Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

— Бог все видит, — говорит ему Серега.

— Ты-то? Не высоковато мнение? Ничего не докажешь.

— Спорим?

Сцепляют руки. Серега разбивает. Стах старательно после него намывает ладонь.

Когда мать входит, он перебивает брата на первом же звуке:

— Очень вкусно, спасибо, — и тянется — за поцелуем.

— Сейчас сблюю, — зритель послушно кривится. — Мамкина девочка, подлиза, подкаблучник.

Стах выставляем ему средний палец за спиной у матери.

— Он кашу вылил, кстати.

— Аристаша?..

— Если это правда, откуда я знаю, что ты опять пересластила?

— Почему ты не сказал?

— У тебя и так полно хлопот.

— Рыжий-рыжий, врун бесстыжий.

Стах смотрит на Серегу, одну бровь хмурит, другую изгибает в вопросе. Выражение типа «че?» специально для матери. Переводит взгляд и улыбается ей ласково. Она охотней верит сыну и отпускает его с миром.

Серега ловит его — и в ухо, но во всеуслышание шипит:

— Ты в аду сгоришь.

— Сережа! — мать — в ужасе: она у Стаха христианка.

— Он врет вам в глаза, а вы его защищаете? Правильно отец сказал, что вы тупая строптивая баба: никого, кроме себя, не слышите, а если слышите — только то, что хотите.

Стах пихает его в стол и поднимает грохот. Они сцепляются и мажут костяшками друг по другу — куда получается. Мать кричит, чтоб прекратили сейчас же, и пытается разнять.

— Сгоришь, сука, вот увидишь, ты сгоришь!..

— Буду там свой. Ты только попадись…

Мать недавно поставила кастрюлю на плиту — и обливает их с размаху чуть теплой водой.

К тому моменту уже часть семьи столпилась. Отец, загородив собой полпрохода, стоит, привалившись к косяку, скрестив руки на груди, жжет их взглядом свысока.

Серега на него похож, как уменьшенная копия. Те же каштановые волосы, та же смуглость лица, те же голубые глаза, темные — под тяжелыми бровями, тот же прямой нос, тот же широкий подбородок…

И тут Стах, расцепившись с братом, отлепляет от пресса мокрую футболку, кривя свое типично лофицковское лицо. У него от отца только высокие скулы.

— Марш по комнатам.

Стах проскальзывает первым и огребает подзатыльник — это для ускорения, наверное.

— Он первый на меня набросился. За правду. Сам врет твоей любовнице в глаза. Воспитал, блин, на свою голову уродца.

— Ты учить меня еще будешь? — цедит. — Когда квартиру себе купишь и миллионеров вырастишь, тогда меня поучишь. Я сказал: марш в комнату.

Серега поджимает губы. Что пятнадцать, что двадцать — без разницы. Он, сделав морду кирпичом, прошмыгивает вдоль родственников, как по красной ковровой дорожке. Все взгляды на него. Он ныряет в арку.

За ним и другие потихоньку разбредаются: всякий со своим замечанием.

— Что за потоп ты тут устроила?

— Они бы друг друга поубивали…

— Сами разберутся. Без бабского мнения.

Родители сверлят друг друга взглядами. Мать сдается первая. Бросает кастрюлю в мойку, проходит мимо, оповещает:

— Вытру.

Отец поднимает подбородок и шумно выдыхает. Поговорят они позже. Пошипят друг на друга в спальне, уверенные, что никто их не слышит, когда он сносит лампы на пол и грохочет мебелью. Она все еще ему возражает.

========== Глава 2. Инсценировка крушения ==========

I

До вечера «дети» так и сидят каждый в своей норе. Пока к столу не позовут. К Стаху заглядывает мать. Это так странно: тебя вроде заперли, но для любого, кто войти захочет, дверь открыта. Ментальная тюрьма. Стах сидит за столом. Мать ласково касается рукой его плеча, наклоняется к нему.

— Что ты делаешь, милый?

— Черчу.

— Что чертишь?

— Самолет.

Вопросы без смысла — слаще торта. После невротических всплесков, конечно.

— Ты идешь? — как будто у него есть выбор. — Уже все готово.

— Сейчас.

Он все бросает, иначе, задержавшись, автоматически, по мнению матери, перестает ценить ее труд.

— Аристаша? — в ожидании, что он сначала отзовется, а потом уже — она начнет с ним разговор.

— Да?

— Ты ведь не соврал мне? — вершина, вишня на торте, квинтэссенция бессмыслия в квадрате.

— Ты думаешь: есть смысл врать насчет каши?

Стах думает: еще какой, если честность запустит бомбу. Хотя фактически: он не совсем соврал. Он просто не ответил. Совсем. Она сама все додумала. Как хорошо, что он похож на мать только внешне, иначе бы с ней не ужился.

Она улыбается:

— Да глупость какая-то. Из-за каши. Разве бы я не поняла? — нет, вот это вишня, вишневей уже некуда.

— Я рад, что мы всегда на одной волне, — он, особо не подставляясь, отвечает ей все, что она хочет услышать, почти без сарказма.

II

Стах выходит в гостиную. Не в свет софитов, а громоздкой люстры. Лучше бы они забыли. Или забили. Что-нибудь из двух. Он всякий раз так думает — и прячет глубоко в себе.

Вот черт, какой здоровый торт… Стах скрещивает пальцы. Отвратительная люстра, сжалься и падай. Тогда стеклянные ошметки разлетятся и убьют их всех к чертям собачьим. Не всех, так торт.

Стах натужно улыбается. Ничего, выходит сносно. Он неплох. Он отыграет, как надо.

III

За двадцать минут раз двадцать он жалеет, что не экспонат в музее. Его трогают за спину и за плечи, треплют по волосам, сбивая укладку. Нарочито ласково. Как если бы змеи лизали пальцы.

Он слышит поздравления — и не знает, кто их произносит. Коллеги предков? Друзья, знакомые? «Кто все эти люди?» Но он благодарен, польщен, счастлив, он принимает и приподнимает свою чашку с чаем (с чашкой он единственный), прежде чем отпить — как будто бы за них. Им забавно. Они умиляются.

— Тост! — отец в центре внимания — его любимое место. Он проводит над столом бокалом, словно рисует линию, и говорит: — За моих сыновей — мой главный повод для гордости.

Ишь какой — и глазом не моргнул. Честность у Сакевичей в крови. Выпьем же за это!

Аплодисменты.

Стах осушает бокал залпом. Сок… Он кривит лицо. Ну и мерзость. Чем бы это запить?.. Чай, как назло, закончился.

Графин в другом конце стола — возле Сереги. Стах тянется сам, никого не утруждает. Задевает тонкую стеклянную ножку. Шампанское — просто ручьем… на Серегу. Тот вскакивает с места как ошпаренный и громко бранится.

Тик-так — это зрители поражены.

Тик-так — гробовое молчание зала.

Тик-так — слышно: потекло на ковер.

Тик-так — а вот и реплика на выстрел:

— Сука, именинник, ты покойник.

Стол пошатнулся — пошатнулись улыбки. Какое шоу без погони? Глава семьи отстаивает сыновей:

— Что поделать — мальчишки, — и садится обратно, и продолжает разговор солидно и спокойно, точно младшего, дефектного, не прибьют.

Пригвоздят. К полу в его камере. Кулаком по зубам. Пока без них комедийная сцена — и зал за стенами хохочет.