Маугли из Космоса - Марк Антоний

им выводах, в интерпретации этих надежных данных. На некоторое время Гелий стал популярен среди факультетской молодежи и ходил гоголем, но потом появилась статья, автор которой не сомневался в наблюдениях и расчетах, однако весьма убедительно опровергал выводы. Точнее сказать — разгром был полный. Берестов на некоторое время даже впал в отчаяние. Ему казалось, что научная карьера, начатая едва ли не со школы, оборвалась на взлете. И вот однажды его вызвали к декану. Ничего хорошего аспирант от этого вызова не ждал и потому поплелся к начальству как на Голгофу.

В кабинете, где за стеклами старинных шкафов блестели позолоченные корешки астрономических атласов столетней давности, а на стенах висели карты Марса, исчерченного несуществующими каналами, его ждал незнакомец. С первого взгляда Берестов определил, что перед ним военный, хотя тот и был в штатском. На несколько мгновений аспирант почувствовал себя невесть в чем виноватым. Исключительно рефлекторно. Может, он, сам не зная, где и когда, прикоснулся к запретному? А вдруг те самые злополучные данные вовсе не относятся к излучениям нестационарных галактических объектов, как он наивно полагал? Крогиус зацепил антенной телеметрию разведывательного спутника, а Берестов раструбил об этом в факультетском журнале. На лицо преступный сговор с целью разглашения военной тайны… Да нет, чепуха, никакой спутник не станет работать в этой полосе частот. Здесь что-то другое.

— Гелий Аркадьевич Берестов? — осведомился незнакомец жестким командным голосом.

— Так точно! — отчеканил аспирант, всего лишь год назад отслуживший срочную.

Военный в штатском усмехнулся, буркнул:

— Вольно, — и тут же потребовал: — Ваши документы!

Берестов протянул ему аспирантский билет.

— Пожалуйста!

Гость внимательно сличил фотографию в билете с лицом предъявителя. Вернул. Хозяйским жестом, как будто находился в собственном кабинете, предложил аспиранту садиться.

— Моя фамилия Привалов, зовут Сергей Валерьевич, — представился он. — Я хочу предложить вам работу.

— Какую? — спросил аспирант.

— Об этом, Гелий Аркадьевич, вы узнаете, если согласитесь стать нашим сотрудником.

— Сотрудником — чего?

— Института космических исследований, — ответил военный. — В Нижнеярске открывается его филиал.

У аспиранта кафедры астрофизических исследований перехватило дыхание.

— В каком качестве? — сипло выдавил он.

Привалов усмехнулся.

— Ну, сами понимаете, Гелий Аркадьевич, что ни отдел, ни обсерваторию я аспиранту предложить не могу… Для начала — младшим научным сотрудником в моей группе.

— Я согласен! — поспешил сказать Берестов. — Кем угодно — даже уборщиком.

— Ну-у, это было бы слишком расточительно, — отозвался Привалов. — Мы ждем от вас куда более впечатляющих результатов, нежели чисто вымытые полы…

Сергей Валерьевич Привалов, который на тот момент был всего лишь полковником, немного слукавил. Свежеиспеченному мэнээсу пришлось заниматься всем подряд, включая сухую и влажную уборку. В те годы на объекте «Сырые Ключи» многое делалось руками научных сотрудников. Особенно в специальных помещениях, куда не допускались ни солдаты военного гарнизона, охранявшие «техническую позицию», ни вольнонаемные сотрудники, обслуживающие хозяйственно-бытовые нужды затерянного в таежных дебрях научного городка.

Дни, проведенные бывшим аспирантом в тесных, до отказа набитых аппаратурой комнатках были самыми счастливыми в жизни Гелия, постепенно превращавшегося в Гелия Аркадьевича, кандидатскую диссертацию которого засчитали за докторскую. Сенсационное выступление на Бюраканском симпозиуме по проблемам поиска внеземных цивилизаций, поездки за границу, личное знакомство с Шепли, Джинсом, Хойлом, Брауном, наконец — Государственная премия, пусть и полученная в составе коллектива, — весь этот стремительный взлет научной карьеры не испортил характера бывшего аспиранта.

Берестов остался все тем же трудягой. Правда, в Сырых Ключах он бывал все реже: навалилась груда теоретической работы. Слишком большой роскошью было использовать доктора физматнаук в качестве простого техника-наблюдателя даже на крупнейшем в Евразии радиотелескопе. Большую часть своего рабочего, да и личного времени он проводил теперь в Нижнеярске, на главной базе филиала ИКИ. Сюда стекались данные, полученные не только в Сырых Ключах, но и на других «технических позициях», ожерельем охвативших предгорья Великоярского хребта. И эти данные нужно было успевать обрабатывать.

Теперь в распоряжении Берестова был целый отдел. Молодые, задорные, как и сам он, ребята и девчата не жалели сил, вкалывали с утра до ночи. Порой приходилось разгонять их по домам под угрозой увольнения. Самого завотделом разгонять было некому. В отличие от вахтера Суворова, директор института, академик Лаврович, на такие нарушения трудового кодекса смотрел сквозь пальцы. Более того — негласно поощрял. А уж подводить Павла Ивановича в чем бы то ни было — большой грех. Не перед богом — наукой! Впрочем, наука и была их богом. Берестов старался не подводить. Особенно в это лето, когда от жары преждевременно высохли и облетели листья в парке, за городом горели торфяники, душная мгла окутывала улицы и проспекты Нижнеярска.

Каждое утро липкий от пота сэнээс Берестов поднимался со спальника, расстеленного прямо на полу, и брел в ванную. Вода, которой полагалось быть холодной, едва ли не обжигала, да и текла вялыми струями, несмотря на выкрученный до упора кран. После омовения Берестов пробирался на кухню, извлекал из холодильника ледяную минералку и пил ее, стоя перед открытой дверцей, словно впрок старался промерзнуть до костей. О завтраке не могло быть и речи, Берестов лишь брал с собой загодя приготовленные бутерброды, натягивал легкие полотняные брюки, рубашку-сетку, сандалии и, нахлобучив подаренный светилом мировой астрофизики Грегори Брауном стетсон, выкатывался из квартиры.

Город напоминал прифронтовую зону, а Берестов хорошо помнил, что это значит, хотя войну застал лишь ребенком. Не оставалось ничего другого, кроме как терпеть до самого института, где, благодаря неусыпной заботе зама Лавровича по административно-хозяйственной части, исправно работали кондиционеры. И все-таки мысли старшего научного сотрудника не занимали ни зной, ни пожары, ни затянутый торфяной гарью город. Трясясь в битком набитом автобусе, вышагивая по чахлой аллее преждевременно пожелтевших лип, ныряя в блаженно-прохладный холл институтского особняка, Берестов видел внутренним взором сверкающую спираль Галактики: ее голубые, красные, желтые солнца, гиганты и карлики, мглистые облака туманностей, черные ловушки коллапсаров, большие и малые, невидимые с Земли планеты.

Это неотступно преследующее его видение было полно смысла. До сегодняшнего дня Берестов, пожалуй, был единственным ученым Земли, да что там ученым — единственным человеком на планете, который с высокой степенью достоверности знал, что среди этого хаоса мертвой материи должны быть и жизнь, и разум. Много жизни и разума — целый пояс миров, огибающих галактическую спираль там, где скорости звездного диска и спиральных рукавов совпадают. Планетные системы, что находятся внутри коротационной зоны — узкого кольца, точнее, тора радиусом двести пятьдесят парсек, — в процессе движения вокруг галактического ядра периодически то входят внутрь спиральных рукавов, то покидают их. И поскольку в спиральных рукавах происходят бурные звездообразовательные процессы, образующие