Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Другое дело, если Курлов и не рассчитывал на повышение. У него могли быть иные интересы. Генерал ведал большими денежными суммами. Завистливые коллеги полагали, что к его рукам кое-что прилипает. Поговаривали, что об этих хищениях стало известно Столыпину. Гучков предполагал, что министр намеревался назначить ревизию. По мнению других современников, Столыпин собрал доказательства растраты и намеревался представить их царю, чтобы избавиться от интриговавшего против него заместителя. Действительно, несмотря на блестящее служебное положение, Курлов находился в отчаянном финансовом положении. Когда он покидал губернаторский пост в Минске, кредиторы описали его мебель. Проживание в столице требовало больших расходов. Курлов тратил приданое жены, но в 1911 г. он развелся (что стоило очень дорого) и готовился вступить в новый брак (что в перспективе должно было обойтись еще дороже). Деньги, предназначенные для организации охраны на киевских торжествах, могли бы удовлетворить кредиторов генерала.

Однако сенатор Трусевич, тщательно обследовавший состояние счетов товарища министра, не обнаружил признаков растраты. После сложных подсчетов ревизия установила, что Курлов даже переплатил из собственных средств. Получив из казны 136 тыс. рублей, он представил расписок на 136 тыс. рублей 65 копеек. Возможно, товарищ министра и запускал руку в казенный карман (уж очень уверенно говорили об этом его коллеги), но тогда делал это исключительно ловко. Во всяком случае, если он вывернулся после строжайшей проверки всех вексельных операций, учиненной сенаторской ревизией, то ему нечего было бояться ведомственной проверки при Столыпине. Подполковник Кулябко оказался менее предусмотрительным и был уличен в растрате 32 тыс. рублей.

Можно дать еще одно объяснение действий жандармов. Предположим, что они хотели арестовать террориста в самый последний момент. В этом случае их ждало продвижение по службе и поощрение. «В конце концов, – писал один современный исследователь, – охранка «заигралась» с Богровым, действуя тем беспечнее, что в сложившихся условиях жизнь Столыпина уже не представляла в ее глазах большой ценности»[452].

Подобное предположение не выходит за рамки вероятного. Более того, нечто подобное имело место в истории политического розыска. Для наглядности приведем эпизод, в котором принимали участие знакомые нам лица. В 1906 г. Московскому охранному отделению стало известно, что эсеры готовят покушение на минского губернатора Курлова. Из Москвы в Минск должны были доставить бомбу. Жандармы решили арестовать террористов на месте преступления. Они следили за каждым шагом боевиков и задержали их только после того, как была брошена бомба. Эта бомба попала в голову Курлова, но не взорвалась, так как еще до покушения была разряжена фон Коттеном – в ту пору ротмистром Московского отделения.

Но в таком случае чины Киевского охранного отделения должны были обезвредить браунинг Богрова, как это сделал фон Коттен с бомбой, предназначенной для Курлова. Иначе игра становилась слишком опасной. Никто не мог поручиться, что террорист не начнет стрелять по царской ложе. Судя по всему, они даже не подозревали, что он был вооружен. Польский историк Л. Базылев указывал на слабые места версии о причастности жандармов к покушению: «Почему охранка хотя бы для видимости не окружила опекой Столыпина? Почему решено было убить его в театре? Можно поставить еще множество вопросов. Несмотря на такое количество улик, никакой ответ, кроме одного, что Богров действовал самостоятельно, не прояснит дела»[453]. У Столыпина были враги справа. Они были заинтересованы в том, чтобы любыми способами избавиться от премьер-министра. Крайне правые пользовались достаточным влиянием, чтобы организовать заговор с помощью политической полиции. Однако пока не обнаружено бесспорных фактов, доказывающих существование такого заговора.

Глава 8

Загадки дела Столыпина

Любого, кто возьмется через восемьдесят с лишним лет исследовать дело Столыпина, наверняка ждет убеждение, что оно представляет собой целый комплекс загадок. Одной из них являются мотивы убийцы, хотя не менее загадочны и действия охраны. Личность Богрова для исследователя сложна, ведь историк, привыкший иметь дело с документами, вступает в мир чувств, неподвластных рациональному анализу. Он заранее обрекает себя на выдвижение более или менее правдоподобных гипотез, которые могут показаться придирчивым читателям не более чем досужими домыслами.

Психологию Богрова можно понять, только погрузившись в его эпоху. Каждый человек – это пленник своего времени, социальной и национальной среды, общественных настроений. Обратившись к биографии Богрова, мы увидим, что она, несмотря на все изломы, была в общем-то ординарной. Подобно тысячам своих сверстников, он с головой окунулся в революцию, победа которой не сулила ему материальных выгод. Давно замечено, что ультрарадикалами сплошь и рядом становятся выходцы из состоятельных семей, не страдающие лично от нужды и произвола. В этом проявляется и юношеский идеализм, и слепое преклонение перед общей модой, желание послужить ближнему и элементарное нетерпение.

В том, что Богров вступил в группу анархистов-коммунистов, не было ничего необычного. Богров родился в еврейской семье. Его соплеменники входили во все либеральные и революционные партии, но самый большой процент евреев был в Бунде и среди анархистов.

Его связь с охранным отделением можно было назвать как угодно: предательством, изменой, двурушничеством, но только не странным или необычным поступком. Подпольщики постоянно соприкасались с полицией, держа друг друга под прицелом. Время от времени появлялись перебежчики.

Перебежчиками из правительственного лагеря, как правило, двигала жажда мести за неудавшуюся карьеру и обиды по службе. Большинство осведомителей из революционной среды было завербовано либо в обмен на освобождение из-под стражи, либо из-за денежных интересов. Богрову нечего было бояться ареста, а деньги если и играли какую-то роль, то далеко не главную. Но не надо думать, что страх перед тюрьмой и корысть исчерпывали перечень причин, толкавших людей в объятия тайной полиции. Богрову вроде бы не за что было мстить, он не преследовал фракционных интересов. Нельзя утверждать, что он делал партийную карьеру, передавая соперников в руки полиции. Не принадлежал он и к той категории агентов, которые работали по идейным мотивам.

Однако могла быть еще одна причина, о которой лучше всего поведал В.Л. Бурцеву разоблаченный им провокатор М.А. Кенсинский: «Вы не понимаете, что мы переживаем. Например, я недавно был секретарем на съезде максималистов. Говорилось о терроре, об экспроприациях, о поездках в Россию. Я был посвящен во все эти революционные тайны, а через несколько часов, когда виделся со своим начальством, те же вопросы освещались для меня с другой стороны. Я перескакивал из одного мира в другой… Нет!.. Вы не понимаете и не можете понять (в это время Кенсинский как будто с сожалением сверху вниз посмотрел на меня), какие я переживал в это время эмоции!»[454]