Семейная хроника - Нина Осмоловская

Постепенно жизнь налаживалась. Ольга почувствовала какую-то внутреннюю свободу и раскованность, поняла, что сможет сама распоряжаться собственной судьбой и поставить на ноги детей.

Борис был удивлен той расторопности, с которой его бывшая жена всё организовала. Ольга отказалась от всякой материальной помощи с его стороны. Её долей в наследстве был только этот московский дом, больше им делить было нечего, потому что имение Татьяны Николаевны было завещано ей ещё до свадьбы с Борисом, а всё остальное они продали перед переездом в Москву.

Получалось, что больше ничего не связывало её с бывшим мужем. Борис только просил у неё разрешения хотя бы изредка навещать детей, на что Ольга ответила резким отказом, объяснив, что для неё будет слишком тяжело видеть у себя бывшего мужа. В доме она убрала со стен все его фотографии, Наталью Дмитриевну просила не упоминать о нем, а детям объяснила, что Борис уехал в очень далекую командировку и будет дома не скоро.

Пока оформляли развод, Борис то жил в Москве у своих приятелей, то снимал квартиру или номер в гостинице. Олимпиада Соломоновна знала о его разводе с женой, но замуж не спешила. Она как-то постарела за этот год, её стали одолевать болезни. Она разрешила Борису переехать к ней только через полгода, но их жизнь меньше всего походила на жизнь двух влюбленных. Липа строго контролировала все расходы в доме. Она экономила на еде, и Борис часто чувствовал себя голодным в её доме.

Положение мужчины в свете было незавидным. Все видели и понимали, что целью его предстоящей женитьбы были деньги, и только деньги. Многие смотрели на него с жалостью, другие просто осуждали за то, что он бросил двоих детей и красавицу жену ради этой старухи. Только Липа была довольна, она чувствовала себя молодой девушкой, одевалась в какие-то немыслимые наряды, выглядела смешно и нелепо, требуя, чтобы Борис был постоянно при ней.

Свадьбу назначили на конец декабря. Они должны были пожениться и уехать потом в Венецию – город всех влюбленных. Борис настаивал на заключении брачного контракта, но Олимпиада Соломоновна резонно спросила: а что он как будущий супруг вносит в копилку их совместного счастья? Получалось, что ничего, и поэтому вопрос сам собой отпал.

Липа хотела сначала устроить пышную свадьбу, но разум победил, она решила не бросать деньги на ветер. Гостей было совсем немного. Липа была в дорогом подвенечном платье с фатой, Борис – в строгом чёрном фраке. Это зрелище было нелепо, смешно и одновременно трагично. Красивый здоровый мужчина, а рядом накрашенная старуха с декольте, морщинистые руки скрывали длинные белые перчатки.

К счастью для Бориса, он мало знал Липиных друзей, а его приятелей на свадьбе не было и вовсе. Гости откровенно смеялись и злорадствовали, но Липа была так счастлива и так по-детски верила в свою неотразимую красоту, что гостям не оставалось ничего другого, как играть свои серьёзные роли в этом спектакле.

Прямо из-за свадебного стола «молодые» уехали в Италию. Борис вспоминал, что вот также восемь лет назад они с Ольгой ездили в своё свадебное путешествие. Он всё чаще думал о детях, ругал себя, но желание стать богатым пересиливало, и он возвращался к ненавистной Липе, выполняя все её прихоти.

Они остановились в недорогом отеле, экономили на всём. Липе было жаль попусту тратить деньги. У Бориса всё чаще было ощущение, что он женился не на миллионерше, а всего лишь на её экономке.

Вернувшись в Москву, Липа простудилась и заболела – сказалась перемена климата. Она долго и тяжело болела, не жалея денег на врачей и лекарства. Постоянно требовала, чтобы Борис находился рядом с ней. А он уходил утром на службу и возвращался как можно позже. Объяснял ей, что на работе много дел; она ругала его, обвиняла в невнимании, требовала, чтобы он не отходил от неё ни на шаг. Бориса это уже порядком раздражало, тем более что бывшие друзья открыто смеялись над ним. Его репутация несколько ослабла. Грела одна лишь мысль, что старухе недолго осталось жить на этом свете и он станет счастливым и богатым.

Олимпиада Соломоновна умерла весной. Это случилось ранним утром. Борис проснулся и сначала не мог понять, почему так тихо. Он зажёг лампу, подошёл к Липиной кровати, та неподвижно лежала. На лице была не то полуулыбка, не то полуусмешка. Борис испуганно отпрянул, он впервые видел так близко покойника. Он зазвонил в колокольчик, призывая прислугу, и выбежал из комнаты, не зная, что делать дальше. Как будто это он был виновником её смерти и сейчас его заберут в участок.

Послали за доктором. Доктор констатировал смерть, выписал все необходимые документы, прислал нужных людей, чтобы омыли и одели покойницу, позвал священника.

Все заботы по организации похорон пришлись на Бориса. Никто из родственников не помог ему ни деньгами, ни участием. У Липы было заранее куплено место на кладбище. Он знал, где она хранила эти документы, но всё остальное было для него большой проблемой. В чем хоронить, кого звать на поминки. К счастью, родственников приехало немного: были только племянник и племянница, которые много лет не виделись с тётушкой. Да несколько человек из прислуги, которые уже так давно жили у Олимпиады Соломоновны, что стали членами семьи. Бориса больше всего волновало завещание, оставленное Липой. Адвокат должен был его зачитать сразу после похорон в присутствии всех родных и близких покойной.

Люди собрались в гостиной, они сидели тихо в траурных одеждах, но без тени траура на лицах. Борис очень волновался, здесь, как в картах ва-банк, было поставлено всё – семья, дети, жена, надежда на успех, его будущее, наконец. Нотариус неторопливо развернул завещание, огласив, что все предыдущие не имеют силы, а значимо только это последнее, принялся читать. Из завещания стало ясно, что все деньги старуха завещала своему племяннику и племяннице строго пополам, дом и вся мебель достались любимой горничной и старику камердинеру, также пополам, а своему любимому мужу Борису она завещала двести рублей, чтобы он мог покупать цветы и класть ей на могилу, и свою неземную любовь.

Бориса чуть не хватил удар. Он больше истратил на эту старуху собственных денег, и теперь его просто обманули, надули, как последнего дурачка. Он потребовал ещё раз прочитать завещание, сам несколько раз внимательно перечитал документ, спросил, не оставались ли ещё какие-то бумаги, но нотариус лишь бесстрастно улыбнулся на все его призывы, объясняя: «Вы, батенька, и сам юрист, прекрасно знаете все наши законы».

Племянники не скрывали своей радости по поводу получения наследства. К Борису подошла только пожилая горничная и предложила оставаться в этом доме, пока он не подберет себе другого жилья. Борис был подавлен, потрясен. Его, как собаку, выбросили из дома. Все его надежды рухнули как карточный домик. Он вдруг понял, что остался один, без денег, без семьи и без жилья. От ярости у Бориса постоянно болела голова, он не мог есть, пить. Друзья боялись, что он тронется умом, и поместили его в хорошую клинику. Через две недели Борис вышел оттуда, немного успокоившись, с намерением начать новую жизнь.

Глава III

Последнее письмо

Почту принесли, как обычно, после завтрака. Внимание Ольги привлек большой пакет. Она разорвала конверт, руки почему-то дрожали. Улыбнувшись, она прочитала первые слова:

«Милый друг!

Я пишу это письмо и думаю о том, что сегодня исполнилось ровно девять лет, как мы впервые встретились с тобой. Это не круглая, но все-таки дата. Девять лет постоянной переписки, радостного общения, я не говорю о чём-то большем, что связывало нас. Я боялся признаться себе, а уж тем более тебе, что любил все эти годы только тебя одну, и, наверное, именно это чувство согревало мою душу, позволяло жить, писать, страдать, надеяться и верить, что когда-нибудь настанет день, я буду смел, а главное, свободен, чтобы сказать тебе о своей любви. Это слово слишком часто употребляется в литературе, оно затерлось, потеряло первоначальный смысл, утратило ту нежность, которая ему присуща. Я думаю, что любовь и дружба – это слишком сильные чувства и надо иметь огромный талант, чтобы любить или дружить. Мы талантливо дружили все эти годы, а сегодня я как бы подвожу некий итог нашим отношениям. Что изменилось во мне или в тебе? Я по-прежнему женат, по-своему люблю жену и детей и никогда их не оставлю, ты это прекрасно знаешь. Почему же вдруг именно сегодня я решил открыть тебе душу, не рассчитывая на взаимность с твоей стороны и ответные признания? Всё дело в том, что я ухожу на фронт и, может быть, не смогу больше писать тебе, да и ты не сможешь отвечать мне. Ты удивишься, испугаешься, расстроишься, будешь переживать за меня, но я делаю это вполне осознанно. Да, я совершенно не пригоден к военной службе, никогда не держал в руках оружие, плохо представляю, как люди воюют. Да, для меня совершенно противоестественно убивать. Я хочу давать жизнь: детям, книгам, картинам. Но я не могу сидеть в стороне и быть простым наблюдателем того, что происходит. Мне, как художнику, надо быть в гуще событий, чтобы лучше понять, что происходит со мной, с моей страной, со всеми нами. О моем решении вступить в армию не знает никто, даже моя жена. Я тебе первой пишу обо всём, потому что, когда ты получишь моё письмо, я буду уже так далеко, что никто и ничто не заставит меня переменить своего решения, поэтому моя сегодняшняя исповедь посвящена тебе, и только тебе, милый моему сердцу человек…»