Дата моей смерти - Марина Юденич

— Не знаю — тихо ответила Муся. Она, по — прежнему, был угнетена и подавлена, но мои логические построения, похоже, не ее оставили совсем безразличной. По крайней мере, я видела, что она уже начала размышлять в этом же русле, и даже готова вступить в диалог. — Я пока не очень понимаю, вернее, понимать — то я тебя, конечно же понимаю, но не знаю, согласна ли я с этим? Хотя логика, в том, что ты говоришь, безусловно, есть. И настроение теперешнее твое, как ни кощунственно это звучит, мне нравиться. Да, нравиться. Ты сейчас, почти прежняя, если, конечно, сейчас тебя держат не одни только эмоции. Знаешь, так тоже бывает, человек, в состоянии эмоционального волнения, не важно: положительного или отрицательного, способен продуцировать очень правильные идеи, и даже начать их осуществлять, но потом — пых-х! Как воздушный шарик, ушли эмоции — и он сдулся. Не сердись. Я Бога молю, что бы это было не так.

— Да перестань ты! Я тебе верю, кому же мне верить, если не тебе. И точно тебе сказать сейчас не могу: навсегда это во мне, или — на время. Как ты говоришь: на эмоциях.

— Ладно. Что сейчас об этом? Время покажет. — Мусино оцепенение сползало с нее буквально на глазах, словно морозная корочка в тепле. И только безмерная усталость никуда не уходила, она плескалась в мягких глазах, тянула вниз округлые мягкие плечи, не давала пошевелиться рукам, бессильно упавшим на полные круглые колени — Знаешь что, Мусенька! — решила я, продолжая демонстрировать свое выздоровление, взять инициативу в свои руки, — Давай-ка, допивая свой чай и ступай в ванну. А я пока постелю тебе постель: ты на ногах не держишься. А хочешь, я сейчас пойду приготовлю тебе ванну с хвоей? Или с лавандой? А ты пака допивай чай.

— Погоди. Сейчас я сама все сделаю. Но сначала я тоже должна сказать тебе кое-что. Дело в том, что я знала, что эта новая пассия Егора работает у него на фирме, и вообще кое-что про нее знала.

— Откуда?

— Наводила справки. В первое время, когда ты была особенно тяжелая ( сама того не замечая, Муся употребила применительно ко мне определение, которое используют обычно медики относительно своих больных. Что ж, по сути, для нее это, видимо, так и было ), я надеялась, что Егор одумается, что это с ним просто так, порыв, увлечение. Пройдет, и он одумается. Я же видела раньше, как вы были привязаны друг к другу. Я не верила, что можно вот так, в одночасье… В общем, я сама делала то, от чего так отговаривала тебя. Но мне казалось, что если это делаю я, — то это никак не задевает твою гордость, и самолюбие твое не страдает.

Мало ли что вздумала я? В конце концов, ты же знаешь, как все меня воспринимают: вечная нянька и жилетка для слез. В общем, мне было сподручнее. Я тогда говорила и с Геной Морозовым и с Леней Красницким — они только разводили руками. Эта женщина, она немногим моложе тебя, но совершенно обычная, не красавица, не урод — нормальная среднестатистическая девица. Взяли ее на фирму не так давно, в отдел рекламы. Что-то она там делала, какие-то ролики, интервью Егора, статьи организовывала в прессе.

Собственно, ты лучше меня знаешь, чем занимаются в отделе рекламы. А потом она предложила Егору какой-то проект, связанный с политикой. Что-то такое относительно его продвижения то ли в Думу, то ли еще куда. Я не очень в этом разбираюсь, да никто собственно ничего толком и не знал. В общем, Егор за этот проект ухватился, она стала часами просиживать у него в кабинете, они куда-то уезжали на целый день, приходили какие-то люди. Егор даже распорядился выделить отдельные помещения в офисе для них. Молодые ребята, между прочим, психологи, имиджмейкеры или как там это называется?

— «Пиар» это называется, от английского "public relation " — публичные отношения, связи, политическая реклама, иными словами.

— Да, именно так. Словом эта бригада обосновалась в офисе, вела себя вызывающе, всем хамила. Егор с девицей постоянно пребывал на каких-то обедах, ужинах с каким-то политиками Потом, он начал откровенно выживать ребят. Я имею в виду Гену и Леню. Потом и вовсе начались страшные вещи, но о них ты уже знаешь. Никто ничего не сумел доказать, я имею в виду гибель Морозова. Вроде какие-то неполадки с двигателем, была экспертиза. Леня решил не дожидаться чего — то похожего: увез семью, сам ушел из фирмы. Егор все больше завязал в политике, но дела у фирмы, как ни странно шли в гору, потом…

— Ты забыла один немаловажный этап?

— Какой? — в усталых, а теперь еще и виноватых глазах Муси испуганной пташкой вспорхнула тревога — Ты перечисляешь все то, что происходило с Егором, так?

— Да, из того, что мне рассказывали общие знакомые… А что?

— Ты пропустила один этап.

— Господи! Да какой, что же ты меня мучаешь? — в голосе Муси было столько неподдельного отчаяния, что я устыдилась — Какой?! Какой?! Подруга, называется: он меня бросил, аккуарт между появлением пиарщиков и взрывом Морозова — Ну да… — растерянность Муси была какой-то совсем жалкой, и я уже почти презирала себя за глупую выходку.

— Ну все, все, прости меня, гадкую свинью. Это я так, от обилия неожиданной информации — Да не за что мне тебя прощать. Ты права… Я, наверное, так вдруг вываливаю тебе на голову все это — Нет, нет, уже все в порядке, вываливай, пожалуйста, дальше…

— Да, собственно, уже и все. Все, что я знаю Я ведь только сначала общалась с ребятами с фирмы, пока надеялась… А потом, мне просто не хотелось уже ничего этого знать, так было обидно…

В это я верила охотно. Факт, что Муся срослась со мной, как сиамский близнец, в который раз получил блестящее подтверждение. Ей было обидно. Ей!

И она совершенно искренне произнесла эту фразу и совершенно бессознательно, не добавив естественное — « за тебя» Это было для Муси одно и то же: я и она.

Этот вечер, как ни странно, завершился совершенно так же как сотни других на протяжении последних шести месяцев: Муся уложила меня в постель, предварительно напоив настоем валерианы, совсем по-матерински поцеловала в лоб, погладив невесомой пухлой рукой по волосам.

— Спокойной ночи — сказала мне она прежним: ровным и ласковым голосом, источающим спокойствие и сон лучше всякой настойки — Спокойной ночи. Мусенька. Завтра у нас начнется совсем другая жизнь, новая.

— Конечно. — прошелестела Муся, и только скрипнувшая дверь известила меня о том, что ее уже нет в комнате: шагов я не услышала — Муся всегда и везде передвигалась бесшумно.

Я засыпала почти счастливою, не ведая о том, что слова мои окажутся пророческими, и уже сейчас, в синих сумерках позднего зимнего рассвета караулит меня другая жизнь, действительно — совершенно новая.

Но, Боже Всемогущий! — один ты, наверное, знал в эти минуты, каким кошмаром обернется она для меня.

Утро ворвалось в наш тихий дом тревожным телефонным звонком.

Собственно, ничего тревожного в самом факте звонка не было: Мусе часто звонили из клиники в самое неподходящее время суток.

Но обе мы накануне как-то очень уверенно настроились на новую жизнь, которая включала в себя и отпуск, вроде бы предоставленный Мусе.

Потому ранний звонок принес в дом тревогу.

Звонили из клиники, и просили Мусю все же приехать и поработать еще несколько дней: не все клиенты, прооперированные покойным Игорем, были выписаны: они хотели видеть подле себя Мусю. Ничего странного в этом желании не было, более того — такой поворот событий вполне можно было предвидеть.

Муся, быстро собравшись и едва махнув мне рукой с порога, умчалась в клинику. Глаза у нее при этом были виноватые.

Все вроде бы встало на свои места.

Ничего пугающего не принес с собой ранний телефонный звонок, Муся привычно рано понеслась лелеять своих пациентов, но в квартире все равно прочно поселилась тревога.

Я ощущала ее присутствие, как чуют опасную близость противника звери.

Очевидно, во мне проснулось то самое шестое чувство, о котором много говорят, но никто толком не знает, что это такое.

Мне стало вдруг боязно и неуютно в моей старой, обжитой, ухоженной и теплой квартире, словно в ее углах, знакомых до мельчайшей пылинки, поселилась невидимая, неслышимая и неосязаемая угроза.

На улице только-только разгуливался серый зимний день, небо было каким-то грязно-белым, низким. Оно практически распласталось грязными клочьями на таких же грязных и унылых крышах домов.

Снег лежал рыхлыми сугробами, и там, где он уже растаял или был растоптан тысячами ног — проступали на свет Божий островки мокрого растрескавшегося за зиму асфальта, покрытого холодной бурой кашицей грязи вперемешку с остатками снега.

Словом, на улице не было ничего привлекательного.

Но, тем не менее, пошатавшись, некоторое время по квартире, и решив, что внезапный мой психоз, воплотившийся в приступе беспричинного страха, замкнутый в четырех стенах, может развиться, черт знает, до каких пределов, я все же решила выйти в этот неуютный февральский день. Пройтись по серым промозглым улицам, заглянуть в магазины, и может отвлечься какой — ни — будь незатейливой покупкой.