Луизу судьба одарила такою улыбкой, о которой можно только мечтать. Сухово-Кобылины знатны, чертовски богаты, Александр, ее покровитель-возлюбленный, хорош собой, умен и, помимо того, на ее имя покупает торговую лавку для сбыта шампанского, которое Сухово-Кобылины сами и производят, выделяет своей любимой более чем достаточное содержание. Денег у него бессчетно, хотя особенно щедрым его вряд ли кто-либо решился бы назвать. Деньги он считал, и еще как считал! Да и не только деньги: как-то свою кухарку самолично кулаками так отходил, что та лишилась сознания: за то, что сливок перерасходовала против обычного.

С шампанским дело у них не пошло: скверное получалось, мало кто решался его покупать, а вот водочка шла ничего, жаловаться не приходилось. Ну и, само собой, знаменитые на всю Россию металлургические заводы под Муромом, которыми управлял отец Александра Васильевича, составляли главный доход семейства.

Отношения меж молодым дворянином и безвестной французской красавицей по тем временам носили самый обычный характер: она знала свое место, на большее не рассчитывала, проявляла даже заботу о матери и сестрах своего возлюбленного; те принимали эту заботу, отвечали добрым расположением. Влюбленные много времени проводили вместе, он завтракать и обедать к ней приезжал, как только она зазывала запиской, трепетно готовилась и старалась во всем угодить. Ну а он вел светскую жизнь, куда Луизе был вход запрещен. Восемь лет длилось такое согласие, и как будто Сухово-Кобылин стал понемногу тяготиться верностью и преданностью своей возлюбленной. У него появилось другое увлечение — молодая Надюша Нарышкина, довольно ветреная супруга князя Александра Григорьевича, за которого, кстати, ее выдали совсем юной девчонкой и, конечно, не по согласию. Свою связь с Сухово-Кобылиным она не особо скрывала, хотя приличия они вполне соблюдали.

Но как же Луиза страдала, узнав об измене возлюбленного. Еще раньше до нее доходили подобные слухи — о прежних его увлечениях, и она все сносила, полагая мужскую неверность делом житейским, вполне обычным, но здесь-то было совсем другое! Теперь чувства, по всему судя, были серьезны. А коварная Нарышкина как-то на балу в своем доме заметила на улицу Луизу, стоявшую среди костров, у которых грелись в зимнюю ночь кучера и лакеи, и глядевшую на окна с надеждой, ожидающую хотя бы мельком увидеть Александра Васильевича, и жестоко наказала ее.

Нарышкина увлекла к окну Сухово-Кобылина, распахнула створки окна и впилась поцелуем в губы Александра Васильевича. Воистину убийственно коварство женщины…

Луизу Симон-Деманш нашли с перерезанным горлом лежащей ниц в снегу у большой дороги, неподалеку от Ваганьковского кладбища и в непосредственной близости от Ходынского поля 7 ноября 1850 года. Приблизительно там, где сейчас станция метро «Улица 1905 года». Ее не ограбили: серьги с бриллиантами и кольца с такими же камушками были при ней. На богатую одежду также не покусились.

Первое подозрение пало на Сухово-Кобылина. Опостылевшая любовница, упреки, сцены, а тут — другие чувства, другая любовь… Свет тут же поверил в версию: Сухово-Кобылина не любили за высокомерность, надменность, за чрезмерную жестокость и крутость со своими дворовыми, о чем в Москве знали все. К тому же первый досмотр, произведенный в его доме, — в этом, на Страстном, — обнаружил пятна крови во флигеле. Сухово-Кобылин возмущается таким подозрением — он в горе и вне себя от потери Луизы, а по поводу кровавых пятен лишь пожимает плечами… Но его все равно берут под арест.

А через неделю отпускают. В свете судачат: конечно, откупился. С такими деньгами-то! То, что четверо его крепостных, отданных в услужение Луизе, сознались в совершенном ими злодеянии, тоже в расчет не берется: и их подкупили. Деньгами. Угрозами и посулами вынудили взять вину на себя.

Ну ладно, оставим пока пересуды те в стороне. Повар Луизы Ефим Егоров и кучер Галактион Козьмин дали показания, как и почему убили свою хозяйку. И еще рассказали, как помогали им служанки Симон-Деманш — Пелагея Алексеева и Аграфена Иванова. Оказывается, кроткая с возлюбленным Луиза была со своими слугами нещадно жестока. Она зверски их избивала, колотя всем, что под руку подвернется. И это отнюдь не навет: одна из служанок перехватила на улице самого обер-полицмейстера Москвы, бросилась перед ним на колени и подала бумаги с жалобой на жесточайшее рукоприкладство француженки. И той не только смириться пришлось, а еще и выплатить пострадавшей 10 рублей серебром, что составляло годовое жалованье дворовой, которое Луиза, кстати сказать, не считала нужным выплачивать.

А потом сознавшиеся в убийстве — убили-то потому, что не могли больше терпеть, — отказываются от своих показаний, заявив, что пытками из них выбивали признание. И снова Москва возмущенно вздохнула…

Семь муторных лет тянулась судебная волокита. Теперь-то ясно, что следствие велось из рук вон плохо, с явными натяжками на вину Сухово-Кобылина. Понятно зачем: судейские рассчитывали из него вытянуть денег — да и тянули, насколько могли. Потому и не замечали в упор ни его бесспорное алиби, ни множество всяких деталей, говорящих о несомненной вине сознавшихся. В сентябре 1851 года Сухово-Кобылина надворный суд оправдывает, четверых слуг признали виновными. Однако же мнения судей разделились, и дело передается в Сенат, потом — в Государственный совет. Дело направляется на новое следствие.

С мая по ноябрь 1854 года Сухово-Кобылин проводит в тюрьме, хотя временами ему разрешали принимать дома гостей. В это самое время он пишет замечательную пьесу «Свадьба Кречинского», которая сразу ставит его в один ряд с Гоголем и Щедриным. Только в конце октября 1857 года Государственный совет окончательно оправдывает великого драматурга и… всех четверых слуг Симон-Деманш! Поверить невозможно, но это так: всех четверых отпустили за недостаточностью улик… при их полном изобличении своими же показаниями.