Эликсир от бессмертия - Елена Клещенко

В аудитории явно происходило что-то интересное. Все больше и больше пользователей подключалось к локальной сети вокруг Саргона и Шульки. Свободный просмотровый доступ на эротическую игрушку с элементами фэнтези — это серьезно. Это вам не Карл с Юнгом.

Ирис и две другие барышни наблюдали за процессом в «замочную скважину» — скачивали изображение на экраны, а звук в уши, без эмоций и осязания. То и другое транслировали прямо в голову, на электроды, безбашенные братки Саргона. Но девушкам, надо сказать, вполне хватало картинок со звуком. Одна даже прилегла на скамью, благо в аудитории темно. Наладонник пристроила перед глазами и целиком отдалась высокому искусству.

Сюжет развивался по вечным законам. И в реале тоже — неподобающие звуки и возня в левой стороне амфитеатра становились громче. Хотя почему только в левой? Зараза перекинулась с галерки на средние ряды, потом через проход. Кто-то бросал кому-то на комп записочку со ссылкой, кто-то, вытянув шею, вглядывался в темноту — опять Саргоша развлекается! — и сам торопился присоединиться к празднику жизни... Одни облизывались, другие плевались, но обрывали связь очень немногие.

Галина Никитична, профессор кафедры истории психологии, наконец заметила, что аудитория принимает лекцию как-то очень уж близко к сердцу. Неумело тыкая пальцами в стол и делая для этого лишние паузы между словами (профессор еще не привыкла к горизонтальному интерфейсу), она запустила поиск и обнаружила обширную сеть на студенческой частоте.

— Так. Может быть, мы отложим обсуждение до перерыва...

Голос Галины Никитичны сам собой угас. Свободный доступ был для всех: пробиванием исключений Саргон второпях не озаботился. А Шулькина аватара, занимающаяся любовью с крупным самцом русалки... Нет, конечно, современный педагог должен быть свободен от предрассудков и готов ко всему. Но это в теории.

Драматическая пауза. Свет в зале.

Шулька быстро выскочила из игрушки. Раскрасневшийся Саргон с невозмутимым видом сохранил игру: чего добру пропадать, тут одних картиночек долларов на десять. Студенты одурело озирались, кто ерзал на скамье, садясь попрямее, кто застегивал одежду. Взлохмаченная Ирис вытирала татуированный лобик и шейку широкой рубахой.

Лицо преподавательницы заливал багровый румянец.

— Ну, знаете, это... Фролова! Нефедов! Вы... Как вам не стыдно?!

Первая пара для профессора Викторова пролетела незаметно. Малый практикум неумолимо приближался. Третий корпус, шестой этаж, комната 6-13, барышни-лаборантки, барышня-сисадмин, снедаемая страхом перед вирусами, и восемь юных лиц, не оскверненных излишними знаниями...

Нет, мне-то они хотя бы в открытую не дерзят. А девчонки от них просто плачут. Как не совестно быть такими хамами: проверять носители информации — обязанность лаборанта, а ты, коль уж попытался воспользоваться на занятии чужой программой, и уличили тебя — веди себя скромнее! Было бы чем гордиться! Другой бы глаз поднять не смел...

Владимир Данилович прервал себя, сделал глубокий вдох и медленный выдох, затем, выщелкнув капсулу из упаковки, быстро прилепил ее к нёбу, благо в лифте он был один.

И вовремя. В холле шестого этажа сидел Нефедов собственной персоной. Тянул вонючую сигарету, опустив подсиненные ресницы и роняя пепел на гофрированную русую бородку. Увидел, мотнул завитой гривой: «Здрассь...» Имя-отчество преподавателя вспомнить не смог.

— Здравствуйте. Вы собираетесь присутствовать на моем занятии? — спросил Владимир Данилович с доброжелательным любопытством.

— Да, конечно. Сейчас. — Нефедов последний раз затянулся, забычковал о край урны и полетел спортивным шагом —надевать халат и включать компьютер и камеру.

Профессор проводил его мрачным взглядом. Стоило увидеть этого типа — и насмешливое равнодушие, которое он обычно испытывал при виде студентов малого практикума, собирающих в горсточку жалкие крупицы усвоенных знаний, сменялось раздражением. До чего паскудная мода. Рост под два метра и косая сажень в плечах как-то двусмысленно сочетаются с разноцветными шелковыми шароварами и мелкими локонами, да вдобавок щедро подкрашенные ресницы, стрелки на веках... Кого он из себя изображает, ассирийца или древнего индуса? — Черт разберет. Впрочем, скорее первое. И сколько ни напоминай себе, что надо быть терпимей, что молодости присуще стремление к крайностям, что сладковатый запашок сигареты — сущие пустяки в мире, где подростки ходят с черепными электродами, — но только увижу эту задницу, облитую шелком, услышу этот расслабленный голос... Жрец ассирийский, ты гляди! Так бы вот и сказал, где именно и с какой целью тусуются этакие жрецы, и плевать на уважение к личности студента.

Нет, и мы, бывало, доводили преподов своим гарвардским английским, и слыхали от первого шефа безапелляционное: «Хочешь у меня работать — чтоб я больше не слыхал этих «блин-ващще» и «типа-того»... Но все же такими мы не были. Ему на науку плевать. Так, времяпрепровождение между двумя более ответственными инкарнациями — сам уже уверовал в эти идиотские выдумки. Сам и нарвется рано или поздно, но чего ради в таком случае мы тратим на него деньги и время? Гнать надо, господа, таких студентов, в шею гнать, — приговаривал он в такт шагам.

Впереди хлопнула дверь — Нефедов прибыл на рабочее место. Таблетка действовала, гнев уступал место иронии и спокойствию. Когда девятки на всех часах Университета сменились нулями, в аудиторию 6-13 вошел уравновешенный, оптимистически настроенный человек, готовый поделиться с молодежью бесценными знаниями.

— Так. Сегодня все на месте, это приятно.

Все и всё на месте. Две крахмальные лаборантки за своим столиком смотрят сериал, пустив звук в уши. Имеют полное право — на столах идеальный порядок, камеры в рабочем состоянии (по крайней мере на первый взгляд), «DevArt» загружен. Студенты закрыли рты и достали наладонники с конспектами: перед смертью не надышишься.

Первый ряд: Нефедов, уже успевший спрятать шумерские локоны под белую шапочку (шпильками заколол, не иначе), смотрит на профессора ясными серыми глазами в черных сурьмяных веках. Интересно, среди шумеров были блондины?.. Слева у него девочка по фамилии Ли — темноволосый восточный ангел, справа у него Фролова — стрелки на глазках и улыбочка, что у самого Нефедова, но на девичьем личике это более уместно; справа от нее еще девочка, Онипченко, не такая красивая, как Ли, зато с татуированной орхидеей на лбу. Гарем. Второй ряд: худой, долговязый Максимов с золотыми пятачками контактов на бритом черепе, весь — корректное равнодушие, вместо того чтобы работать, пишет стихи трагического и интимного содержания; Кречинская в новеньком лучезарном пенсне; Ващенко с пробором, сияющий энтузиазмом, тоже наглец, но маниакально усердный, таких во времена Викторова звали «ботаниками»; наконец, Спящая Красавица — вот уже месяц выходит замуж, на занятиях ни фига не делает и откровенно дремлет. Итак, господа мои...