История политических и правовых учений. Курс лекций. 2-е издание. Учебное пособие - Елена Тимошина

§ 2. Формы государства

В учении о формах государства Цицерон следует Полибию. Он выделяет три простые правильные, но склонные к извращению формы: царскую власть, власть оптиматов (аристократию) и власть народа (демократию). Все они вполне терпимы, хотя царскую власть Цицерон ставит на первое место, а демократию на последнее. При этом у каждой формы есть свои плюсы. «Так благоговением своим нас привлекают к себе цари, мудростью – оптиматы, свободой – народы, так что при сравнении трудно выбрать, чего же можно желать больше всего» (О государстве. I. ХХХV. 55).

Недостатки каждой простой формы государственного устройства являются продолжением ее достоинств. «При царской власти все прочие люди совсем отстранены от общего для всех законодательства и принятия решений, да и при господстве оптиматов народ едва ли может пользоваться свободой, будучи лишен какого-либо участия в совместных совещаниях и во власти, а когда все вершится по воле народа, то, как бы справедлив и умерен он ни был, все-таки само равенство это не справедливо, раз при нем нет ступеней в общественном положении» (О государстве. I. ХХVII. 43). Но это, так сказать, естественные недостатки, с которыми можно мириться. Главное в том, что простые формы чрезвычайно неустойчивы. «Ибо из указанных видов устройства нет ни одного, при котором государство не стремилось бы по обрывистому и скользкому пути к тому или иному несчастью, находящемуся невдалеке от него» (О государстве. I. ХХVIII. 44).

Тираны отнимают власть у царей, у тиранов – оптиматы или народ, у народа – клика (так называет Цицерон олигархию) или тираны, и так бесконечно. Власть тирана, толпы или клики не достойна имени республики. Остановить порочный кругооборот простых государственных форм можно только одним путем – равномерно их смешать. «Ибо желательно, чтобы в государстве было нечто выдающееся и царственное, чтобы одна часть власти была уделена и вручена авторитету первенствующих людей, а некоторые дела были предоставлены суждению и воле народа. Такому устройству, прежде всего, свойственно, так сказать, великое равенство, без которого свободные люди едва ли могут долго обходиться, затем – прочность, так как виды государственного устройства, упомянутые выше, легко превращаются в свою порочную противоположность, – вследствие чего царь оказывается властелином, оптиматы кликой, народ изменчивой толпой, – и так как эти самые виды государственного устройства часто сменяются новыми, тогда как при этом объединенном и разумно смешанном государственном устройстве этого не случается почти никогда, разве только при большой порочности первенствующих людей. И действительно, нет причины для перемен там, где положение каждого прочно и ему некуда сорваться и свалиться» (О государстве. I. ХLV. 69). Итак, смешанная форма не просто придает стабильность государству, но и обеспечивает равенство и свободу для народа.

Смешанная форма государства оценивается Цицероном как наилучшая. Наилучшее государство – не утопия, а римская сенатская республика периода своего расцвета, т. е. как раз того времени, когда и происходит действие диалога «О государстве» (129 г. до н. э.).

Римское государство прошло долгий путь от создания до расцвета. По мнению Цицерона, оно имеет много преимуществ перед всеми другими. Прежде всего, это плод деятельности многих поколений людей. Иные же государства создавались разумом и доблестью одного человека. Цицерон вспоминает Миноса, Ликурга, Тесея, Драконта, Солона и др. А Римское государство «создано умом не одного, а многих людей и не в течение одной человеческой жизни, а в течение нескольких веков и на протяжении жизни нескольких поколений. Ибо, как говорил Катон, никогда не было такого одаренного человека, от которого ничего не могло ускользнуть, и все дарования, сосредоточенные в одном человеке, не могли бы в одно и то же время проявиться в такой предусмотрительности, чтобы он мог обнять все стороны дела, не обладая долговременным опытом» (О государстве. II. I. 1). Не обошлось, конечно, и без выдающихся личностей, например, Ромула, основателя Рима, которому Цицерон посвящает немало восторженных строк. К выдающимся достижениям Ромула он относит создание авспиции (порядка вопрошания воли богов при принятии тех или иных решений) и сената. В последующие годы государство римское, «идя, так сказать, естественным путем, достигает наилучшего состояния» (О государстве. II. ХVI. 30). Власть равномерно распределена между сословиями и покоится на их согласии: у магистратов имеется достаточная власть, у сената – влияние, у народа – свобода. Это приводит к гармонии и мере во всем. Таким образом, смешение простых форм – не самоцель, а лишь средство достижения согласия, гармонии, справедливости и права.

§ 3. Учение о справедливости и праве

В третьей книге диалога «О государстве» один из его участников, Луций Фурий Фил, излагает точку зрения софистов, в соответствии с которой править государством, основываясь на справедливости, невозможно. Да и вообще люди устроены так, что они стремятся лишь к выгоде. Это может быть личная выгода, а может быть выгода всего государства. «Что справедливо относительно отдельных лиц, то справедливо и относительно народов, – говорит Фил, – не найдется государства, столь неразумного, чтобы оно не предпочло несправедливо повелевать, а не быть в рабстве по справедливости» (О государстве. III. ХVIII. 28). Люди благоразумные стремятся в выгоде и пользе, а не к справедливости. Цицерон протестует. Если это так, то невозможно и существование права, а значит, и человеческого общества, и соответственно государства.

Что же считать справедливым в делах человеческих? Фил от имени скептиков сообщает о том, что «справедливость учит нас щадить всех, заботиться о людях, каждому воздавать должное, ни к какой вещи, посвященной богам, ни к какой государственной или чужой собственности не прикасаться» (О государстве. III. ХV). В трактате «Об обязанностях» Цицерон уже от своего собственного имени утверждает, что «первая задача справедливости в том, чтобы никому не наносить вреда, если только тебя на это не вызвали противозаконием, а затем – в том, чтобы пользоваться общественной собственностью как общественной, а частной – как своей» (Об обязанностях. I. V. 15). Однако сказанное – скорее следствие объективного существования справедливости, а не сама справедливость. Она сложнее, чем высказанные правовые максимы. Справедливость коренится в природе человеческого общения. «Если справедливость не проистекает из природы, то ее вообще не существует, – пишет Цицерон, – а та, которая устанавливается в расчете на выгоду, уничтожается из соображений выгоды для других» (О законах. I. ХV. 42).

Справедливость свойственна человеку как таковому. Человек – единственный из всех живых существ непосредственно связан с божеством. Только он наделен «божественным даром»: душой и разумом. Разум связывает воедино и людей, и богов. «Но если общим для божества и людей является разум, то этот разум, им свойственный, должен мыслить правильно; а так как разум есть закон, то мы, люди, должны считаться связанными с богами также и законом. Далее, между теми, между кем существует общность в виде закона, существует общность и в виде права. А те, у кого закон и право общие, должны считаться принадлежащими к одной и той же гражданской общине» (О законах. I. VII. 23).

В этом фрагменте содержится квинтэссенция взглядов Цицерона на соотношение справедливости, права и общества. Подчеркнем, что Цицерон, как он сам неоднократно заявляет, ищет «природу права», а не занимается анализом действующего права. Поэтому, когда он заявляет, что право проистекает из закона, он отнюдь не имеет в виду юридические законы. В основе права лежит некий высший закон, который возник прежде всех писаных законов и даже государства. Этот закон носит божественный характер и нормирует человеческую жизнь. Цицерон неоднократно формулирует его в своих трудах, но наиболее полно – в диалоге «О государстве»: «Истинный закон – это разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное, которое призывает к исполнению долга, приказывая; запрещая, от преступления отпугивает; оно, однако, ничего, когда это не нужно, не приказывает честным людям и не запрещает им и не воздействует на бесчестных, приказывая им что-либо или запрещая. Предлагать полную или частичную отмену такого закона кощунство; сколько-нибудь ограничивать его действие не дозволено; отменить его полностью невозможно, и мы ни постановлением сената, ни постановлением народа освободиться от этого закона не можем, и нечего нам искать Секста Элия (известный римский юрист. – И. К.), чтобы он разъяснил и истолковал нам этот закон, и не будет одного закона в Риме, другого в Афинах, одного ныне, другого в будущем; нет, на все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей – бог, создатель, автор закона. Кто не покорится ему, тот будет беглецом от самого себя и, презрев человеческую природу, тем самым понесет величайшую кару, хотя и избегнет других мучений, которые таковыми считаются» (О государстве. III. ХХII. 33).